Ознакомительная версия.
– От пули не убежишь, – прошептал Крутов. Но в его глазах стал появляться туман, и он уже плохо видел комиссара. Крутов загреб в свободную руку снег и протер им глаза. Открыв глаза, он поймал Когана на мушку и выстрелил. Комиссар по инерции сделал еще несколько шагов в сторону проруби, но уже на подкосившихся ногах и упал на самом ее краю. Струйка крови потекла по льду от головы Когана и стала стекать в холодную темную воду. Крутов, увидев, как упал комиссар, ухмыльнулся и прошептал:
– Значит, Бог есть.
Голова его безжизненно упала на снег.
58
В доме отца Петра на кровати лежал Степан. Все тело его горело от жара. Матушка Авдотья то и дело меняла на его лбу холодные компрессы.
Степан открыл глаза и, присмотревшись, увидел, что у дверей стоят его родители: мать в белой одежде сестры милосердия, отец в белом парадном мундире поручика с Георгиевскими крестами. Рядом с ними отец Таврион во всем монашеском, но клобук и ряса белые, игуменья Евфросиния и монахиня Феодора, тоже в белом. Все они молча улыбаются ему. Степан радостно улыбнулся им в ответ и протянул руку.
– Что ты хочешь, Степа? – спросила матушка, видя протянутую руку больного.
Степан шепотом пытается что-то сказать матушке. Она склонила к нему ухо и расслышала его шепот:
– Что же, матушка, вы их в дом не приглашаете?
– Кого тут приглашать, Степа? – спросила матушка так же шепотом, озираясь кругом и никого не видя.
– Так вот же они, стоят у дверей: мои папа и мама, отец Таврион, матушка Евфросинья.
Авдотья в недоумении вновь оглянулась на двери, но никого там не увидела.
– Бедный мальчик, – со вздохом всхлипывает матушка, – он бредит.
– Я не брежу, матушка, я просто их вижу. Как же вы их не видите?
Степан вновь глядит на своих родных и замечает вместе с ними отца Петра, тоже в белой рясе, который приветливо машет ему рукой.
– Вот и отец Петр с ними, – радостно шепчет Степан, – значит, Господь его простил.
Степан видит, как из-за отца Петра протискивается Крутов в белой каракулевой шапке и белой бурке. Он озорно подмигивает Степану. Степан подмигивает ему в ответ и шепчет:
– Милостив Господь, не то что мы, грешники, – и поворачивается к Авдотье. – Они зовут меня, матушка. Помогите мне подняться, я пойду с ними.
Он еще раз улыбнулся и, облегченно вздохнув, прошептал:
– Я пошел, матушка, до свидания.
– Прощай, Степушка, – тихо сказала матушка, закрывая большие, навеки застывшие голубые глаза Степана.
В аул их привезли на рассвете. Сняли с головы мешки и вытолкали из машины. Гаврилов жадно глотал чистый воздух высокогорья. Пока несколько часов тряслись в машине, он чуть не задохнулся в этом невыносимо пыльном мешке. Оглядевшись, увидел, что стоят они возле небольшого двухэтажного каменного дома, прилепившегося к скале. Скала круто уходила вверх, метра через три-четыре переходя в террасу, на которой тоже располагался дом, вернее, обмазанная глиной небольшая сакля[42] с плоской крышей. Пленникам приказали сесть на землю. Гаврилов замешкался и тут же получил болезненный удар в плечо прикладом автомата. Он оглядел своих товарищей по несчастью. Их было трое: один совсем молоденький солдатик и двое парней, с которыми он прибыл в Чечню на восстановление нефтеперерабатывающего завода. Михаил Патриев и Илья Коваль – слесари-наладчики, а он, Анатолий Гаврилов, – инженер фильтрационных систем. С солдатом они даже толком не успели познакомиться, так как того подсадили к ним в машину уже на выезде из Грозного. Вид у Коваля был плачевный: кровоподтек на всю правую скулу и полностью заплывший глаз. Досталось бедняге, когда уже на выезде из Грозного попробовал сбежать. Чеченец, нагнавший его, сбил с ног и стал яростно пинать, норовя попасть своим тяжелым армейским ботинком по голове. Так бы и забил парня, если бы другие сопровождавшие не оттащили разъяренного соплеменника.
