– Всем!
– Прошу отвечать по уставу.
– Всем, товарищ гавком! Гав-гав-гав.
– Вот и славно. Женский пол и щенков попрошу в середину, я иду впереди. Построились? Песню запе-вай!
И собаки, дружно завывая, выдвинулись в нелегкий путь.
Тропинка петляла, острые камни кололись. Колонна добралась до цели только к середине дня. Рядовые псы повалились в тенечек и тяжело дышали, вывалив наружу языки. А вожак пересилил себя и продолжил работу. Он встал на самый край крутого склона и посмотрел с тоскою вниз.
Внизу стояло множество машин, с длинными прямоугольными телами. Мельтешили маленькие люди, напоминавшие ему богхантеров. Они вытаскивали всякие блестящие предметы, бесконечные черные трубы, скручивали, свинчивали, собирали. Из машин выдвигались железные челюсти и грызли, дробили, кусали породу.
В сумерках все вроде стихло. Псаревич понадеялся: ушли; не тут-то было. На рассвете взревели моторы. В земле появились глубокие дыры, в эти дыры люди загружали трубы, из труб вырывался удушливый запах, а над самой длинной полыхнуло пламя. И на следующий день все было то же самое. И через день. И через два.
Вскоре местное зверье, напуганное грохотом и вонью, начало великое переселение. Никто ни на кого не нападал; все соблюдали вечную традицию: во время вынужденного бегства – общий мир. Двигались отдельными колоннами. Рыжие пружинистые лисы. Щетинистые черные кабанчики. Бестолковые зайцы. Тяжелые беременные козы. С молчаливой обидой, сжав клювы, над беглецами нависали коршуны; глупо каркали зловредные вороны; щебетали дураковатые воробьи.
Псы никуда не пошли, и вскоре есть им стало совершенно нечего. С голодухи они устроили запруду в горной речке. Брезгливо заходили в воду и пытались захватить вертлявых рыб зубами. Рыбы ловко ускользали. Собака, упустившая еду, сердилась, заносила над водою лапу и, прицелившись, била по рыбе. А потом с недоумением смотрела то на воду, то на лапу, то на собственное отражение, не понимая, как могла промазать.
Но это еще было полбеды. Настоящая беда пришла позднее: к излету лета пересохло русло, а в сентябре начались заморозки, по ночам зуб на зуб не попадал. Собаки потеряли всякую надежду на спасение. У многих развилась болезнь острохандроз – это когда исчезает надежда и собака впадает в хандру. Она лежит с утра до вечера, полуприкрыв глаза, не ест, не пьет и думает про всякое плохое.
И тут оно явилось. На четырех коротких лапах. С пушистым хвостом и усами.
Собаки глухо зарычали, многие сделали стойку, у некоторых шерсть на холке встала дыбом.
– Всех приветствую, – сказало им спасение. – Спасибо, что решили не набрасываться сразу. А то могли бы и порвать. Вполне могли бы. Обещаю: вы не пожалеете.
Тринадцатая глава. Протокол псионских мудрецов
Спасение взглянуло исподлобья и безошибочно определило вожака. Подошло к нему, мягко пружиня, и, не испытывая ни малейшего смущения, спросило:
– Ты здесь, что ли, старшой? Как зовут?
– Псаревич, – изумленно ответил вожак.
– Как-как? – осклабилось спасение. – Правда, что ль? Ну ничего, бывает. А я – Мурчавес. Будущий объединитель всех котов. Уполномочен провести с тобой переговоры.
– Кем, этсамое, уполномочен?
– Сам собой. Есть у меня до тебя разговор. Отойдем?
Вожак растерянно кивнул. Он не привык, чтобы ему грубили; с ним полагалось разговаривать почтительно. Но Мурчавес почему-то думал, что собаки по-другому не умеют.
Отойдя на некоторое расстояние и убедившись в том, что их никто не слышит, Мурчавес громко зашептал – прямо в обвислое ухо Псаревича:
– Предлагаю выгодную сделку!
– Ой, – хихикнул Псаревич, – щекотно. И немедленно поправился: – Прости. Это… что ты имеешь в виду?
– То, что знаю, где жратвы от пуза. Чуешь?
– Чую что?
– Что тебе подфартило.
– В чем подфартило?
– Ты, брат, зануда. Сам подумай. Дела у вас сплошная хренотень. Холодрыга, жрачки нет и все такое. И тут я. Типа, ребятааа! за мной!
– А откуда ты про нас узнал?
– Так, перетер с одним кабанчиком, из местных.
Псаревич глубоко задумался. Во-первых, обнаглевший кот употреблял помойные словечки, чтобы быть понятней и доступней; а значит, он не уважал собак. Во-вторых, нарастали сомнения. Для чего Мурчавесу им помогать? А вдруг он подослан ночными волками и хочет заманить собак в ловушку?
– Гм… этсамое… послушай.
– Чё такое?
