Алексей Рыбин - «Кино» с самого начала

Лето. Мы сидим с Цоем в моей двухкомнатной крохотной «хрущобе» в прекрасном настроении – Цой только что продал на толчке три плаката с изображением Роберта Планта, нарисованные на ватмане разноцветной гуашью. Стены моей комнаты тоже сплошь увешаны Витькиной продукцией – это портреты Питера Габриела, Элиса Купера, Стива Хоу и многих других любимых нами музыкантов. Один такой плакат Цой оценивает в пять рублей, и на толчке их берут – работы качественные и оригинальные. Так что сегодня у нас куча денег, и мы выбираем варианты для наилучшего их вложения. Можно, например, купить сухого вина и поехать к Майку, а можно, наоборот, – купить сухого вина и пойти к Свину, можно еще купить сухого вина и пойти гулять – мы просто теряемся среди столь разнообразных возможностей. Я сижу на полу, а Цой – на моей раскладушке. Раньше у меня в этой комнате был диван, но случилось так, что наш друг Майк внезапно женился, и ему потребовалось срочно приобретать спальный гарнитур. Я пошел другу навстречу и поменялся с ним – я дал ему диван, а он мне – рок-н-ролльную пластинку группы Harris Gaines – вполне нормальный битнический обмен.

Наконец мы решаем купить сухого вина и потом уже думать, куда с ним деваться. Мы проделываем эту несложную операцию, потом Цой покупает еще две магнитофонные пленки – они нужны так же, как вино, как вода, как воздух… Погрузив все это добро в сумки, мы неторопливо идем к электричке на станцию «Проспект Славы». Жара.

Такую вот песню сочинил Цой недавно и хочет показать ее кому-нибудь. Он очень внимательно прислушивается к чужому мнению о своих песнях. Отчасти это хорошо, отчасти – нет: целая куча хороших песен никогда впоследствии им не исполнялась потому, что кому-то они не понравились при первом прослушивании. Ну а кто, как не Майк и его милая жена Наташа, могут сказать нам что-нибудь хорошее о Витькиной песне за стаканчиком сухого? И мы едем к Майку.

Вообще-то Майк нас ждал вчера, но всю последнюю неделю Цой пропадал со своей «восьмиклассницей», как он называл одну юную особу, с которой познакомился в училище. В ПТУ, где он резал по дереву, как и во всяком учебном заведении тех времен, существовала своя группа, куда Цой был приглашен в качестве гитариста и певца, и под его руководством этот ансамбль сделал, кроме традиционных «дымов над водой» и «капитанов корабля», несколько Витькиных песен. Это привело к тому, что Цой немедленно стал рок-звездой местного пэтэушного масштаба и получил свою законную долю почитания со стороны молоденьких девочек. Одна из них стала его подружкой – Цой проводил с ней много времени и возвращался домой просветленный и одухотворенный, всем на зависть и удивление.

– Никогда бы не подумал, что я способен еще на такие романтические отношения, – говорил он.

В один из таких вечеров, вернувшись с очередной романтической прогулки, он буквально за двадцать минут сочинил свою знаменитую песню «Восьмиклассница», вернее, не сочинил, а зарифмовал все то, что с ним происходило на самом деле, – от «конфеты ешь» до «по географии трояк». И получилось это просто замечательно.

Мы выходим на Витебском вокзале, раскаленном жарким июньским солнцем, которое светит почти круглые сутки. Олега с нами сегодня нет – он работает. После того как Олег покинул институт, он стал работать машинистом и водить длинные грузовые составы. Работа ему страшно нравилась – железная дорога была для него второй страстью после музыки и доставляла Олегу огромное удовольствие. Десять лет спустя он станет заместителем начальника станции Ленинград-Сортировочная и будет иметь большой вес в городском управлении, а сейчас он – машинист, и мы иногда приезжаем к нему на Сортировочную и покупаем вино у «дядей Вань» – так там называются люди, сопровождающие составы с портвейном и сухим, идущие в Ленинград из Грузии и с Украины.

Мы выходим из здания вокзала и идем мимо ТЮЗа – замечательного строения, выполненного в стиле социалистического конструктивизма – в виде гусеничного трактора с прицепом. Цой, как художник, не может нарадоваться изобретательности и выдумке советских архитекторов, мы идем дальше и углубляемся в один из самых мрачных районов родного города – Боровая улица, Разъезжая, Звенигородская – лабиринты проходных дворов, помойки, муравейники коммуналок. В одном из таких муравейников, на седьмом этаже огромного дома, вросшего в асфальт, живут Майк и Наталья. Раньше Майк жил с родителями в отдельной квартире на Новоизмайловском, но, женившись, он избрал свободу и поселился у Натальи в коммуналке.

