Некоторые люди не выговаривают и другие буквы, но тех, которые не выговаривает букву «Эр», гораздо больше.
Букву «Эр» не выговаривают целые народы, например, – китайцы.
А другие (англичане, французы) выговаривают, но как-то неправильно, плохо.
Не исключена возможность того, что среди общего числа живущих в мире людей число выговаривающих окажется меньше числа невыговаривающих.
И это число (вспомним о невыговаривающих китайцах) со временем может и вовсе сойти на нет. Как ни печально, но дело идет к этому.
Трое пили пиво на мосту через канал Грибоедова.
– Я применил этот шифр к своей фамилии, – говорил Носиков, – и из первых четырех букв получилось слово «лето». А с другой стороны я обнаружил слово «зима». – Он отпил из своей бутылки и вдруг, в упор посмотрев на Георгия, спросил: – Почему вы сказали, что я убил собачку?
– Некоторые вещи должны быть сказаны, – сказал Георгий. Он поднес к губам свою бутылку и, допив пиво, которое там оставалось, поставил ее на мост у решетки, после чего продолжил: – Маленькая собачка у маленькой девочки в сумочке, в темноте, когда ее никто не видит, знаем ли мы, жива она или мертва? Вопрос не так уж прост, потому что на самом деле оба варианта там, в темноте, существуют одновременно и равноправно, как установил один знаменитый физик.
– У маленькой девочки? Почему же у маленькой? – удивился Носиков.
– Если вы видите на ее месте что-то другое – что ж, ваше право. Но вы хотели о собачке. Спрятанная в сумочке, она ни жива, ни мертва, но возникаете вы с вопросом «Ее еще не убили?», и эти слова нарушают равновесие в пользу одного конкретного варианта. Сказанное вслух имеет обыкновение материализовываться. Собачка мертва.
– Ну, – возразил Носиков, – я ведь, собственно говоря, не сказал «убили», а сказал «не убили», то есть совсем наоборот.
– Здесь другая логика. Произнесено слово «убили», оно прозвучало, оно выпущено наружу, а остальное не имеет значения.
– Есть все же разница, – сказал Носиков, – между мертвой собакой и собачьим чучелом, которое там оказалось.
– А там, в темноте, в непроявленном виде существуют все варианты: живая собака, мертвая собака, чучело собаки, другое чучело собаки (с раскрытой, к примеру, пастью), собака, разрезанная на кусочки, или, может быть, вообще не собака, а крыса, хорек или кенгуру.
– Не, знаю, – вслух задумался Носиков, – это сумочка такая необыкновенная, или девочка. И я сам тоже, наверное, какой-то не такой.
– Сумочка? – переспросил Георгий и принял в руку бутылку пива, которую протягивал ему Жуков. – Не одна только сумочка, а весь, можно сказать, мир в тех его частях, которые мы не видим. Там, в тех местах, к которым мы, так сказать, стоим, повернувшись спиной, в непроявленном или отчасти проявленном виде существуют разные варианты событий – можно было б сказать «все варианты», если бы мы понимали, что говорим, когда говорим «все». Там наш этот вот разговор мы, может быть, ведем за стаканом водки, бокалом вина или чашкой кофе.
– Наш разговор мы ведем у себя за спиной, – проговорил Носиков.
– Вот поймал на слове, – засмеялся Жуков.
– Что за спиной, это не в буквальном, разумеется, смысле, – уточнил Георгий, передавая бутылку Носикову.
– Ничего, – сказал Носиков, – я могу это себе представить. Но те люди, которые у нас за спиной ведут наш разговор за нашей чашкой кофе или рюмкой водки, – можем ли мы считать, что это мы сами?
– Почему нет? Один разговор мы ведем за чашкой кофе, другой за стаканом вина, третий за рюмкой водки, но ярким – тем, что остается, в итоге, виден снаружи и изнутри, будет только один.
– Тот, в котором мы пьем сейчас пиво, – сказал Жуков.
– Но кое-что из того, что мы сказали друг другу за чашкой кофе, может остаться в наших головах как личная, случайно пришедшая, мысль, – сказал Георгий.
– Нет, все же я не могу такого представить, – сказал Носиков.
– Почему нет, – возразил Георгий, – представьте себе что-нибудь простое и понятное, например – яблоко.
– Представил. – Носиков закрыл глаза.
– Какого цвета это яблоко?
– Красное в полоску.
– Но если бы я попросил вас представить зеленое яблоко, вы смогли бы представить и зеленое, разве нет?
– Смог бы.
