Когда наконец все уселись в машины, Галка нажатием тайной кнопки откатила ворота. Напутствуемый собачьим лаем, кортеж выкатился на улицу… и, что называется, взял с места в карьер. Скорость должна была обеспечивать безопасность, но сама по себе пугала, особенно Надю с Катей. Темп задавал головной Ксюхин спортивный автомобиль. Несмотря на грозящий ему «кирдык», он бежал очень резво, хотя сильно дымил на ходу и слишком болтал глушителем. Но, к счастью, весь путь в Почечуево они проделали без происшествий. Минут через десять отчаянной гонки обе машины припарковались у входа рядом с музейским служебным автобусом.
Пазик был еще теплый. Пятью минутами раньше он привез сотрудников, самые интеллигентные из которых еще расшаркивались у калитки, соревнуясь в учтивости. Одним из последних входил и Кронфельд, но не от избытка вежливости, а по причине обыкновенной старческой медлительности. Он вообще везде и всюду давно привык быть последним, а потому очень удивился, когда сзади на него налетели какие-то люди и буквально втолкнули его в калитку.
– Что происходит? – Кронфельд взвизгнул, как от щекотки (с возрастом голос его стал тоньше).
Он обернулся, готовый к отпору… но сразу же успокоился – в компании неизвестных Кронфельд увидел Нефедову.
– Вы-то мне и нужны, – сказала она. – По очень важному делу.
Надя взяла его под руку и направила на дорожку, ведущую к фондохранилищу.
– Какие с утра дела… – недоуменно бормотал Кронфельд. – Я даже не пил еще чай.
Правду сказать, к нему давно уже не обращались по делу – ни до чая, ни после. В месяц раз дремал он на ученом совете, но и там в нем не было никакой надобности. Сейчас ему в голову приходило единственное, хотя и нелепое, предположение: Нефедова, решил он, где-то всю ночь гуляла. В компании посторонних господ она явилась, чтобы продолжить «банкет» на рабочем месте, а его, Кронфельда, намеревается угостить. Если «дело» было такого рода, то он, конечно, не возражал.
Мысль о том, что ему удастся сэкономить собственные бутерброды, грела Кронфельда вплоть до того момента, когда в кабинете хранителя вместо вина и снеди на стол легла толстая книга.
– Что это? – разочарованно спросил Кронфельд.
– «Провозвестие» Почечуева! – торжественно объявила Нефедова. – Автограф. Подлинник.
– Вы пьяны? – он улыбнулся растерянно.
– Откройте и убедитесь сами.
Шли секунды, закуска не появлялась, Кронфельд заволновался всерьез. Он беспокойно озирался на обступивших его людей, а те понуждали его уже на несколько голосов:
– Раскройте же рукопись!.. Убедитесь!..
Кронфельд попробовал возмутиться:
– Что за комедию вы ломаете?.. Надежда Николаевна, вам не к лицу эти шутки!
– Вы только взгляните, чего вам стоит, – она протягивала ему рукопись.
Его охватила паника.
– Пустите меня! – взвизгнул Кронфельд и рванулся к выходу, но путь ему преградили:
– Струсили, господин ученый?
Кронфельд охнул и сник. Дрожащей рукой он схватился за грудь.
– Ему плохо? – испугался Нефедов.
– Нет, у него там очки… – прошептала Надя.
Кронфельда чуть не силой усадили за стол и раскрыли перед ним рукопись.
– Чушь, чушь и чушь!.. – бормотал он, не попадая за ухо дужкой очков. – Нет никакого «Провозвестия» и не может быть…
Старик упрямо еще несколько раз повторил свое «не может быть», но взгляд его, опытный взгляд текстолога, уже говорил другое… Вчитываясь в чернильные полинялые строки, он склонялся все ниже… Окружающие примолкли. Из них только Надя знала, что как ученый Кронфельд в эти минуты переживает трагедию, но остальные, казалось, тоже о чем-то догадывались.
Прошло много времени, прежде чем Кронфельд оторвался наконец от рукописи. Он поднял лицо; в глазах его блестели слезы, выступившие от напряженного чтения.
– Что же мне делать, коллега? – с печалью он обратился к Нефедовой. – Советуете пойти повеситься?
Чтобы скрыть свою жалость к нему, она сдвинула брови:
– Это было бы сейчас некстати… Вы же должны понимать – в музей поступила новая единица хранения. Кто в Почечуеве, кроме вас, даст научное описание и предварительный комментарий?
– Что-то я не врубаюсь! – не выдержав, перебил ее Галя. – Мы такой артефакт притаранили, а дедуля почему-то в трауре…
– Молчи, – ткнул его в бок Нефедов.
– Где вам понять, молодой человек… – Кронфельд горестно усмехнулся. – Я сорок лет – сорок лет! – доказывал, что этой рукописи не существует.
