«Если мое семя ей не по вкусу, то что уж говорить об остальном», – думал я, представляя себе перед глазами картину, о которой я только что рассказал, чтобы слаще кончить. Струя, вырастающая из волос.
N. кончила вместе со мной, но виду не подала и осталась лежать ко мне спиной, не обняв меня, не поцеловав меня в благодарность. Она все чаще вела себя со мной так, как многие мои приятели ведут себя с блядями и женами – кончат и, отвернувшись, засыпают. Нет, N. не любит меня, а я, видя это, делаю все, чтобы усугубить ее безразличие. Когда в ней просыпается похоть, она позволяет мне утолить ее, все же остальное время она лишь терпит меня.
* * *
Сначала N. приревновала меня к Катрин и решила ее выдать за Хлюстина, но я пугнул его дуэлью, и он трусливо исчез.
N. призналась мне позже, да я и сам понимал, что сестер своих она привезла неспроста. Помимо того, что она спасала их от материнских пощечин и сумасшедшего отца, N. предпочла, чтобы я лучше увлекся ими, чем чужими, неизвестными ей женщинами. Бедная, она не понимала, что огонь в лесу не может сжечь одно дерево и на том остановиться. Наоборот, чем больше деревьев он пожирает, тем больше он разгорается. Но я не хотел ей этого объяснять, а лишь потирал руки. Я всегда потираю руки в предвкушении ебли. Привычка эта образовалась у меня с раннего детства, когда я начал дрочить. Я почему-то делал это не одной рукой, а двумя, как бы потирая руки, между которыми был зажат хуй. В этом отражалась моя натура, всю себя отдающая любви, хватающаяся за нее не одной, а обеими руками. Каждый раз, когда у меня встает хуй, это значит, что он устремляется к небесам, к Богу. И всегда, когда он стоит, я знаю, что Бог – со мной. Я не могу сказать женщине «нет». По меньшей мере один раз я ебу ее из вежливости. Поистине, мое сердце принадлежит самой податливой.
Азя приехала, уже влюбленная в мои стихи и в меня. Она отдалась мне, даже не успев пококетничать. Катрин из любопытства решила попробовать тоже. Она так боялась остаться девственницей до конца своих дней, что, когда младшая сестра, не задумываясь, подала ей пример, Коко сама предложила мне себя. Она выбрала для этого неуклюжий способ и нарочно уронила себе на ступню мешок с целковыми, чтобы остаться дома и не идти на бал с N. и Азей. Коко думала, что никто не понимает ее ухищрений, но N. и Азя переглянулись со мной понимающим взглядом.
Коко чуть перестаралась и действительно ушибла ногу. Человек принес таз с холодной водой, и я погрузил ее ступню в воду. Я вел себя серьезно, как врач, и К. повиновалась мне без стыда. Когда боль утихла, я приказал ей лечь в постель и положил лед на ступню. Она лежала в ночной рубашке и покорно смотрела на меня. Я запустил руку под одеяло и поцеловал ее в губы. Она приняла мою руку без паники, как свою, которая к ее годам уже научила радостям, таящимся в пизде. Теперь пришло время хуя, и Катрин была давно готова к нему. Ушибленная ступня отвлекала, но не настолько, чтобы забыть о наслаждении. Целка была так растянута, что крови не было.
К. усердно готовилась к этому дню. Она сама потянулась губами за хуем – потом она рассказала, как выпытывала подробности о ебле у N. и сосала по ночам большой палец, представляя, что она сосет хуй, а другой рукой дрочила.
С Азей тоже была умора. Она стала ревновать меня к N. и решила открыть ей и всем в доме, что она моя любовница. Ей казалось, что N. ничего не знает и ни о чем не догадывается. Азя считала, что только она любит меня, как я того заслуживаю, и хотела своим откровением задеть N. Она спрятала свой нашейный крест в мою кровать и заставила людей искать его по всему дому, покамест его не нашли там, где она его спрятала. Об этом, конечно, доложили N., на что она сказала Азе: «Для сестры мне и мужа не жалко, а для мужа – сестры». Азя не ожидала такой «щедрости» от N. и затаилась в удивлении.
Поведение Коко было иным. Она требовала, чтобы я выбрал между ней и Азей. N. она принимала как неизбежное зло. Но я брюхом хотел иметь их обеих. Я вообще люблю держать вокруг себя как можно больше пизд – авось в какой-то момент я захочу именно ту или эту.
* * *
Вскоре объявился Дантес, и, увидев, как он раздражает меня, К. влюбилась в него, чтобы мне отомстить. Но ответного чувства ей было не вызвать, и она стала сводничать, тайно сообщая Дантесу, где и когда появится N., чтобы тот оказался там же и в то же время.
