Выдался на редкость славный декабрьский денёк – стоял лёгкий морозец, снег искрился на солнце, белоснежные сугробы мелькали вдоль дороги. Отец Савватий ехал на станцию Комарихинскую к умирающему старичку. Только сам не знал, зачем едет: старичок был совершенный безбожник.
Его жена Мария ходила в храм всю жизнь. Ездила из Комарихинской в Казанскую Трифонову пустынь, когда там ещё не было монастыря, а был просто приходской храм Всех Святых. В храме служил известный на Урале, да и по всей стране, старец протоиерей Николай Рагозин, и Мария была его верным чадом.
С мужем Леонидом они жили хорошо, растили двух дочерей. Леонид – работящий, добрый, любил копаться вместе с женой на огороде, сидеть вечерами вместе на завалинке, любоваться закатом над Чусовой, гонять чаи у тёплого бока печки.
Одна незадача: в отличие от верующей жены, он всей душой воспринял атеистическое воспитание, которым в его времена щедро потчевали пионеров и комсомольцев. Искренне считал религию опиумом для народа и горячо возмущался заблуждениями жены, которая этот самый опиум потребляла, причём в слишком больших, по его мнению, дозах.
Леонид пытался убедить Марию, что ходить в церковь и кормить бездельников-попов – полнейшая глупость, что гораздо лучше вместе поработать в огороде или сходить в лес за грибами. Он не любил оставаться дома один, ревновал жену к её непонятным отлучкам, злился, гневался и даже потчевал Марию оплеухами, пытаясь «выбить дурь из её упрямой головы».
Но тут, как говорится, нашла коса на камень. Кроткая, смиренная Мария, простая деревенская женщина ещё старой закалки, которая никогда слова поперёк мужу не говорила, хождение в храм бросать отказывалась наотрез. По её просьбе старец, отец Николай, приехал к ним в дом, пытался поговорить с Леонидом, убедить его смягчиться. Но тот был так озлоблен, что даже всеми почитаемого старца выгнал и так разгневался его приходом, что ещё и жене досталось.
Старец, конечно, не обиделся на Леонида, наоборот, молился, чтобы Господь помиловал его и спас его бессмертную душу. А на причитания Марии сказал только: «Молись, Мария, – и Господь помилует твоего мужа». И она молилась.
Шли годы. Преставился отец Николай. Через пять лет после его смерти в приходской храм служить назначили отца Савватия. Марии к тому времени уже стукнуло семьдесят лет. Небольшого росточка, богомольная и богобоязненная старушка, очень кроткая, смиренная, с печальными светло-голубыми глазами – такой увидел её отец Савватий. Она продолжала молиться за мужа, но ничего не менялось – он оставался безбожником.
Отец Савватий прослужил уже лет десять в храме Всех Святых, когда одним морозным декабрьским утром из Комарихинской приехала заплаканная Мария и стала звать батюшку к мужу. Леонид тяжело болел и лежал, можно сказать, на смертном одре. И вдруг он стал настойчиво требовать священника. Мария страшно удивилась, стала спрашивать:
«Зачем тебе батюшка?!» Очень испугалась, что пред смертью муж захочет поругаться со священником, станет богохульствовать.
Но Леонид ответил твёрдо: «Я хочу покаяться».
Отец Савватий тоже сильно удивился, но взял Святые Дары и поехал в Комарихинскую. Когда вошёл в дом, увидел на старинной железной кровати сухонького, маленького старичка – очень слабого, с впалыми глазами и серым лицом. Зная его жизнь и его отношение к вере, отец Савватий растерялся: с чего начать, зачем его позвали?
Но когда подсел к кровати на старый, крепкий ещё, с красивой резной спинкой стул, всё само собой уладилось: тяжелобольной оживился, ласково и приветливо поздоровался и сказал, что хочет исповедаться. Мария вышла на кухню.
И когда этот умирающий восьмидесятилетний старик, всю жизнь проживший без Бога, начал каяться, отец Савватий ощутил необычайную благодать – такую, что мурашки пошли по коже. Батюшка никак не мог ожидать подобной исповеди от неверующего человека – это была очень глубокая, искренняя, проникновенная исповедь, будто Леонид всегда ходил в храм, жил церковной жизнью и навык к покаянию. Он говорил ясно, чётко, называл грехи без малейшего самооправдания или самосожаления, каялся в том, что жил без Бога. Каялся так, словно он всю жизнь готовился к этому моменту, – очень глубокое покаяние за все долгие годы. Говорил без остановки, долго – и у батюшки появилось редчайшее ощущение, что Сам Господь присутствует при этой исповеди и Сам принимает грехи бывшего безбожника.
