Наплевать, думаю я. Телки – это телки, а друзья – это друзья. Крепыш – это друг. Я его знаю лет пятнадцать. Пивом, которое мы с ним выпили, можно наполнить железнодорожную цистерну. Да и с телками тоже все было весело.
Хотя бы взять тот случай, когда мы сняли сауну под Новый год. Правда, когда девочки пришли, мы уже отрубались.
Да. Прямо как сейчас.
А потом меня посадили не в тот автобус. И я пришел не к себе домой. А тот чувак, к которому я пришел, даже не удивился. Потому что тоже бухал заранее.
А потом он, сука, стал свои песни играть на электрогитаре. Вот когда меня чуть не…
Ой…
Надо бы вот что…
Хорошо еще, что поезд тормозит. То есть нет. Плохо. Он как-то слишком быстро тормозит.
Ой.
«Фрунзенская». Следующая станция «Технологический институт».
Отойдите, пожалуйста. Отойдите от двери. Вы выходите?
Да пропустите уже его. Безобразие. Совсем молодой парень. Так он и до дому не дойдет. Может, ему просто плохо? Ага, плохо ему. Это надо так нажраться с утра. Милицию вызвать? Да не надо милицию. Сумку, сумку дайте ему. Пусть идет куда хочет.
* * *
А куда я хочу?
* * *
Следующие несколько минут я сижу, согнувшись на скамейке. Пахнет кислятиной. По платформе идут люди. Они меня презирают. Может быть, от этого мне становится легче.
Потом один садится рядом.
Мне не хочется поднимать голову.
– Плохо тебе? – говорит он негромко.
– Нормально, – отвечаю.
Не, это не полицейский, думаю я тупо. У тех подход иной.
– Я могу помочь? – это он говорит.
Тут я голову поднимаю.
Ну да, этот чел похож на иностранца. Чистенький такой. В гламурном льняном пиджаке. С кожаным портфелем. Лет сорока.
– Не надо мне помогать, – говорю.
Тут он достает из кармана платок (я не шучу). Платок тоже чистенький, розовый.
– Вытри губы, – это он мне предлагает.
Что за херня, думаю.
Оглянулся. Все-таки люди мимо ходят. Но рот вытер.
– Бл… – выдавливаю из себя. – Бл-лагодарю.
– Не за что, – отвечает. А сам ко мне наклоняется. – Меня Владислав зовут. Можно просто Влад.
– А меня можно просто Денис Валерьевич, – говорю.
– Послушай, Денис Валерьевич… только не удивляйся… может, мы незаметно исчезнем отсюда?
– Куда? – спрашиваю.
– Ну… куда-нибудь. Я ведь только что из Москвы, самолетом. Хотелось бы погулять. Посмотреть достопримечательности. А у меня тут совсем никого нет…
Мне тут так смешно стало. Хренасе, это же у него такой метод съема. Знакомый до боли метод.
Ну, тогда погоди.
– Достопримечательности – это клево, – говорю я таким подростковым голосом. – Только у меня денег нет.
Он даже побледнел. Крючок заглотил по самые гланды, сука.
– Разве это проблема? – говорит. – Хочешь, я тебе одолжу?
И сто долларов показывает: приготовлено у него, что ли.
– Даже и не знаю, – говорю.
– Пойдем-пойдем. Я угощаю.
– Вот спасибо, – тут я сладко так улыбаюсь. – Только мы договорились с моим другом встретиться. Может, и друга тоже угостите?
– Как ты сказал? – тут, смотрю, он не по-детски опечалился. – Не уверен насчет друга. Может, в другой раз?
– Что ж вы так, – говорю. – Он очень расстроится.
А тут и друг как раз звонит. И рингтон у него прежний:
Р-р-рюмка водки на столе…
Звонок-то я сбросил. Потом, думаю, расскажу, пусть оборжется. А этот Владислав улыбается так несмело.
– Хорошая, – говорит, – музыка. Уважаю шансон.
Я поднимаюсь на ноги кое-как. И стою пошатываясь.
– А я вот, – говорю, – калифорнийский панк люблю. Нормальный, не пидорский. А от блатняка мне блевать хочется. И от вас, Владислав, тоже.
Тут и он вскакивает. Что называется, сказка кончилась.
– Ах ты дрянь, – говорит.
Лицо у него все пошло красными пятнами.
– Да пошел ты, пидор, – это я ему.
Он тут бросает свой чемоданчик – и меня хватает за воротник.
– А ну повтори, – говорит.
Зря он это сделал. В смысле, зря хвататься начал. Не надо было меня трясти, когда у меня внутри шесть банок. Ну, уже поменьше, если быть точным.
Я и повторил.
* * *
Не помню, чем кончилась эта история. И что я потом делал, тоже не очень помню. И сколько пил. Но когда я вышел на «Невском проспекте», у меня в руке была последняя банка. Призовая. Золотая. Невскрытая.
Я сидел на холодной лавочке в подземном вестибюле и вертел эту банку в руках.
Да, ведь еще где-то сумка была. Где она?
Потерял.
Мне снова плохо. И еще почему-то нос болит. И пятна крови на футболке.
Нахрена я ввязался в этот эксперимент? Почему все мои истории вот так кончаются?