Мы поднимаемся в крохотном лифте на последний этаж, звоним в один из бесчисленных звонков, украшающих дверь квартиры, и, минуя длинный коридор, входим к Майку в комнату. Она, как водится, увешана плакатами – Болан, Боуи, Лу Рид, Джаггер, заставлена книжными полками и прочее и прочее. На обоях написано по-древнегречески неприличное слово, но никто, кроме посвященных, не знает об этом – непосвященные думают, что это просто красивенький узорчик.

Майк, как всегда, серьезен, а Наталья, как всегда, весела – обычное состояние этой счастливой пары. Мы достаем вино и начинаем его дружно выпивать, причем Майк все время читает нам английские газеты и журналы, где сообщается о приватной жизни любимых им и нами рок-звезд. Слава богу, хоть еще иногда переводит на русский. Но по мере уменьшения количества вина Майк все чаще и чаще забывает переводить, и беседа принимает довольно странный характер – Майк произносит длинный монолог по-английски, поворачивается к Наталье и восторженно говорит ей:

– Это гениальная история!

– Я что-то не совсем поняла, – отвечает Наталья, и Майк немедленно начинает урок английского языка.

Нам грозит опасность полностью выпасть из беседы, поскольку наши познания в английском весьма ограничены; и поэтому, чтобы вернуть Майка из Англии на родину предков, предлагаем сходить в магазин и пополнить наши подошедшие к концу запасы. Наталья предлагает продолжить банкет на улице, и все радостно поддерживают эту идею. В конце концов мы оказываемся на берегу Обводного канала, у тихих струй, под сенью лип… Струи хоть и тихие, но мутные и довольно вонючие, а липы, возможно, вовсе и не липы, а какие-нибудь иные породы, но нас это не смущает – мы блаженствуем.

– Майк, я знаю, ты любишь Тургенева, – говорю я, – а мой любимый писатель – Гончаров. Давай выпьем с тобой за то, чтобы мы никогда не ссорились, как Гончаров с Тургеневым…

– Пошел ты в жопу со своим дзен-буддизмом, – говорит Майк, цитируя одну из наших любимых книг того времени – «Жизнь Максима и Федора», и под общий смех мы пьем на брудершафт. Позвонил как-то Пиня и спросил:

– На «Блиц» пойдете?

Вопрос был поставлен во множественном числе, поскольку моя мама уехала в отпуск и в моей квартире постоянно сидели Цой и, в свободное от работы время, Олег.

– Что это за «Блиц»? – спросил я.

– Ну эти, грузины, которые Beatles играют.

– На «Блиц» пойдем? – спросил я сидевшего рядом Цоя.

– Что за «Блиц»?

– Ну эти, которые Beatles играют. Грузины.

– Не знаю. Впрочем, грузины – это интересно…

– Не знаю, – сказал я Пине, – а где, когда?

Пиня ходил на все концерты, которые случались в нашем многострадальном городе, и всегда имел полную информацию о предстоящих гастролях всевозможных заезжих групп.

– Завтра в «Юбилейном». Неделю будут играть.

– Так что, у них своих песен нет?

– Нет, только Beatles.

– Слава богу. Тогда можно сходить. Пойдем, Витька?

– Бесплатно – пойдем, – ответил Цой.

– Слышишь, Пиня, если бесплатно – пойдем.

– А кто платить собирается? Конечно, пройдем спокойно, как обычно.

Никакой специальной техники бесплатного прохода на концерты у нас не было, мы просто спокойно ходили, и все. Это был эффект «невидимок» – впоследствии мы с возрастом утратили это искусство, и взгляды контролеров стали зацепляться за наши фигуры. Но тогда, в 81-м, эти взгляды скользили по нам не останавливаясь, нас вроде бы и не было, и мы спокойно миновали контроль. Единственно, это не рекомендовалось делать при большом стечении народа – в таких случаях контролеры звереют и начинают действовать на ощупь – каждого входящего норовят потрогать – тут уже сложнее.

Музыку Beatles мы всегда были готовы послушать с удовольствием – как раз в то время нас, а в особенности Цоя, тянуло на старую музыку, на старый биг-бит. Цою кто-то подарил пластинку «With the Beatles», и он слушал ее почти каждый божий день, у меня тоже было кое-что из начала шестидесятых, много старой музыки мы слушали у Майка, как-то постепенно отходили от зверств панк-рока и больше радовались красоте и чистоте интонаций вечно свежих и ярких шестидесятых. У Цоя начались каникулы, я только что расстался с институтом, и мы наслаждались теплом, свободой и прекрасной музыкой.