Сицилийская знать, большею частью римские всадники, владельцы латифундий, съезжалась в Сиракузы целыми депутациями из различных областей провинции. Они приходили в преторский дворец, уговаривая Нерву прекратить освобождение рабов. Одновременно наместника провинции засыпали анонимные письма, в которых было больше угроз, чем просьб. В ответ Нерва усилил охрану своей персоны и каждый день являлся в пританей с отрядом вооруженных до зубов легионеров из преторской когорты.
Жадность землевладельцев приводила претора в ярость. Похоже, они больше рассчитывали на грубый шантаж и угрозы, чем на подкуп.
– Проклятые скряги! – сетовал Нерва в очередной беседе с Аристархом. – Они думают, что напугают меня своими анонимными писульками. Нет, я скорее их всех разорю! Передай Публию Клодию, чтобы он намекнул конвенту о том, что Нерва равнодушен к угрозам, но не равнодушен к деньгам. Пусть раскошеливаются, мерзавцы! Иначе очень скоро из вифинцев и каппадокийцев я составлю по легиону, а потом возьмусь за сирийцев, – грозился претор.
* * *
Ювентина все эти дни проводила в своей маленькой тесной комнатке.
Днем она не выходила наружу, опасаясь попасть на глаза Клодию, Тицинию или еще кому-нибудь из римлян, кто мог бы признать в ней объявленную в розыск беглую рабыню из Рима.
Каждый вечер в летней трапезной собирался сиракузский конвент римских граждан, и ей невольно приходилось слушать обо всем, что говорилось на их бурных собраниях.
Голоса Клодия и Тициния, которые постоянно присутствовали на заседаниях конвента, раздавались особенно часто. Оба они, как поняла Ювентина, специально подливали масла в огонь и подбивали собрание собирать деньги для дачи взятки претору, с тем чтобы тот прекратил разбор всех «рабских дел».
С Сиртом она встречалась ежедневно после заката солнца. Тот обычно поджидал ее на тропинке, тянувшейся от гостиницы к морю вдоль крепостной стены. Верный слуга рассказывал ей о городских новостях, о толпах рабов, стекающихся каждый день на площадь в Ахрадине и выстаивающих огромные очереди перед пританеем, где претор вершил свой суд.
Видацилий пообещал Ювентине при первой же возможности устроить ее на корабль, следующий на Крит, и даже оплатить проезд.
– К Мемнону я всегда хорошо относился, и мне приятно будет оказать ему любую услугу, – говорил он.
О хозяине «Аретусы» Ювентина многое знала из рассказов Мемнона. Видацилий долгое время служил на кораблях Требация, близким другом которого он был еще со времени трибуната Тиберия Гракха. В Риме оба они были бедными пролетариями и в числе первых примкнули к движению реформатора, а после того, как Тиберий был убит оптиматами, бежали в Малую Азию, где им пришлось участвовать в войне на стороне Аристоника. После того, как Аристоник был разбит и захвачен в плен, Видацилий последовал за Требацием на Балеарские острова, откуда римские изгнанники в течение ряда лет совершали свои набеги на берега Италии. Но римляне в скором времени захватили Балеары, превратив их в свою новую провинцию. Эскадра Требация вынуждена была уйти на Крит, дорийские общины которого были еще достаточно сильны, чтобы противостоять хищным устремлениям Рима. К тому времени Видацилию было уже шестьдесят три года, и морская служба стала ему в тягость. Требаций предложил ему обосноваться в каком-нибудь приморском городе. Архипирату выгодно было иметь своих людей на берегах, окружавших все Внутреннее море. Его состарившиеся друзья жили даже в портовых городах Африки. Это были его глаза и уши. Видацилий избрал Сиракузы. Бывший пират, появившись там, выдавал себя за уроженца Сабинской земли. Жил он неприметно, стараясь не попадаться на глаза римлянам, из которых кто-нибудь мог признать в нем старого гракхианца. Впрочем, по истечении двадцати лет мало оставалось римлян, сохранивших враждебную память о братьях Гракхах. Напротив, весьма многие, особенно те, кто был помоложе, считали их борцами за правое дело. Видацилий не раз слышал из потайной комнаты, как хвалили обоих реформаторов в трапезной на собраниях конвента римских граждан. Особенно с горячим одобрением вспоминали Гая Гракха, отнявшего суды у сената и передавшего их всадническому сословию. Поэтому Видацилий меньше опасался, что его разоблачат как участника мятежа Гая Гракха и Фульвия Флакка, чем как пособника и соглядатая архипирата Требация Тибура, которого ненавидели и боялись все римляне.
Ювентина, чтобы скрасить свое заточение, занималась чтением книг, которые, по ее просьбе, раздобыл Видацилий. Это были в основном трудные для восприятия сочинения греческих писателей, в основном философов. Мало кто их читал, и по этой причине большая часть принесенных Ювентине свитков была в хорошем состоянии. Но одна из этих книг ее заинтересовала. Автором ее был Тимей41, весьма подробно излагавший историю Сицилии, начиная от времени основания города Наксоса – первой греческой колонии на сицилийской земле. Порой Ювентина читала ее вслух, найдя прилежную слушательницу в лице приставленной к ней молоденькой рабыни по имени Леена.
