Лоренцо даль Пра, так звали юношу, сегодня ночью окончательно потерял невинность. По нынешним временам поздновато – в восемнадцать-то лет…
А окончательно потому, что до этого трахался только с мужиками. Точнее, со студентами. Девиц в учебном заведении, где учился Лоренцо, не было и быть не могло. Им просто не полагалось там быть. Потому что заведение было военизированным и готовило специалистов по обслуживанию материальной части тяжелых реактивных бомбардировщиков. Да и с женщинами в училище было туговато. Хотя кое-какие женщины и попадались. Но все они, даже пожилая медсестра, горбатая мулатка Люсия Рамирес и ветеран войны во Вьетнаме, одноногая страшила Сара Беровиц, руководившая строевой подготовкой, были разобраны преподавателями, в большинстве своем отставными офицерами, которые, устроившись со всеми удобствами, предоставили студентам решать сексуальные проблемы самостоятельно и без вмешательства со стороны начальства. Многие из них и решали, в короткое время превратившись в активных и пассивных педерастов. Ведь надо же был куда-то направлять безудержно рвущуюся на простор сумасшедшую молодую силу!
Заведение располагалось за двухметровым кирпичным забором с традиционной колючей проволокой, на окраине Спрингфилда, небольшого симпатичного городка на севере Штатов, который хотя и имел под боком могучий Чикаго, тем не менее, уже двести лет считался столицей и административным центром Иллинойса.
Несмотря на глухой забор и показную дисциплину, нравы в училище были достаточно либеральными. И студенты, особенно те, кого уже воротило от однополой любви, по вечерам свободно пролезали в пролом в стене и шатались по улицам городка, не забывая почтить своим присутствием дискотеки и кабаки.
Лоренцо повернул голову. Если бы окно было открыто, ветер, наверно, донес бы шумы веселого праздника, – праздника Святого Лоренцо, в честь которого восемнадцать лет назад он был наречен этим звучным именем. Хотя нет, еще раннее утро, и не может быть никакого праздничного гвалта: праздник начнется позже…
Лоренцо Второй… Звучит совсем не плохо. Не хуже, чем Леонардо да Винчи. Или Микеланджело Буонарроти. Или Наполеоне Буонапарте… Или Самсон Второй… С дочерью которого он… Юноша счастливо вздыхает… С девицами-то оно несравненно лучше. Да и пахнут они шампунем, медом и малиной… Хотя у этих девчонок такие сумасшедшие сексуальные фантазии, что… А как они храпят! Он даже не предполагал, что их нежные носики способны издавать такие чудовищные звуки! Вот и сейчас. Храпят, будто они не субтильные барышни, а портовые шлюхи, опившиеся ромом.
Спят… Конечно, после такой ночи… Он посмотрел на золотую челку принцессы и агатовый затылок ее подружки и почувствовал желание, подавляемое ужасом…
Познакомился он с принцессой на дворцовой вечеринке, куда попал как представитель золотой асперонской молодежи. Весь вечер он пудрил всем мозги, рассказывая, как там здорово, в этой самой Америке…
Потом курили травку… Потом все куда-то разбрелись, а Лоренцо с двумя очень красивыми девушками – он и не знал, что одна из них принцесса – темными, узкими коридорами, мимо огромных солдат в средневековых доспехах, отправился в долгий путь, который привел их в эти роскошные покои.
Он был порядком под мухой, наш Лоренцо, и уже забыл, какими страшными глазами провожали его эти самые солдаты…
А вот то, что происходило позже, он запомнит надолго… Ночь была полна неожиданных поворотов и сексуальных сюрпризов. Иногда ему казалось, что он ошибся адресом и вместо опочивальни принцессы угодил на представление заезжей труппы цирковых эквилибристов, специализирующихся на номерах с садомазохистским уклоном.
Чего стоит поза, во время которой у Лоренцо чуть-чуть не переломился пополам детородный орган! С помощью сложного устройства – какой-то жутковатой машины, по виду похожей на комнатную землечерпалку и одновременно на передвижное гинекологическое кресло, принцесса Агния и ее подружка-фрейлина, атлетически сложенная девица по имени Бриджит, заставили его заниматься любовью с ними обеими попеременно… Чтобы Лоренцо не мог вырваться, барышни к этому чертову устройству привязали его ремнями. Машина загудела, и все началось. Хорошо еще, что Лоренцо вовремя понял – тут всё дело было в точности.
Главное было не промазать, когда он, намертво стреноженный и закрепленный в раскачивающемся, как маятник, устройстве, своим елдаком въезжал то в одно лоно, обрамленное иссиня-черными волосами, то, подчиняясь движению механизма, мягко входил в другое, с пучком светло-рыжих волос, которые нависали над манящим светло-алым пятном, как соломенная крыша – над деревенским домиком из самана.