Отец Савватий слушал и думал: «Как милостив Господь к кающимся грешникам!», слушал и вспоминал разбойника на кресте и Савла, ставшего Павлом.
После исповеди батюшка особоровал Леонида и причастил его – старик с благоговением слушал молитвы и песнопения, сам крестился и молился. А вернувшаяся с кухни Мария тихонько плакала рядом – она была так поражена, что не могла слова вымолвить, только слёзы лились ручьями по её морщинистым щекам. Сбывалось то, о чём она мечтала долгие годы, на что уже почти не надеялась – и что теперь происходило так просто, так естественно, будто исповедь и покаяние её мужа были для него самым обычным делом, будто он всю жизнь сам ходил вместе с ней в храм. Такое тихое, неприметное чудо – как лёгкое дуновение ветра: «Глас хлада тонка, и тамо Господь».
Отец Савватий закончил читать молитвы, глянул на умирающего и поразился – лицо его изменилось на глазах: серые щёки порозовели, тусклые глаза стали светлыми, сияющими. Леонид помолодел – будто в его умирающее тело влилась новая жизнь. Батюшка перевёл взгляд на Марию – она стояла как громом поражённая и с изумлением смотрела на мужа. Потом хрипловатым от волнения голосом робко спросила:
– Лёня, это ты?! Что с тобой, Лёня?! Я тебя не узнаю!
Она действительно не узнала своего мужа, и на кровати на самом деле лежал совсем другой мужчина – не богохульник, не атеист, – там лежал и кротко улыбался верующий человек. Мария подошла к кровати и встала на колени рядом с ним. Она плакала, а муж ласково гладил её по голове.
Отец Савватий возвращался по заснеженной дороге в монастырь и думал: «Молитвы старца, отца Николая, подвиг Марии, её вера, её терпение и благодать Божия изменили этого человека, и можно надеяться, что Господь не лишит его Царствия Небесного, как покаявшегося разбойника. Из умирающего безбожника, добычи ада, он стал верующим – это Господь восхитил его душу из пропасти и спас».
Через неделю Леонид умер, перед самой смертью ещё раз причастился. И по его кончине отец Савватий и Мария не чувствовали скорби – на душе была духовная радость, малая Пасха.
Падал чудесный долгожданный снег, поля вдоль дороги становились белыми, чистыми, ёлочки вдоль обочины принаряжались к Новому году. Только Алексей этот Новый год не встретит. Автомобиль мчался вперёд, а счёт его жизни шёл уже на минуты.
Маленький был, считал, вот наступит двухтысячный год, ему стукнет тридцать лет – и начнётся старость. Наступил двухтысячный – а старость не пришла, отодвинулась за горизонт. Недавно ещё думал: в 2015-м сорок пять исполнится, а старым до сих пор себя не почувствовал… Прикидывал: сколько ещё проживёт – двадцать, тридцать? Пытался представить себя старым… Зря пытался – старым он никогда не станет. Умирать очень не хотелось. Сильно не хотелось ему помирать-то.
«Эх, напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут – она зарыдает…» Бедная мама… Так радовалась за него – радовалась, что к Богу пришёл, что помогает батюшке, что всей семьёй в храм ходят. Помолодела даже. После смерти отца наконец снова улыбаться начала. А теперь что?!
Очень жалко было Иринку, жену, – как она там без него будет? Но больше всех – как острое жало в сердце – Мишку, сына. Так ждал парень снег, хотел с отцом снеговика слепить, ёлку ждал к празднику – пятый Новый год в его маленькой жизни… Кто теперь ему этого снеговика слепит? Кто ёлку принесёт? Кто его, маленького, смешного, белобрысого Мишку, в школу через пару лет поведёт?
Эх, нужно было сопротивляться, драться, кричать, может быть, или бежать. А он не сделал ничего, сел в эту машину как овца на заклание.
Полицейская форма парализовала сопротивление – привык быть законопослушным. Сказали: «Вы, гражданин, похожи на фоторобот подозреваемого, находящегося в розыске. Проедем в отделение».
И только в салоне, слушая развязные разговоры с чётко уловимыми блатными интонациями, понял – оборотни. Бандиты в форме.
Здоровые, мордастые, навыкшие к грабежам. Ждали его. Узнали как-то, что с деньгами – он вёз крупную сумму на строительство храма. Люди миром собирали, и сам вложился. И ни в какое отделение они не поедут. И живым из этой машины он не выйдет.
Сжали с боков тесно. Он и сам не слабак, но – с троими не справиться. Сидящий справа, помоложе, скомандовал хриплым, злым басом, уже не скрываясь:
– Деньги давай! Сами найдём – хуже будет!
Подумал: даже если отдаст деньги – живым не отпустят.
