Голос Иоанна набирал силу.
Молодой, звонкий, красивый, как весь Иоанн.
Горячий и торопливый, и безоглядный, как сам Иоанн.
И старшего брата захватил этот голос, и он перестал сшивать ячеи.
– Я думал, что ослышался, я… не поверил! В первый раз я видел, чтобы Креститель наш сказал – нет!
Иоанн вскочил и бросил на землю свой край сети. – …Он склонился… он… Он сказал, что недостоин развязывать ремни на его сандалиях…
Но хмурился уже Иаков на брошенную сеть, а вот Иоанн этого не замечал…
– …и голос его был смирён, как дальний рокочущий гром… но равви не послушался… Он снял сандалии и вошёл в Иордан, и подошёл к Крестителю нашему, и склонил перед ним голову, и Креститель полил… Я видел, как сияли у них глаза…
Иоанн уже весь пребывал в том дне, от восторга ему перехватывало дыхание.
– …Иаков, брат мой! Я видел настоящих пророков! Таких не было со времени Илии!
Иаков едва сдерживался, но всё ещё не замечал Иоанн его хмурого взгляда и рвущегося упрёка.
– …Я видел их, стоящих рядом, как братьев! Это лучший день моей жизни, теперь… я могу умереть! Нет! Не могу!!! Моя жизнь принадлежит им, пусть владеют ею по своему сердцу!
Иаков в сердцах бросил сеть, гневно встал и обрушил на младшего град упреков: – Твоя жизнь принадлежит твоему отцу! Пока ты таскался по пустыне, отец и мать места себе не находили!
Иуда, подперев подбородок руками, с удовольствием из темноты наблюдал их перебранку.
Иоанн тоже встал. Сжал мальчишечьи кулаки. Его переполняла обида… – А почему упрекаешь меня одного! Что не поносишь Андрея? …
Иоанн ткнул рукой в сторону озера: – …Андрей тоже оставил лодку и родного отца, и последовал за ним!
Иаков рассвирепел. – Ты Андреем не прикрывайся! Он муж зрелый и сильный, и постоять за себя может сам! И сам понимает, где ему быть!
Иоанн разжал кулаки. На глаза ему навернулись слёзы, и замерцали сотней маленьких костров, опушенных девичьими, великолепными ресницами. И задрожал его чистый, не знакомый ещё с бритвой, подбородок…
Но вот юноша унял дрожь и улыбнулся, прижав руки к груди, и голос его полнила нежность: – Иаков, брат мой любимый! Зачем упрекаешь? Я же вернулся! К отцу, к матери, к тебе! И Андрей вернулся! Ты же знаешь…
Иаков смутился: – Ну ладно… ладно… я погорячился… Но тебя столько времени не было… Мы волновались… Ты должен понять…
Звонко рассмеялся Иоанн: – Понимаю! Понимаю!
И снова бесшумно усмехнулся Иуда.
И сразу осёкся Иоанн, и снова стал озираться… – Нет, нет, Иаков! Нас кто-то слушает!
Иуда восхищённо покачал головой.
Иаков торжественно положил руки на плечи Иоанну: – Тебе некого бояться! Ты в Галилее! Ты снова с нами… Здесь твоя семья. И твои братья…
Иаков смолк на миг, глаза с хитринкой, да улыбчивые, в сетках добродушных морщинок…
– … И твой несравненный Иисус тоже здесь…
Иоанн радостно перебил:
– Ты понял, Иаков, ты понял! Ты помнишь, как он пришёл? И вошёл в лодку к Симону, но первым поздоровался с Андреем? А Симон стоял, открыв рот, а потом понял, что это тот самый назарянин и расхохотался? Ты же знаешь, как громко Симон всё делает?
Иаков весело кивнул, попытался перебить, но Иоанна снова не остановить… – А потом Он пришёл к нам… потом к другим… Он помогал всем нашим, он входил в каждую лодку и рыба шла в сети, как заговорённая! Иаков… каждый день!!!
Восторженный поток переполнял Иоанна.
– И всегда! Когда Он в лодке, вода тиха и послушна. И ветер всегда на корме, и мягко толкает, и не рвёт парус! Ты заметил?
Иуда, начавший дремать, открыл живой глаз.
– …никто из наших не чинил мачты и паруса, с тех пор, как равви пришёл к нам…
Иуда настороженно поднял голову. Иаков смеялся, и, кивнул на сети, шутливо развёл руки… – …вот только сети рвутся от улова!
Теперь Иоанн положил руки на плечи Иакову, и так торжественно он это сделал, что Иаков не потревожил вопросом, не прервал. Терпеливо ожидал Иаков младшего брата…
– Знаешь, Иаков… я чувствую, завтра произойдёт что-то огромное… не знаю… но что-то изменится в Галилее!
Иаков осторожно пожал плечами, но видно было, что задели его слова Иоанна, и голос Иакова выдал его волнение: – С чего ты взял, Иоанн… почему завтра?
– Не знаю… равви учит нас словами новыми, пронзительными, в Писании книжники не находят их… а рыба… рыбы всё прибывает… Лодки не смогут выдержать больше…
Иоанн нерешительно засмеялся, но сразу смолк, переспросил тревожно: – Брат мой Иаков, сколько так может длиться?