– Держись, Илья, – попытался подбодрить его Гаврилов, пока они тряслись в кузове крытого грузовика.
– Господи, – простонал Коваль, – зачем я только согласился ехать в эту несчастную командировку на Кавказ! Да лучше бы грузчиком на ликеро-водочный. Нет ведь: погнался за длинным рублем!
Гаврилов подумал: «А у меня и выбора не было. Фирма послала как специалиста, попробуй откажись, увольнять не будут, а просто не продлят контракта. Они теперь хитро делают: контракт только на год. И никакие тебе профсоюзы не помогут. Обещали охрану надежную. Какая тут, в Грозном, охрана поможет. Поди разберись, кто бандит, а кто не бандит. Все с оружием ходят. Да и милиция чеченская вся из бывших боевиков». Нет, конечно, выбор у человека всегда есть, мог бы и не ехать. Жена с дочкой уговаривали. Соглашались даже на его увольнение с престижной и высокооплачиваемой работы, лишь бы муж и отец был жив и здоров. Просто он, как и Коваль, позарился на хороший заработок. В советское время двести сорок рублей получал, и хватало. На курорт в Крым каждый год ездили по профсоюзным путевкам. А теперь чем больше зарабатываешь, тем больше не хватает. Машину новую надо, компьютер дочери надо, в Испанию на курорт съездить надо. Все надо, надо, а конца и края этому «надо» нет. А вот теперь конец есть. Здесь, в далеком, Богом забытом ауле, здесь и конец. Не будет за них фирма распинаться, выкуп выплачивать. Гаврилов вдруг вспомнил отрезанные головы пяти британцев, показанные по телевидению, и содрогнулся. Господи, спаси и сохрани! «Вот я уже и молиться начал, – поймал он себя на мысли, – а дома, сколько жена ни просила, так в церковь и не пошел. И венчаться отказался. Теперь-то она, узнав о моем похищении, наверняка сразу в церковь побежала». От мысли, что за него молятся, Гаврилову как-то стало спокойней на душе. «Господи, если Ты есть там, на небесах, взгляни на нас, горемык несчастных, и помоги нам».
Чеченцы стояли в стороне, о чем-то переговариваясь между собой. Во двор вошли еще несколько боевиков, с головы до ног обвешанных оружием. Они громко смеялись, здоровались, обнимая друг друга. Вскоре один из них отделился от компании, не торопясь, вразвалочку подошел и стал внимательно разглядывать пленных. Выглядел он лет на сорок пять – пятьдесят, среднего роста, коренастый, с густой черной бородой. Из-под лохматых бровей недобро поблескивали темные глаза. От такого взгляда пленникам стало не по себе. Оглядев внимательно каждого, он уже было пошел к дому, но вдруг в задумчивости остановился, а затем вернулся и, указав стволом автомата в сторону Гаврилова, прохрипел:
– Фамилия?
– Чья, моя? – не сразу сообразил тот.
– Ну, не моя же, – рассмеялся чеченец.
– Гаврилов.
– Толик, значит? – обрадованно воскликнул чеченец, и его глаза потеряли тот холодно-зловещий блеск, что еще недавно вселял в души пленников смятение и страх. Теперь они светились неподдельной радостью и теплом.
– Да, Анатолий, – совсем растерялся Гаврилов.
– Ну, здорово, Толик. Не узнаешь? Джанаралиев я.
– Хамзат! – удивился Гаврилов, резко вскочив с земли.
Чеченцы, до этого с любопытством наблюдавшие всю сцену, вскинули автоматы. Хамзат что-то крикнул им по-чеченски, и те успокоились.
