– Ты разбил Распятие?
– Я… нет… Я ударил по нему, но оно не разбилось… Оно… вот так… – он раскрыл двери сакристии полностью – и они увидели молодого парня, ровесника Кори, отца Декампа, комиссара Локи – рыжего, небритого, худого, перебинтованного – ладони, ступни, голова, туловище – будто в него стреляли много раз, а он бежал – он был в толстовке рабочей отца Амеди, оранжевой, застиранной, и в его же рабочих штанах, босиком из-за раненых ног; бродяга-бродягой, если бы не глаза – красивые, карие, с невероятными ресницами – словно веера из черных перьев – и не линия благородная носа и пухлых губ – прерафаэлитовый рыцарь. Маттиас опустил пистолет, преклонил колени, Дэмьен же закрыл рот ладонью, как дети, увидевшие елку рождественскую во всей гофманской, моцартовской красоте – чтобы не завизжать от восторга.
– Нам можно перестать беспокоиться? – спросил комиссар Локи.
– Да. Просто проходите и попейте с нами чая.
Маттиас не вставал – и пришлось отцу Декампу его пнуть, легко, по-дружески; это тоже потрясло Дэмьена – он был уверен, что Маттиас не верит в Бога, что он просто работает на Церковь.
– Вставай, Маттиас. Дэмьен, мой Бог, а с тобой что? У тебя все лицо в крови…
– Это я его ударил, – Кори услышал свой голос, хриплый, жалкий.
– За что? Дэмьен же душка.
– Я…я подумал, что он пошел на свидание…
– Да и пошел бы, почему за это ломают носы сейчас, мне непонятно, – отец Декамп был как всегда – легкий, язвительный, суетливый – но в нем будто зажгли весь свет – как тогда, после свечей, в театре – как сейчас во всем Соборе – вот-вот они вместе с Собором поднимутся в воздух и полетят – в другой город – и будут летать по всем городам, где нужна помощь – всем обиженным и потерянным – Воздушный Собор и его настоятель, волшебный красивый молодой отец Декамп. – Повторяю: мы тут чай пьем, крепкий, черный, с лимоном, кто хочет? И кофе у нас есть, и какао с маршмеллоу, коньяк – давайте, садитесь, заказывайте – кто что – сегодня ночь исполнения желаний.
И они вдруг расслабились все, заулыбались, зашумели, Маттиас встал с колен, пришел в себя, тоже помог с кофе, чаем; задвигали кресла, расселись.
– Кто ваш друг? – спросил парень в толстовке, голос у него был чудесный – мягкий, негромкий, – невозможно красивый – каждое слово – будто бы роза раскрывается.
– Кори… Кори Финн – он мой сосед.
– Ему нужна помощь.
– Да, мы пришли в Собор за утешением. Давай, Кори, говори, чего ты хочешь, – Дэмьен умылся в раковине и стал похож на человека, высморкался с кряхтеньем в бумажное полотенце.
– Загадай желание, – сказал странный парень в толстовке.
Очередная жертва улицы – Маттиас таких таскал в мансарду каждый день; ему почему-то не сказали, как его зовут – а они все его знали, и он должны знать, будто этот парень какая-то знаменитость – Кори пожал плечами – все это его смущало – он сто лет не был в церкви; и все эти ребята – священник какой-то обдолбанный, пьяный будто, монах в белом с пистолетом расписанным, полицейский с нервным тиком – и комната – портрет Папы, тяжелая черная мебель резная, запах ладана и чая – зачем он пошел с Дэмьеном, зачем рассказал ему всё; Кори захотелось завернуться, спрятаться в свое горе, как в плед.
– Как в день рождения?
– Как в день рождения.
– Просто закрыть глаза и загадать?
– Нет, просто скажи. Только учти – оно сбудется. Поэтому это должно быть настоящее желание, а не там, телескоп или новый альбом Travis… Желание не купишь за деньги.
Кори молчал. Они все смотрели на него. Он решил не врать хотя бы.
– Я сегодня потерял щенка… вернее, я выгнал его… вспомнил старое горе, взбесился и выгнал… на улицу, в холод, дождь… Я бы отдал полжизни, всю жизнь, только бы с ним всё было в порядке. Чтобы у него прямо всё было хорошо-хорошо.
– Жизнь за щенка?
– Да, а что, – Кори покраснел. – Моя жизнь всё равно никчемушная. Я бросил любимую девушку беременной от священника, я работаю на каких-то дурацких работах… Строю храм, хотя ни капельки – ни капельки, понимаете – не верю в Бога. Я просыпаюсь каждый день и думаю – зачем я вообще – зачем мне вставать, есть, спать – я мог бы вообще не родиться – и ничего бы в этом мире не изменилось.
– Ты очень дорог Богу, – сказал парень в толстовке. – Еще раз подумай – это, правда, твое желание?
– Да. Где кровью подписать?
– Ничего не нужно. Просто пей чай. А ты, Дэмьен, а ты, Артюр, ты, Маттиас, хотите чего-то в эту ночь?
Маттиас и Дэмьен покачали головами.
– Ладно, Дэмьен, у тебя пусть заживет нос… а для тебя, Маттиас, специальный приз – сатирическое – все наркотики в эту ночь в Асвиле станут сахаром…
Комиссар Локи засмеялся; он, похоже, тоже не понимал, что происходит в эту ночь в Соборе, но атмосфера всеобщего счастья, эйфории на него подействовала – он перестал нервно моргать, морщины на лбу разгладились.
– Отлично, а можно мне бутерброд с расплавленным сыром?