Машина работала исправно, ровно гудя и четко следуя программе, но эта монотонность пугала. По временам Лоренцо казалась, что машина, упившись страданиями подневольного смельчака, через какое-то время утомится и, вместо того чтобы делать повторяющиеся движения, предпримет что-нибудь новенькое, не предусмотренное техническим гением изобретателя. И вся эта музыка, эта содрогающаяся механико-электронная колымага, пробив двери и набрав скорость, вырвется из спальни и с грохотом покатит по дворцовым коридорам! А они тем временем будут продолжать…
Лоренцо читал в какой-то книге, что нечто подобное бывало в Древнем Риме, где отдельные любвеобильные патриции, одурев от дохристианской скуки, иной раз занимались любовью в паланкинах, по пути из терм в форум. И, чтобы вдосталь насладиться сексуальными забавами и в то же время уберечь своих любовниц от нескромного глаза праздношатающихся римлян, они все это вытворяли в носилках, покрытых полупрозрачным шелком… Представляете, что делалось при этом с рабами, которые на своих плечах несли передвижной двухместный бордель?
…Лоренцо оторвался от созерцания спящих девушек и подумал, что автоматизированный способ ебли не так уж опасен. И вообще – не все в его родной стране так уж плохо. И если дело пойдет так и дальше, то в будущем Асперония сможет удивить мир чем-то оригинальным, сопоставимым с полетом человека на Марс или изобретением памперсов…
Апофеозом следующего смертельного номера стал момент, когда Бриджит держала Лоренцо на руках в положении какающего ребенка и уговаривала его вести себя прилично. А Лоренцо, извиваясь змеей и пытаясь высвободиться, визжал как боров, который ждет, что его вот-вот охолостят. И все-таки при этом умудрялся, дергаясь как паяц, трахать принцессу! А та висела в воздухе, уцепившись обеими руками за люстру, и, не в силах сдержать нахлынувшие на нее чувства, визжала как миниатюрная мартышка, которую дерет гигантский орангутан! И это еще не всё! Весь фокус состоял в том, что каким-то непостижимым образом дюжей подружке принцессы, одной рукой удерживавшей Лоренцо на весу, другой – удавалось почесывать ему крестец. Собственно, от этого-то он и орал как умалишенный!
Когда Лоренцо, достигнув вершин ужаса и блаженства, исторгнул из себя огненную лаву и окатил ею с ног до головы обеих мерзавок, то рев, став совместным и поэтому утроившимся, взорвал пространство опочивальни. Затем этот рев как-то сам собой упорядочился, голоса разрозненных солистов слились в единую мелодию, и скоро пространство спальни огласилось стройным пением.
Для исполнителей это пение могло бы приобрести значение какой-нибудь идиотской клятвы, если бы они в эти мгновения вообще могли что-то соображать…
…Лоренцо лежал и думал, вот бы посмотреть на всё это со стороны! Да, девочки что надо! Не то, что его вынужденный партнер по нетрадиционным половым отношениям, сонноглазый Карл, этот угрюмый баварец с сообразительностью болотной жабы и сноровкой «весельчака Пита».
Верзила Карл трахается, если его сперва до отвала накормить гигантскими греческими бобами с жареным беконом и глазуньей из пары страусовых яиц.
Карл говорит, что эта еда особенно полезна, ибо содержит полный набор питательных веществ, необходимых для восстановления сил, подорванных тяжелой физической работой. И что это излюбленная пища рудознатцев и гробокопателей, изнурительный труд которых требует, как известно, высококалорийной и сытной жратвы.
Он говорит это таким тоном, будто только что вернулся с лесоповала, где крушил топором исполинские дубы. На самом деле Карл, закашивая под астматика, целыми днями валялся на диване и так опух от безделья, что стал походить на гигантскую подушку.
Дюймовые греческие бобы с жареным беконом и страусовые яйца, если съесть их в достаточном количестве, со значительным видом втолковывал Карл своему любовнику, вполне отвечают его гастрономическим и сексуальным потребностям, они чрезвычайно бодрят его и придают дьявольскую силу перед ночью любви.
Ночь любви! Какая там, к черту, ночь любви, если этот долбаный засранец, налопавшись своих проклятых бобов, сразу засыпает, а если и приступает к чему-то, то лишь прочитав сначала какую-нибудь галиматью из Святого Писания. И трахается он с таким унылым, отрешенным видом, будто не предается какой-никакой любви, а действительно разгружает тачку с железной рудой или детской лопаткой в мерзлой земле самому себе роет могильную яму…