– Значит, в каком-то вашем темном уголке присутствуют разные образы яблока – или материал для этих образов. Из которых ярким, высвеченным становится только один, потому что одновременно два в одном образе вы представить не в состоянии, тем более не в состоянии представить яблоко как таковое, без конкретных черт – красного или зеленого цвета этого яблока – именно этого – его полосок, пятнышек. Так же точно вы не можете осознать себя (в настоящий момент времени или в прошлом – без разницы) ведущим беседу с чашкой кофе в руке и с бокалом вина одновременно – картинка может быть либо одна, либо другая.
– То яблоко, которое я представил, стало зеленым, – сказал Носиков, продолжая держать глаза закрытыми.
– Но представить его зеленым и красным одновременно вы не можете. Так же, как не можете, обернувшись, разглядеть в клубящемся за вашей спиной облаке возможностей, где могут оказаться (а значит, в непроявленном виде присутствуют) ваши знакомые Иванов и Петров, и незнакомый Сидоров, и продавщица, у которой вы покупаете хлеб в магазине, и (со значительно меньшей вероятностью) губернатор города с приближенными, но не Гай Юлий Цезарь и не Лев Толстой (хотя, кто знает, кто знает), – не можете разглядеть там в одном лице сразу двоих, а лишь кого-нибудь одного. Разница с яблоком в том, что проявившийся перед вами Иванов так легко не уступит свое место Петрову, хотя, впрочем, ничего категорически невозможного в этом нет.
Носиков отпил из бутылки и, повернув голову, посмотрел в дальний конец моста. Там из-за фигуры льва показался высокий блондин Петров, приветственно поднимая руку, а вместе с ним еще несколько блондинов приравненной национальности.
– Вот как раз и Петров с компанией нарисовался, – объявил Носиков.
– Хорошо встретить знакомых, – сказал Жуков. – Мы тогда встанем шире, и можно будет пустить по кругу бутылку, и даже две – одну по часовой стрелке, а другую против.
Носиков обернулся еще раз и никого не увидел.
– Никого нет, – сказал он, поморгав глазами. – Что-то мне померещилось.
– Жалко, – сказал Жуков, – а то мы могли бы уловить момент, когда у кого-нибудь в руках окажутся сразу две бутылки.
– Кстати, никто не помнит, в какую сторону мы идем? – спросил Георгий.
P.S. Проснувшись утром следующего дня, Носиков вспомнил, что пил накануне пиво на мосту через канал Грибоедова. Он мог бы вместо этого вспомнить, что пил за круглым столиком кофе из маленьких чашек, но, однажды вспомнив про пиво, он уже не мог бы вспомнить про кофе. Одно исключало другое, и если бы, встретившись с Жуковым, они начали вместе вспоминать вчерашний день, оказалось бы, что Жуков тоже помнит пиво на мосту, а если бы оказалось, что он помнит за круглым столиком кофе, то Носиков тут же перестал бы помнить про пиво и стал бы помнить про кофе, как они вместе его пили.
P.P.S. Прошлое, которым люди делятся, должно быть согласовано в деталях. Со стороны прошлого это происходит автоматически. Хотя не исключены исключения.
Носиков никак не решался нанести визит ограбленному Никанору Петровичу, но однажды, проезжая в трамвае, увидел человека, который стоял на площадке около самой выходной двери.
На остановке дверь заело, и она не могла открыться. Тогда человек достал из сумки нехитрую железку, просунул, нажал – и дверь открылась.
Выходящие дамы благодарили героя.
На следующей остановке повторилось то же самое.
Тогда железный инструмент показался Носикову знакомым, и человек – тоже.
– Так, наверное, и выглядит фомка, – подумал Носиков, – а человек, наверное, тоже известный.
– Петрович, – тихо позвал он, и человек обернулся.
Только неизвестно, какой это был Петрович, – реальный Никанор или Николай Петрович из третьего рассказа.
– Вы согласны с тем, что наша реальность не должна быть слишком причесана? – спросил Носиков, трогая человека за локоть. – То есть, она должна допускать внутри себя некоторую несогласованность сюжетов. В этом богатство мира и знак его подлинности. – Носиков обернулся посмотреть, откуда эта последняя мысль пришла ему в голову. – Поэтому, – продолжал он, – будучи по отчеству Петровичем, вы в равной степени можете оказаться Никанором, Николаем или Никитой. Не в равной, разумеется, степени, – он поправился, – но я готов допустить все три варианта.
– Клепиков моя фамилия, – сказал человек.
– Три раза квартиру грабили, а потом еще побили в трамвае, – говорил хмурый Никанор Петрович, открывая дверь ключом большого размера, – поэтому дочку к себе пустил, Тамару, пусть живет.
Он оставил ключ и нажал кнопку звонка.
