– Наверное, нет…
Действительно, не все ли равно?
И еще меня удивило, что у них, оказывается, не было собственных научных работ. В том проспекте, кстати очень красивом, который Ирэна мне тут же дала, содержалось множество слов о высоком предназначении фонда, говорилось о «необходимости познания новейшей истории», об «освобождении ее от мифов, идеологий и популистских легенд», о «кросс-культурных контактах, способствующих взаимному понимаю», о «ценности объективных и согласованных представлений в международной научной среде», ну и так далее – почти на восемь страниц, но никаких результатов этих трудов – конференций, сборников, монографий, того, что можно было бы предъявить, – указано не было.
– У нас очень молодая организация, – мило улыбнулась Ирэна. – Она возникла всего около года назад, и, разумеется, за такой срок ничего значительного сделать было нельзя. История – это не бизнес. Вы и сами знаете, что исследования здесь длятся по многу лет. Однако у нас очень солидное, устойчивое финансирование, и мы надеемся со временем приобрести такой же научный авторитет. – Она добавила: – С вашей помощью, разумеется… – Чуть повернула голову, и вдруг от света из окон зажглась необыкновенная зелень глаз.
Как у громадной кошки, которая чего-то ждет от тебя.
Ну что ж, нет так нет, в конце концов, фонды бывают всякие. А в пользу данной организации, безусловно, свидетельствовал тот факт, что дворик, который я только что миновал, был очень уютный, чистенький, вымощенный аккуратной коричневой плиткой, листья клена, пламенеющего в углу, лежали на ней как на поверхности каменного пруда. И он, видимо, был в их полном и безраздельном распоряжении: единственная парадная, которая выходила туда, вела именно в офис.
Да и сам офис тоже производил благоприятное впечатление: большое светлое помещение, где, вероятно, недавно был сделан евроремонт, окна, открывающиеся во двор, новенькая, с иголочки, мебель, книжный стеллаж, пара компьютеров, стоящие на двух разных столах, один подключен к сети, другой – нет. Для хранения рабочей информации, объяснила Ирэна. Будьте уверены: отсюда ничего в интернет не уйдет. А в противоположном конце помещения – еще одна дверь, ведущая не в техническую подсобку, как я первоначально предполагал, а в довольно длинный сумрачный коридор, разветвляющийся на кухню и комнату. То есть офис был совмещен с квартирой. И, как позже выяснилось, имелся там еще один вход, по которому можно было попасть прямо на улицу. Ирэна одновременно здесь и работала, и жила. Кстати, именно так были когда-то устроены квартиры крупных петербургских чиновников – чтобы из жилых помещений можно было пройти непосредственно в служебную часть. Государственный муж должен быть доступен в любой момент.
Словом, все выглядело очень прилично. Никто бы и подумать не мог, какие драматические события вскоре тут разыграются, во что превратится эта офисная стерильность и куда в итоге откроется невидимый сейчас коридор.
Я этого тоже, естественно, предвидеть не мог. Тем более что мысли мои в данный момент были заняты совершенно другим. Я просматривал синопсис гранта, который мне предложила Ирэна, и чем дольше смотрел, тем больше у меня возникало недоуменных вопросов.
Наконец я решил пойти напрямик.
– Что значит «некоторые обстоятельства жизни и деятельности Л. Д. Троцкого»? Извините, конечно, но задача, по-моему, сформулирована как-то… ну… слишком «вообще»… Что, собственно, вас в этом персонаже интересует – его детство, революционная юность, арест, эмиграция, участие в Октябрьской революции, в гражданской войне? Взаимоотношения с Лениным? Борьба со Сталиным в начале двадцатых годов? Или, быть может, его теоретические труды? Перманентная революция? Идея о том, что вспыхнут Азия и Восток? Или жизнь «пророка в изгнании» – тоже совершенно самостоятельный, богатый событиями сюжет?.. Принцевы острова, Норвегия, Франция, Мексика… Отряды ПОУМ в Испании?.. Попытки организовать Четвертый интернационал?..
– Ну, это уж вам решать, – сказала Ирэна. Мы тогда с ней были еще на «вы». – Это и есть цель наших исследований: найти в его биографии такие моменты, которые до сих пор по-настоящему не изучены, не освещены…
Она глянула мне прямо в глаза.
Я объяснил ей, что, конечно, работ по товарищу Троцкому значительно меньше, чем, скажем, по Иосифу Виссарионовичу или Владимиру Ильичу, но, знаете… э-э-э… Ирэна Аркадьевна… их, в общем, тоже хватает. Есть, например, громадный трехтомник Исаака Дойчера, излишне комплиментарный, по-моему, но очень подробно излагающий и историческую, и биографическую канву, есть обстоятельные исследования Недавы, Кеннана и многих других. Даже в России за последние годы появился ряд приличных работ. Волкогонов написал целых два тома, Краснов и Дайнес, Емельянов, Ступицын, Роговин Вадим… Авторы, конечно, не свободные от некоторой мировоззренческой… кривизны… но тем не менее в совокупности развернувшие большой фактурный материал. Говоря иными словами: зачем нужен я?..