Я узнал об этом от самой N., которой Дантес намекнул, что у него есть соглядатай в нашем семействе. Не стоило большого труда заключить, что это К. Я спросил об этом у нее напрямик. Она смешалась, покраснела и хотела убежать в свою комнату, но я схватил ее за руку, притянул к себе и проговорил в ухо: «А ты знаешь, что твоего Дантеса используют как женщину!» К. посмотрела на меня с отвращением и выкрикнула: «Это ложь!» И тогда я стегнул ее заранее приготовленной фразой: «А я думал, что ты давно это заметила, ведь как только ты входишь в залу, он поворачивается к тебе задом». Коко закричала, что ненавидит меня, вырвала руку и в слезах убежала к себе. Я чувствовал себя отомщенным, но в то же время понимал, что обрел в своем доме преданного врага. Впрочем, я предпочитаю ярого врага врагу вялому.
О том, что Дантес предается содомскому греху, стало известно в свете мне первому, и я с радостью сделал эту новость достоянием общества. Узнал я об этом от девок из борделя, в который он захаживал. Они рассказали мне по секрету как их верному другу, что Дантес платил им большие деньги за то, чтобы они по очереди лизали ему сраку, которая была разорвана и кровоточила точно так же, как у моих блядей, когда их беспощадно ебли в жопу.
Когда Геккерен усыновил его, тогда уже ни у кого не оставалось сомнений. Катька тоже в конце концов убедилась в этом, но у нее возникла к Дантесу жалость, а не отвращение, как я рассчитывал. Он представлялся ей жертвой порочных страстей Геккерена. И не было ничего, что бы К. не оправдала в Дантесе.
* * *
Азя покорила мое сердце. Все сопротивление Ази заключалось в том, что, когда я ее впервые поцеловал, она пыталась отталкивать меня языком. Она понимает меня, она потакает мне. Я прочел ей мою пьесу «Нет, я не дорожу…», и она заплакала и обняла меня, приговаривая: «Мой бедный, бедный мальчик». Я тоже растрогался, и слезы вытекли из глаз моих. Она поняла, что я бодрился и хорохорился, заставляя кончить N., которая не любит меня, вернее, любит вынужденно, без упоенья.
Упоенье я стал замечать в ее взгляде на Дантеса. Она никогда не смотрела на меня такими глазами. Я на всю жизнь запомнил, как она в письме ко мне спрашивала, не похорошел ли я. Сколько затаенной боли и неудовлетворенного желания красоты прочел я в этом шутливом вопросе.
Даже когда N. кончает с открытыми глазами, она всегда смотрит мимо меня, на свою мечту. Но Азя любит меня, и она хочет даже взглядом слиться со мной. С какой жадностью я в это мгновенье любуюсь ее отдаленной схожестью с N.
Я сам всегда стремился к красивым женщинам и никогда бы не женился на дурнушке. Стремление к красоте так естественно для человеческой природы, и ничто ее заменить не может. Любовные судороги лишь на время ослабляют это стремление, но вскоре оно возрождается с новой силой. Я должен признаться, что сел не в свои сани, что N. была бы более счастлива, будь она женой Дантеса. И поэтому я ненавижу этого красавчика с еще большей силой. Если бы он не мозолил глаза N., он бы не напоминал ей всяким своим появлением о разнице между ним и мной. Если бы увезти N. в деревню, я спас бы себя от невыгодных сравнений, и N. не замечала бы моего уродства. Но нет, я обманываю себя – достаточно увидеть красоту лишь раз, чтобы уже никогда не забывать о ней.
Я не должен был жениться. Я хотел жить как все, но мне этого не дано. Я не могу позволить жене иметь любовника и делать вид, что не замечаю этого, как это делают все. Я не могу иметь любовниц и, как все, скрывать это от жены.
Я предложил N. пригласить Азю к нам в постель, но тут же пожалел об этом, так как еще одна трещина образовалась в наших отношениях. N. с презрением сказала: «А ты грязнее, чем я это себе представляла». Я не должен был пытаться втягивать в разврат жену, но в тот момент мне казалось, что нет ничего естественней, чем две сестры, ласкающие любимого мужчину. Накануне я предложил то же самое Азе; она удивилась: «А что ты будешь делать с нами двумя?» Я объяснил ей красочно, и она пылко сказала: «Я хочу все, что хочешь ты». Вот идеальный ответ любящей женщины. И тут же Азя спросила меня, женюсь ли я на ней, если N. умрет от родов. Я представил себе на мгновенье смерть N., и ужас охватил меня, какой я не испытывал даже перед лицом собственной смерти.
* * *
Стоило мне этим летом позволить сестрам жить на даче отдельно, как Катька спуталась с Дантесом, а Азя влюбилась в Аркашку. Но осенью я опять прибрал их к рукам. Я видел, что Дантес и Коко стали любовниками. Случайные красноречивые прикосновения друг к другу, бесстыдные соития взглядов – мне ли не заметить разящую особенность отношений новых любовников. Как бы они ни старались скрыть свою близость, она всегда бросается в глаза. Поэтому, если любовники действительно хотят скрыть свои отношения, они не должны появляться вдвоем в обществе, а встречаться только наедине, ибо в обществе всегда найдется кто-то, кто уловит, учует близость между мужчиной и женщиной. Но лишь только ее заметит один, как она становится очевидной для всего общества.