Девушка была немая, но хорошо слышала, потому что бедняжку специально лишили языка какие-то жестокие работорговцы. Ювентина и раньше слышала, что на невольничьем рынке Делоса рабы и рабыни с «урезанными» языками пользуются большим спросом и стоят дорого. В немых слугах и служанках, особенно если они были совершенно неграмотны, нуждались многие богачи, погрязшие в разврате и преступлениях. Имея таких рабов и рабынь, они могли не опасаться их свидетельских показаний в суде.
С наступлением ночи Ювентина и Леена выбирались из гостиницы и уходили на берег моря, точнее, небольшой бухты, в которую впадал ручей Аретуса. Там они облюбовали укромное место, где можно было расстилать циновки и отдыхать после купания.
Так прошли долгие десять дней, похожие один на другой. Видацилий все это время посылал своих рабов в гавань, чтобы они узнавали, нет ли кораблей, которые готовились бы к переходу на Крит.
Ювентина не теряла надежды, что ее в скором времени навестит Варий. Но время шло, и она уже стала серьезно опасаться, не случилось ли с фрегеллийцем какой-нибудь беды.
Варий появился лишь на одиннадцатый день. Как оказалось, он совершил поездку в область города Мерганы по какому-то важному делу. Ювентина не сомневалась, что дело это опасное. Она интуитивно догадывалась, что человек, участвовавший в двух больших мятежах, вряд ли смирился со своей участью изгнанника. Из рассказов Мемнона ей было известно, что Варий оказался в лагере Минуция потому, что римлянин хотел привлечь к рабскому восстанию и свободных италиков. Минуций считал, что кимвры после своей победы при Араузионе не заставят себя долго ждать и ринутся в Италию. Ему не давала покоя слава Фурия Камилла, изгнанника, который, собрав большую армию, пришел на выручку осажденному галлами Риму. Армия, составленная из рабов и свободных жителей Италии, которую можно было двинуть против варваров – вот что сблизило Вария и Минуция. Но здесь, в Сицилии? На кого Варий решил здесь опереться? Только на рабов? Только ради них восстать против Рима? Ведь свободная сицилийская чернь далека от того, чтобы подняться против римского владычества…
Ювентине не терпелось поговорить с фрегеллийцем о Мемноне. Она заставила его подробно рассказать о кровавой бойне под Казилином, в которой были истреблены все участники восстания. Варий и Мемнон не сомневались в том, что живыми удалось вырваться из сражения только им двоим. Ювентина печально с этим согласилась, умолчав о Сирте. Она подумала, что Варию о нем знать не обязательно.
– Мы пробили брешь в строю этих башмачников и устремились к городу, – описывал фрегеллиец последние отчаянные схватки у городских ворот и на Казилинском мосту. – Нас оставалось не более двухсот человек. Въездные ворота оказались не запертыми: слишком велика была уверенность казилинцев в своей победе. Мы решились на отчаянную попытку пробиться через весь город на противоположный берег Вултурна. Мемнон первым вбежал в ворота, помешав охранявшим их солдатам опустить решетку…
– Вы ворвались в самый Казилин? – поразилась Ювентина, слушавшая рассказ фрегеллийца с глубоким волнением.
– Да. Но нам не удалось проложить себе путь к воротам, выходившим на Латинскую дорогу. Ты ведь знаешь, что город на две части разделен рекой. На Казилинском мосту мы сошлись с солдатами городской милиции. Произошла свалка. Деревянные перила моста не выдержали и рухнули, увлекая за собой дерущихся. Мемнон и я тоже оказались в воде. Ухватившись за толстый брус, оставшийся от сломанных перил, мы поплыли вниз по течению, и вскоре нас вынесло за пределы города. Вода была ледяная. На левом берегу, вопреки нашим ожиданиям, тоже были римляне. Те из наших, кому удалось вырваться из окруженного врагами лагеря, бежали к Вултурну, чтобы вплавь добраться до противоположного берега, но там их беспощадно избивали римляне и вооруженные дубьем казилинцы. Мы с Мемноном проплыли серединой реки не меньше мили и, наконец, выбрались на левый берег, стуча зубами от холода. Вскоре нас настигли трое римских конников. У меня из оружия оставался один кинжал, но Мемнон сохранил свой меч. То, что произошло потом, трудно описать. Никогда в жизни я не встречал воина, который с таким искусством, как Мемнон, отражал и наносил удары. Повторяю, всадников было трое. Одного из них он каким-то непостижимым образом свалил с коня и завладел его мечом. Он успел вскочить на коня поверженного римлянина и, держа по мечу в каждой руке, вступил в бой с двумя другими всадниками. Нет, такого не увидишь ни на одной гладиаторской арене! Все было кончено в несколько мгновений. Мемнон уложил на месте обоих. Поверишь ли, одному из них он на скаку снес голову!.. Вот так благодаря его отваге мы заполучили коней и спаслись. Без остановки мы гнали лошадей до слияния Вултурна и Литерна. Там был мост, по которому мы перебрались на правый берег Вултурна. Мемнон все время думал о тебе. Он и слышать не хотел о том, чтобы продолжать бегство без тебя. Мы договорились, что доберемся до виллы Никтимены, заберем тебя с собой и все вместе отправимся в Сицилию. Хотя большинство дорог были затоплены разливом реки, мы еще до заката напрямик через заливные луга прискакали на виллу, где рабы имения собщили нам, что ты погибла, а Минуций, преданный Аполлонием, отвезен римлянами в Капую. На Мемнона больно было смотреть – так неутешен был он в своем горе… Зато теперь! Хотел бы я первым передать ему радостную весть, что ты жива и здорова!