– И доказал?
– Неопровержимо…
– Значит, ума палата! – рассмеялся Галя.
За ним и другие повеселели. Все принялись уговаривать Кронфельда пока не вешаться, но послужить напоследок науке. Он и сам понемногу начинал приходить в себя. Несмотря на случившееся потрясение, а может быть, благодаря ему в старом ученом проснулся бездействовавший много лет исследовательский инстинкт. Он снял и тщательно, как оружие, стал протирать очки.
– Подлинность этой рукописи надо, конечно, проверить… Но могу я узнать, господа, как она к вам попала? Каков был контекст обретения?
В кабинете повисла пауза; друзья переглядывались.
– Нет, – за всех ответила Надя. – Контекст обретения мы опустим.
– Позвольте, но как же вы будете ее регистрировать?
– Как дар неизвестного, – твердо сказала она.
Нефедов чуть слышно вздохнул.
16
Обряд регистрации «Провозвестия» был предварительным и совершался недолго. Главное было определить рукопись под охрану государства, и это, важнейшее, Надя сделала. Дар неизвестного, а с ним вместе и Кронфельда (хватило бы старику здоровья) ожидали впереди экспертизы, неоднократные ученые советы, чтения и презентации.
А над могилой писателя Почечуева в то утро зацвел до срока черемуховый куст. Другое небольшое совпадение произошло, когда компания неизвестных дарителей уже покинула фондохранилище, – на усадебной почечуевской церкви сам собой ударил вдруг колокол. Может быть, колокол раскачал ветер, или ворона, балуясь, дернула его за язык, но этот нечаянный благовест всем показался весьма уместным. В эту минуту друзья, наверное, не удивились бы, если бы им навстречу вышел вдруг сам вставший из гроба классик. Всем стало бы только радостно, и, взявши «дедулю» под локотки, они повлекли бы его с собой – обмывать удачное завершение дела.
Но дело, как оказалось, было еще не кончено.
Веселой гурьбой направляясь к выходу из усадьбы, товарищи вдруг увидели бегущего к ним человека с развевающейся бородой. О, это был не призрак писателя Почечуева!
– Берегись, ребята! – закричал Шерстяной. – На нас идет Живодаров!
В ту же секунду подскочивший безумец сгреб его за грудки.
– Отдавай мою рукопись!.. – страшным голосом зарычал он.
Быстрее всех на его нападение среагировала Марыська. Защищая возлюбленного, она с визгом вспрыгнула Живо-дарову на спину. Тот попробовал ее стряхнуть, повернулся и… оказался лицом к лицу с Галей. Больше он ничего не видел.
Это было и все сражение. Кто-то из утренних посетителей лишь покосился, проходя мимо. Почечуевские менты, те, конечно, и вовсе ничего не заметили, потому что еще чаевничали у себя в кандейке.
Нокаутированного психа кто-то придумал спрятать внутри мемориального дуба – его обмякшее тело затолкали в дупло. Напоследок Галя хотел допросить Живодарова по поводу сковороды и немцев, но тот на шлепки по щекам и расспросы только мычал, выкатывая белки глаз, и пускал себе в бороду кровавые пузыри.
– Если хотел с ним поговорить, то не бил бы его так сильно, – заметила Марыська резонно.
Поняв, что ничего вразумительного из Живодарова ему не вытрясти, Гале пришлось отступиться.
Но помимо расследования немецкого заговора у товарищей впереди было много других забот – радостных и не очень. Они знали, что вскоре им неминуемо предстояло большое обмытие всего случившегося. А еще – о чем не хотелось думать – на шерстяновской кухне их дожидался труп. Вряд ли он в самом деле принадлежал аспирантке из Брянска, но это было уже неважно, потому что час от часу с ним происходили метаморфозы, которые происходят с любыми трупами.
Когда в наших краях кончается весна и наступает лето? Этого никто не знает точно. Синоптики говорят одно, народные приметы другое, а собственные наши глаза третье. Раньше летом у нас считался тот краткий отрезок года, когда бабы могли без крика войти в речку для омовения ног. Теперь какое там омовение – давно уже в нашу речку не то что баба, а и пьяный мужик не сунется. И вовсе не оттого, что вода в ней студена, а по причине дурной экологии. Наверное, с речкой сообщается как-то секретное красное озерцо, напруженное позади химзавода. Про озерцо знают местные токсикоманы – они сидят на его берегах часами и без удочки ловят кайф. Этим немногим оригиналам большая химия дарит главную в жизни радость, но остальным горожанам просто обеспечивает жизнь. Правда, жизнь наша утратила все приметы, и потому горожанам трудно чувствовать тонкую грань, разделяющую сезоны года.