Так был поставлен вопрос.
Впрочем, свой собственный ответ на него я уже знал.
Я знал его с той секунды, как увидел Ирэну.
Стоило ей появиться в проеме дверей, и мне стало понятно, что я на этот грант соглашусь.
Даже если это полная чушь.
И Ирэна, по-моему, тоже об этом догадывалась.
– Вы нужны потому, что вы – это вы, – сказала она.
Она могла бы этого и не говорить.
Все было понятно без слов.
Я кивнул.
Предварительный договор был, таким образом, заключен.
Вот как это у нас начиналось. Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
Шаг в неизвестность.
Прыжок в кромешную тьму.
И, что самое интересное, – мне это нравилось.
Здесь, вероятно, необходимы некоторые пояснения. Может показаться со стороны, что я как-то очень уж легкомысленно отнесся к данному предложению, поступил как завзятый авантюрист, пойдя на сотрудничество с неизвестной и явно не авторитетной организацией. В действительности это не так. Я вовсе не отношусь к числу тех грантовых кракозябр, которые алчно, как мелкие грызуны, рыщут по фаундрайзинговым сегментам сети, поспешно хватают любые деньги, откуда бы они ни взялись, а потом с такой же поспешностью выдают «научный отчет» – безукоризненный по форме, но маловразумительный по содержанию.
У меня были иные причины. Примерно неделю назад я вернулся с конференции в Таганроге, и не знаю, что в этом городе так подействовало на меня – то ли разгар южного лета, хотя Петербург уже овевала прохладой осенняя желтизна, то ли новая, незнакомая для меня среда: из участников конференции я практически никого не знал, то ли на редкость необременительное расписание: все четыре дня я был предоставлен самому себе, – но только, возвратившись домой, я вдруг почувствовал, что из пленительных райских кущ попал в изнемождающий ад. Причем ад этот был весьма специфического характера. Вместо боли, невыносимых мучений, паров едкой серы, обжигающего огня, которые, несмотря на загробную сущность свою, есть все-таки жизнь, он представлял собой отсутствие всяких чувств, отсутствие самой жизни, вдруг испарившейся из неуклонного течения лет. Наверное, это был кризис среднего возраста, особенно неприятный для людей рефлективных, вроде меня, однако осознание этого никакого утешения не приносило. Я был – никто, звали меня – никак, я был нигде – впереди простиралась унылая экзистенциальная пустота. В самом деле, что мне еще предстоит? Ну – напишу сколько-то там статей, которые, исключительно по необходимости, просмотрят двадцать пять человек, ну – может быть, выпущу монографию, и впадет она в летаргический сон на отдаленных полках библиотек, ну – выступлю на тридцати-сорока конференциях, где словоизвержение, выдаваемое за научную мысль, уже на утро осядет в прошлом, как дряблая пыль. Где мои грандиозные планы, рождавшиеся лет двадцать назад? Где те идеи, которые должны были просиять как звезды в океанической темноте? Где тот двухтомник о революции, который я когда-то хотел написать? Куда все это исчезло? В каких далях сгинуло? Почему я стал тем, чем никогда быть не хотел?
Меня не радовала даже статья, которую я в Таганроге почти полностью набросал. Ну что статья – очередные мыслительные потуги, претендующие на интеллектуализм. Признаемся честно: кому эта статья нужна?
В общем, это был ад кафкианского типа: муторность быта, откуда исчезли всякие признаки бытия. Я листал тексты, распечатанные на бумаге, что-то подчеркивал, делал какие-то пометки карандашом, подбирал необходимую литературу, нехотя отвечал на звонки, проверял почту, в свою очередь сам кому-то писал, что-то там обещал, от чего-то вяло отказывался, с кем-то договаривался о чем-то, кого-то, напротив, предпочитал вежливо избегать, и непрерывно, будто заскочив в борозду, мучительно думал – зачем все это, зачем? Вопрос, который топил в отчаянии людей гораздо умнее меня. Честное слово, в эти безнадежные дни, когда небо уже темнело в предчувствии надвигающейся зимы, когда воздух, напротив, яснел и, словно прощаясь, кружила в нем опадающая листва, я готов был продать душу дьяволу, если б он паче чаяния возник бы передо мной. Продал бы, не задумался бы, не дрогнул, только бы, наверное, удивился: неужели за этот безжизненный паутинный комочек что-то дают?