– Значит, не узнал меня? – прохрипел Хамзат, протягивая Гаврилову руку. – А я тебя узнал, только вначале сомневался.
– Да как же узнаешь в таком аксакале[43] того юного джигита, каким ты был двадцать пять лет назад? – шутил враз повеселевший Гаврилов. – Ты не представляешь, как я рад, Хамзат. Ведь ты нам теперь поможешь, правда?
– Не все так просто, Толик, как ты думаешь. Но что в моих силах, постараюсь для тебя сделать. Я ведь твой должник. Как это у вас, русских, говорят: долг платежом красен?
Джанаралиев подошел к чеченцам и стал что-то им говорить. Разговаривали они на своем языке, но было заметно, что разговор идет на повышенных тонах. Затем Джанаралиев вновь подошел к Гаврилову и, отведя его в сторону, сказал:
– Пока ни до чего толком договориться с ними не сумел. А деньги на вас большие стоят. Я не из их тейпа[44], здесь на правах гостя. Сумел убедить не сажать тебя в яму. Скажем так: поручился за тебя головой. Со мной поживешь в доме, а дальше видно будет.
– А мои товарищи?
– Ты пока о себе думай. Ничего с ними не случится, посидят в яме. Как выкуп пришлют, их отпустят.
– А если не пришлют?
– Тогда пришлют их головы, – весело подмигнул Гаврилову Джанаралиев, и видя, как у того вытянулось лицо, тут же добавил: – Да пошутил я, пойдем за мной, хватит бесполезные разговоры вести.
– Ну и шуточки у тебя, Хамзат! – возмутился Гаврилов.
По дороге он размышлял: «Вот ведь как удивительно складывается судьба. Не думал, не гадал – встретить армейского друга через четверть века, да еще при таких обстоятельствах».
* * *
Уже на втором курсе нефтяного института Гаврилов завалил сессию. После отчисления долго раздумывать не стал, сам пришел в военкомат. Правда, с армией ему не повезло, угодил в часть, где старший призыв был в основном с Кавказа: чеченцы, дагестанцы, ингуши. Держались эти ребята между собой дружно. Таким их отношениям можно было только позавидовать. Русские – те каждый сам по себе. А эти, хоть по численности и уступали русским, но благодаря круговой поруке их даже «деды» не трогали. А уж как кавказцы сами «дедами» стали, издевательствам и унижениям от них не было конца. Досталось призыву Гаврилова по полной программе. Ненавидели их все, а выступить против – кишка тонка. Гаврилов парень был крепкий, до армии борьбой занимался, кандидат в мастера спорта. Стал отпор кавказцам давать, за что был не раз жестоко бит. Хоть ты чемпионом будь, а когда на тебя всем скопом навалятся человек десять, никакие приемы не помогут. Как говорят, против лома нет приема. После одной такой разборки две недели в госпитале провалялся. Но вышел – и опять за свое. Потом удивлялся: как только жив еще остался? И все же его противление не прошло даром: зауважали его чеченцы и больше не донимали. Незадолго до демобилизации кавказцев прибыл молодой призыв, который сразу же попал под их жестокий прессинг. Джанаралиев пришел служить к ним в роту именно с этим призывом. Земляки сразу его признали, и тот, пользуясь их покровительством, жил припеваючи. Ребята про себя злорадствовали: «Ну, погоди, чернозадый, уйдут на дембель твои братья, тогда ты за все их дела ответишь, мало тебе не покажется». Джанаралиев догадывался о своей участи и с тоской ждал, когда останется один на один с разобиженными на всех его земляков солдатами. Чеченцы, уходя на дембель, всячески угрожали: «Если кто хоть пальцем тронет Хамзата, ему крышка, прирежем, как паршивую овцу». Но ребята, слушая эти угрозы, только молча ухмылялись и ждали.
Ознакомительная версия.