– Как сказать… Я – собачий вожак. Ты – этот, как его, объединитель. Давай перейдем на нормальный язык?
– Ишь, какие мы, – начал было Мурчавес, но осекся и продолжил царственно: – Договорились. Мурчавес услышал тебя. Продолжай.
– Большое, это самое, спасибо. Имею вопрос.
– Что я хочу за это получить?
– Именно.
– Самую малость. Чтобы стая по пути к еде немного попугала кошек. Совсем чуть-чуть, без хулиганства и насилия.
– И все?
– И все.
– А для чего тебе?
– Ну, это, извини, не твое собачье дело. То есть я хотел сказать, что это тайна. Нам, вождям народов, без нее нельзя. Согласен?
– Согласен.
– Правда, у меня еще одно условие, – как бы между делом уточнил Мурчавес.
– Какое? – сделал брови домиком Псаревич.
– Ты никому заранее не говоришь насчет котов. Точнее, вообще не говоришь.
– А как?
– Ну, как-нибудь устрой, не знаю. Ты же умный. Натрави своих ребят, но только слегка, без особого зверства. А потом их осади и уведи обратно.
– Ну, я даже, этсамое, не знаааю, – проныл Псаревич. – Мы, собаки, врать не люююбим.
– Я научу. Потому что есть такая поговорка: где кот прошел, собаке делать нечего.
– А как я это скрою? Вот вернусь я сейчас, и собаки спросят: а о чем вы говорили? И что отвечать?
– Знаешь, уважаемый, что я тебе скажу. Была бы собака, а камень найдется. Скажи, что бывают приличные кошки. Я, например. Поэтому по доброте душевной решил спасти вас от голодной смерти. А вы за это… ну, не знаю. Скажем, будете оборонять границу.
– От кого?
– Да какая разница! Скажем, от чужих котов. Твоим четвероногим зиму зимовать, они во что хочешь поверят, лишь бы выбраться отсюда. А мы с тобой, как старшие по званию, согласуем, так сказать, секретный протокол. Протокол псионских мудрецов, – подхихикнул непонятный кот.
Псаревич снова погрузился в глубокую задумчивость. Ему очень не хотелось врать. Этому противилась его собачья натура, верная до обожания. Но ведь собакам нужно есть. И пить. И спать. Мурчавес обещает пищу и питье. А здесь их ждет невыносимая зима.
Он думал, думал. Не придумал ничего. И они ударили по лапам. Так собаки попали в кошачьи края; так они узнали, где склады и кто их охраняет; так они невольно помогли Мурчавесу добиться власти. А теперь им предстояло развязать реальную войну – хотя они об этом и не подозревали.
Четырнадцатая глава. Побег
Арестованные прибывали каждый день. Пещера не вмещала заключенных. Все вели себя примерно одинаково. В первые часы держались отстраненно: вы, мол, враги, а мы-то что? Мы типа по ошибке. Мурчавес лично разберется и отпустит. При всяком звуке, доносившемся снаружи, делали уши торчком и сухо сглатывали. В глазах загоралась надежда: ну наконец-то? это же правда за мной? меня сейчас освободят? К вечеру сникали и отказывались от еды. Ночью тихо плакали. К утру принимали реальность. Озабоченно толкались в очереди за бурдой и, придерживая миску лапой, чавкали. Отобедав, с удобством справляли нужду. Замирали в египетской позе, лапы в землю, глаза в потолок, потом нервно вскакивали и долго заскребали.
Дышать в пещере было нечем; воздух в ней протух, глаза слезились. Но это никого не волновало: кошки быстро привыкают к обстоятельствам и не тратят лишних сил на сопротивление.
Не таков был поэт Мокроусов. Его неугомонная душа нуждалась в действии; он совершенно извелся. Пока пещера не набилась под завязку, он метался из конца в конец, бормоча под нос бессмысленные строчки: «Иван тоскует о еде – Мурмяу! Ты где?». Но серьезные стихи не сочинялись, и это вселяло печаль. А теперь уже и не побродишь; заключенные лежали плотно, приходилось через них переступать, они ворчали, Мокроусов нервничал.
В этом возбужденном состоянии, оставшись без прогулок и стихов, он стал воображать себя главой вооруженного отряда. Вот они с боями прорываются наружу… с ним молодые крепкие герои… они освобождают побережье, Мурчавес запирается в Раю, они берут его измором… предательские готики линяют… Мурчавес до смерти напуган, униженно молит его о пощаде, а Мокроусов ложится на кресло, принимает удобную позу и покрикивает на разгулявшихся бойцов. Прекратили разговорчики в Раю!
Мечтал он день, мечтал два – и в одно мгновение решился. Принял равнодушный вид, стал протискиваться через лежбище котов, по пути разглядывая каждого. Если прозревал в коте бойца, трогал его растопыренной лапой и сквозь зубы говорил: встречаемся на том конце пещеры. И с таинственной улыбкой удалялся.