– Пожалуйста, – сказал отец Декамп, достал хлеб, оливки, сыр и бутербродницу, и поставил все перед комиссаром. – Чудо Господне – всё есть. Если повезет, на тосте будет лик нашего гостя.
– Значит, это так работает?
– А ты думал – тебе бутерброд в луче света с неба под музыку Вагнера спустится? Включай в розетку и фантазируй, и про нас не забудь. Туда четыре тоста влазит, – Дэмьен в свою очередь захихикал и сказал, что комиссар Локи напоминает ему рассказ Рэя Брэдбери про Синюю бутылку – кто-то искал в ней смысл жизни – и находил смерть, а один герой – только виски, и в ней всегда для него было виски.
– Отличная идея для воскресной проповеди – как ты любишь, Декамп – продолжение темы – чудеса для Господа своими руками…
– О, точно, сегодня же воскресенье, мне проповедь читать, – отец Декамп был как ребенок в морском путешествии – всё его радовало; он обхватил себя руками и улыбался не переставая.
– И о чем же ты будешь говорить? – комиссар Локи сделал первую партию и выдал первый бутерброд бродяге; тот надкусил аккуратно – горячий, похвалил; сыр потек из хлеба на пальцы, и он его слизал – обычный парень, ест бутерброд с расплавленным сыром, а они все смотрят на это с таким восторгом, будто родители умиляются всему в новорожденном – Кори очень смущал этот парень, теперь ему казалось, что он тоже его знает – знал, но очень давно, может, мельком, в телевизоре видел.
– Не знаю. Я видел чудо. И теперь никого не оставлю в покое – я буду везде ходить и говорить – Господь есть – пока не изменю этот мир к лучшему.
– Как ван Хельсинг, – тихо произнес Дэмьен. – Он тоже посвящает этому жизнь – он видел чудо – святого Каролюса – как из его следов на поле боя росли розы – и потом увидел, как тот в смерти ушел на небо – оно раскрылось для Каролюса – и ангелы, и Дева, и ты, Господи, приняли его – и ван Хельсинг увидел это небо – и сказал, что не может жить дальше, как раньше – ведь Бог есть, об этом должен знать каждый.
– Я пойду, – Кори встал; ему стало совсем тяжело от всех этих разговоров о Боге – никто ему не помог в этом Соборе – к черту церковь. Дэмьен жалобно посмотрел – ему хотелось остаться с друзьями, разговаривать дальше, есть горячие бутерброды – прикольно, если подумать – ночью сидеть в Соборе и есть бутерброды, с полицейским и бродягой – совсем не похоже на ту Церковь, что Кори знал – но ему было плохо; теперь всё совсем плохо для Кори. – Ты оставайся, Дэмьен, мне завтра на работу просто…
– Воскресенье же.
– Я забыл… так устал, что запутался…я просто хочу пораньше встать.
– Ну, как хочешь… Я зайду к тебе утром. Поищем…
– Не надо, я сам.
– До встречи, Кори, – бродяга не вставал – из-за ног – но протянул руку – очень красивая рука – тонкая, сильная, пальцы, запястье, кисть – совершенство – как на картинках в музеях, когда герои из древних историй протягивают руки друг другу в минуту события – прощания, смерти, или к небу взывают; посмотрел ему в лицо – не бродяга он вовсе – такой открытый и смелый у него взгляд, ресницы как у девчонки накрашенной – наверное, просто парень в беде, раненый, пришел в Собор, ему они помогли; ну что ж, не всем же сразу, в одну ночь…
Но спал он хорошо – он думал, ни секунды не заснет – вся квартира была в собачьих игрушках – пищалках, косточках сахарных, мячиках – он чуть не убился в прихожей – и корзинка с пледом пустая – но дошел до кровати и сразу упал, заснул; ему снилась Марианна – с ней всё было хорошо, она бегала с ребенком беловолосым по розовому саду, такая красивая, в длинном платье с кружевными воротником – она была не замужем, и это хорошо, Кори обрадовался – значит, есть шанс – если он приедет, может, она его простит, и они поженятся – и ребенку он будет безмерно рад – Кори не из тех, что «не мой ребенок, да еще и от священника» – да всё равно, он ее, и значит, в нем целое солнце… Прозвенел будильник, и он встал, будто бы спал все десять часов, и не бегал всю ночь по Асвилю – разбитые носы и распятья, пирушка в Соборе – ему это тоже приснилось, наверно; он принял душ, оделся – времени было весь день – можно позавтракать у Линдов – круассан, латте, салат; они не закрываются в воскресенье – спросить у Мюриэль, неужто она действительно любит старое кино – может, сводить её на что-нибудь – в лифте была новая надпись – он обожал их читать: «Лишь на одно мгновенье Он Ей положил на плечо женское свою вот уже вечную руку» – он не знал, откуда это, и про что – потом спрошу у Дэмьена; блевотину и кровь кто-то вытер – добрый человек; было неожиданно тепло – будто весна вернулась в Асвиль, на день, на час, но солнце, птицы щебечут, пахнет землей вкусно – он распрямил плечи, вдохнул, – и увидел девочку лет десяти, в красном пальто, красном берете, красных ботиночках – всё хорошее, из-под пальто край кружевного платья, молочного цвета теплые колготики – она вышла из часовой мастерской на углу дома – мастерская принадлежала еврейской семье, они отдыхали в субботу, а в воскресенье работали несколько часов с утра – девочка собиралась переходить улицу, тоже в сторону магазина Линдов, ждала зеленый – и на руках она держала щенка. Это был его щенок – Кори сразу понял – тот самый – толстопузик – Кори вчера с ним столько провозился, что узнал бы из тысячи, из миллиона – неужели, так сразу?