– Эй, – говорит в наушнике мой друг Крепыш. – Эй-эй. Дениска, ты где там?
– Я нигде, – говорю я тихо.
– Ты чего? Совсем плохой?
– Я хороший, – говорю.
И отключаюсь.
Потом поднимаю голову. Вокруг меня стоят четверо. Все они почему-то в черных джинсах. Они смотрят на меня. И лица у них… ну, как вам объяснить. Когда открываешь крышку унитаза, а там насрано по самый верх, и мухи ползают, – вот такие у них лица.
Мне плохо. И голова кружится.
– Дай позвонить, – говорит мне один. – Да не очкуй, верну.
– Не надо, – отвечаю. – Не надо никуда звонить.
Тут другой – или оба сразу – меня легко так приподнимают. Обшаривают карманы. Достают телефон и деньги. Даже блютусину из уха вынимают.
– Сидеть, – велят мне.
Я сажусь, потому что ноги меня не держат. Третий из них легонько ладонью бьет меня в лоб. Затылком я ударяюсь о металл. Здесь стены отделаны металлом. Это очень страшная станция.
Четвертый бьет по шее. Я сгибаюсь пополам.
– За что, – говорю. – За что вы меня?
На полу валяется золотая банка «балтики». Она закатилась под скамейку. Когда я ее уронил?
Четверо исчезли, будто их не было. Я протягиваю руку. Поднимаю золотую банку. Прикладываю ко лбу. Она все еще холодная.
Четверо исчезли, зато пятый появился. Он стоит напротив меня, сжимая фуражку в руке. На рубашке высохшие разводы, и глаза тоже какие-то высохшие.
– А вот и смерть пришла, – говорит он очень тихо.
Оглядывается. И достает что-то из кармана.
Дщ-щ. Электрические искры летят у меня из глаз. Руки и ноги немеют. И я ничего не вижу. Только слышу.
– Эй, – слышу я голос. – Вы что делаете?
Я поднимаю голову. Это мой друг меня нашел, даже без телефона. Он что-то говорит полицейскому. Тихо и уверенно. Ну да, вспоминаю я. У Петьки Павловского, по прозвищу Крепыш, папа – генерал в спецуре. У всех кто-то есть, только у одного меня никого нигде.
Слезы текут у меня по щекам. И кровь из носа. Я вытираю эту кровь платком. Платок розовый. Не помню, откуда он взялся.
Петька садится рядом.
– Что случилось-то, – говорит он.
– Да так, ничего.
– Я тебе звоню, ты не берешь.
– Телефон потерял, – говорю.
– Потерял?
Петька долго молчит.
– Ты это, – говорит он потом. – Ты извини.
– За что?
– Ну, я же все придумал. Весь этот эксперимент. Алкогонку. Это была шутка. Я и не думал, что ты поведешься.
Я гляжу на него. Он совершенно серьезен. Он трезвый, и футболка у него чистая.
– Понятно, – говорю.
– Так ты не обижаешься?
Мне не хочется отвечать. Я почему-то рад, что он здесь. И мне уже лучше.
– А я тут знаешь кого встретил, – он говорит. – Маринку Ковалеву. Которая из Колпино. Помнишь ее?
Не помню.
– Вот только что в метро встретил. Она такая стала призывная. Договорились пересечься завтра, посидеть где-нибудь. Работает в банке и не замужем, веришь, нет?
Не верю.
– Так ты не обижаешься?
Не обижаюсь.
Все равно я победил, думаю я. У меня в руке – призовая «балтика». Только пить больше не хочется.
– Держи, – говорю.
Петька смотрит на меня и улыбается. Он снова прежний, мой друг Крепыш.
– Вот спасибо, – говорит. – Пошли погуляем по Невскому? До «макдака» дойдем.
– А раньше сортира нет? – спрашиваю.
– Не помню. Посмотрим.
И мы долго поднимаемся по эскалатору, разговаривая о пустяках. Потом выходим на улицу, а там светит солнце, и воздух такой чистый. Мы идем по Невскому мимо Гостиного Двора, где какие-то придурки играют на гитарах, а другие стоят с плакатами, и мы ржем над ними, а возле садика с памятником Екатерине какой-то пидор на нас вылупился, в белом льняном костюме, прямо так глазами и сканирует, а потом мы идем мимо гостиницы со швейцарами в красной униформе, как в цирке, и скоро уже «Макдональдс», и откуда-то сто долларов в кармане нашлось, и жизнь вокруг прекрасна и удивительна, и я думаю, что надо бы уже бросать столько бухать, ну ладно, думаю, в следующий раз обязательно брошу.
В XVIII в. в одной лондонской пивоварне построили чан, где могли потенциально уместиться 200 человек, и влили 4 тысячи бочек превосходного темного пива. Но не заметили бракованный обруч. Чан разорвался, а вслед за ним лопнули и соседние.
Около 4 миллионов литров превосходного темного пива буквально затопили лондонские улицы, из-за чего вследствие утопления, травм, отравления парами пива и опьянения погибли девять человек. Но это не помешало остальным лондонцам приложиться к дармовщинке, что сильно затруднило работу спасателей – постоянно появлялись новые пострадавшие, которых не успевали доставлять в больницу.