Иаков задумался, и теперь Иоанн терпеливо ждал ответа от старшего. Всё взвесив, Иаков степенно кивнул: – Лодки не выдержат, это точно…
И задумчиво, угрюмо покачал головой Иуда, шепча еле слышно: – Посмотрим, посмотрим…
Иоанн снова вздрогнул и Иуда, чуть приподнявшись от песка, попятился по паучьи, опираясь на посох, плавно и бесшумно… Иуда двигался задом наперёд так уверенно, словно видел затылком Иуда, словно душа у Иуды была вывернута наизнанку.
Костер стал далёким, голоса братьев ослабли, затихли… …а на востоке Господь уже сыпанул на чернильный небосвод горсть соли, свежей и крупной, и растопленная ей чернота стала скользко стекать в тёмно-серую ноздреватую бязь.
Иуда оглянулся вокруг и приметил лощинку с ползучим ракитником, добрую и укромную, и довольно пробормотал:
– Слишком длинный день… слишком длинный… Иуда заслужил… Иуда устал…
В лощинке по-прежнему царила ночь…
…в одно движение, как собака, он свернулся кольцом на ложе из веток, накрывшись с головой своей шерстяной хламидой. И уже непонятно стало, где его голова, где ноги. В ночной тени, на фоне кустарника он не был различим, и даже посох его отполированной кривизной рукояти напоминал вылезшие из песка корни.
Розовело на востоке небесного полога, подул утренний ветерок, и над водой посвежело, но за шерстяным пологом Иуды было темно и тепло… Генисарет заклубился нехотя, ветрено, влажно… Пустое на ощупь, но всё более плотное молочное покрывало выстлало прибрежный склон холма, в который врос Капернаум. На миг время оцепенело. И в этот миг не принадлежало ни ночи, ни утру…
…Спали на берегу, у погасших рыбачьих костров.
И за глухими глинобитными стенами. И в земляных норах неимущих, и в пастушьих шалашах, и в портовых притонах, и в степенных покоях знати…
…по всей обетованной земле застыли двуногие в сонном оцепенении. Все, как один, созданные по образу и подобию своего Господа.
И у любого из них не было ничего своего, хотя не каждый о том догадывался. Но каждому в утешение был выдан Господом сон, долгий, как жизнь и короткий, как ночь… …и пусть неосязаема была та сонная ткань, зато видима, как туман на заре. И каждый сон был единственной вещью, что отличала любого от всех других.
А во всём остальном, скопом, составляли они избранный народ, да только не ведали, на что были избраны. А те, кто ведал, даже во сне не смыкали век… …Туман таял, и уже не таясь, утро захватывало лучшие куски побережья, и вот сквозь дырку в шерстяном пологе пробился тонкий лучик. Упёрся в небритую скулу, заросшую рыжей щетиной. Но размеренно и сонно сопели под пологом…
В отдалении прокричали…
Сопение прекратилось, полог чуть раздвинулся, и сразу протиснулся в щель шустрый зайчик. И помог протиснуться солнечному собрату. Сообща лизнули лицо. Правый глаз Иуды сощурился…
И стали различимы отдельные крики…
– Наши возвращаются!
– Смотрите, как низко борта у Симона!
– Господь не посылал ещё такого улова!
– Смотрите, смотрите… Иисус!
– Иисус! Ты угоден Господу! – Осанна Назарянину!
В тени густого кустарника свернулся Иуда. Из-под низкого капюшона правым глазом во все стороны шарил по берегу. Внизу, шагах в ста, к лодкам бежали люди от потухших костров. Люди и лодки бежали и плыли навстречу друг другу. На берегу скапливалась толпа. Иуда приподнялся на локте…
Туман редел, расслаивался, рвался на лиловые клочки, и пробивало его там и здесь золотыми косыми спицами. Всё более обнажалась зеркальная озёрная гладь, торопливо впитывая синеву небес. Пусть усталы, но радостны были лица рыбаков. Глазами они выискивали в толпе родню, и махали им. И те махали в ответ…
Лодки причаливали и люди обступали борта, входя в озеро по колено, по пояс, по грудь. Толпа всё прибывала…
И летящая над толпой чайка увидела, как толпа заглатывала и всасывала в себя лодки. И вот уже из лодок понесли корзины, полные рыбы. Изумлённые лица, радостные возгласы. Смех. Благодарения Господу. Кто-то уже разводил костер…
Юноша, что играл на свирели ушедшей ночью, устанавливал на берегу козлы, и сверху крепил на них доски, заткнув свирель за пояс. Девушка, что плясала, набирала воды. Она щедро смеялась только ему и щедро, не жалея воды, начала тереть связкой зелёных веток новорождённый прилавок.
Вдоль дороги от озера по обе стороны сооружались такие же прилавки. Возникал рыбный торжок. Лодки дружно затаскивали одну за другой. На воде осталось только две, плывущие к берегу очень медленно. И вместе с ними ветерок подталкивал тихо к берегу блики солнца и те скользили по воде, как ступни пророков, разучившихся ходить так, как могли ещё во времена Илии…
