Сам Авторитет никогда не страдал тем, чтобы перед женщиной, какой бы она ни была, разыгрывать роль богатенького Буратино. Не видел смысла в том, чтобы по глупой страсти, которая время от времени посещает любую мужскую особь, впускать в свою жизнь какую-то охочую до чужих денег и новых приключений праздную бабёнку только для того, чтобы несколько раз её поиметь. Уж больно хлопотно, да и зачем тратить деньги на то, что можно взять бесплатно? Именно взять самому, так как женская инициатива в таких делах казалась ему чем-то противоестественным и ненормальным. Он был воспитан на образах строгого бабьего царства, а все эти раскрепощённые и вечно развесёлые дамочки, все эти русские веснушчатые дуры, играющие роли изощрённых гурий или гейш из примитивных сказок для озабоченных, напоминали ему нездоровых сук, у которых по какой-то причине никогда не проходит течка. И он, вместо того, чтобы пользоваться их постоянной безотказностью и готовностью к случке, в большей степени с интересом какого-то зоолога желал кого-нибудь из них если и не порешить, то как-нибудь хорошенько покалечить. Вылечить, так сказать, от такого нездоровья. И желательно после этого ещё и башку ей свернуть, чтобы не болтала лишнего, чтобы даже не смела сравнивать его с другими. Его!.. А то ещё жене донесут, что он иногда вытворяет с бабами. Но только иногда. Не всегда же… Ведь куда-то он должен пристроить эту оглушительную ярость, которая наваливается на него периодически, как на добермана, которого инструкторы давно не гоняли по полной выкладке! Ярость такая, что зубы сводит, хлещет по глазам, звенит в ушах, закладывает, забивает слух. И вообще всю оториноларингологию донимает так, что хочется её просто отхаркнуть. Но не получается. А тут как раз подвернётся какая-нибудь… В родной-то деревне со своими таким быть нельзя. Даже по слухам.
Однажды какая-то мочалка в ресторане попробовала вешаться ему на шею. Редко он в эти рестораны ходил, но пришлось заявиться со своими хлопцами, чтобы прояснить ситуацию с одним хмырём. А тут вылезла какая-то шалашовка и давай вокруг него увиваться. Лапки ему бряк на плечи, а он ей за такую наглость спокойно и в порядке строгой очереди на одной руке три пальца сломал, а на другой только два успел. Третий не дали – оттащили от него эту профессиональную давалку в шоковом состоянии. Ломал и внимательно смотрел ей прямо в глаза – совершенно бессмысленные и мутные глаза напрасно живущего на земле существа, как они становятся осмысленными от боли, как с каждым резким хрустом в фалангах её зрачки резко расширяются и медленно спадают… И, главное, столько недоумения вокруг возникло, столько негодования! А чего он такого сделал-то? Привёл бабу в чувство, чтобы впредь вела себя осмотрительней, знала, кому и как себя предлагать. Интересно, она хоть успела понять, кто её так? И за что? Хмырь-то, по чью душу они в этот чёртов ресторан пожаловали, как эту сцену увидел, потом без лишних разговоров согласился на все условия Авторитета.
Зачем дарить всякие побрякушки или как-то иначе распинаться перед шлюхой, которой её обострённые примитивные инстинкты велят испытывать свою женскую силу на каждом шагу? Словно она всю жизнь кому-то доказывает, что у неё между ног есть что-то такое, чего у других нету. А кроме инстинктов у таких дур больше и нет ничего. Инстинкт самосохранения заставит её выполнить все твои требования, если как следует ей объяснить, что с ней будет в случае отказа.
Вот тоже выдумали блажь: самые красивые женщины – русские! А на деле это просто не видавшие в жизни ни черта готовые жертвы. Вырвутся из родительской хрущёвки, из мира пустых прилавков и изношенных туфель в Европу или даже в Москву и начинается: хочу то, хочу это! Её слишком долго продержали взаперти от мира, как в тёмном подвале. Но вот она вырвалась на свет и сразу удачно наскочила на ходячий источник финансирования всех этих «хочу». А хочется ей всего и сразу: и Рив Гош, и Кьянти, и Тиффани. А мужикам, опьянённым деньгами, которые они не зарабатывали тяжёлым трудом, а получили в результате махинаций или от щедрой к ним государственной системы, это нравится. Потому что они такие же нищие, вот и пьянеют сразу и от бабла, и от бабья. Им нравится быть нужными дешёвым шлюхам в обмен на её, пусть и покупную, но всё-таки нежность. Они и тяготятся этим, но с бабой, которой от них ничего не нужно, тоже долго не протянут. И уже никто из них не замечает: красива она или нет. Какая разница? Она согласна дать любому, кто оплатит ей эти кьянти и рив-гошы – в этом её «красота» и заключается.
Таким бабам нужен дворец. Но не для жизни в нём, а чтобы хвалиться перед нищей страной. А нормальному мужику нужна берлога. Вот у Арнольда дом – чисто терем, палаты царские. Чего хорошего, если в этот терем можно со всех сторон пролезть? Кто же в таком идеальном месте для ведения огня и боевых манёвров додумается дом строить? Только наш мэр-умник. Десять раз тебя убьют в таком доме, десять врагов в нём спрячутся. Прислугу держит, чтобы такой особняк содержали в порядке, а ведь прислугу всегда можно подкупить. На кой чёрт это надо?
Авторитету хватило бы пальцев одной руки, чтобы перечислить тех людей, которым он доверял, с которыми он чувствовал себя надёжно и уютно, поэтому расширять круг своего общения он никогда не стремился. Вот у него был дом так дом: ни одна собака не пролезет. А если пролезет, то уже не вылезет. Как-то залезали за его головой, когда жена с детьми ещё за бугром сигнала к возвращению ждали. Он даже руки не марал: попали два лазутчика в одну комнатку без окон и дверей с хорошей звукоизоляцией, а выбраться так и не смогли. Сидели там несколько дней до голодного психоза, пока у них даже собственная моча не кончилась, пока не стали друг друга зубами грызть. Потом выползли еле живые, отдал их своим бойцам для развлечения. Вот в каких домах надо жить в наше продажное время! Может, ещё подземный ход к реке или в лес проложить?.. Главное, чтобы никакой прислуги: все свои. Хорошую хозяйку надо в жёны выбирать, а не на задницу западать. Задница – величина сомнительная, чтобы на её основе строить жизнь. Если ты, конечно, её сам строишь, а не кто-то использует тебя в качестве строительного материала для своих нужд и потребностей.
Он знавал многих дураков из «коллег по цеху», которые от связи с какой-нибудь фарфоровоголовой Мальвиной или силиконовогрудой Синди вскоре умирали с дыркой в голове и фигой в кармане. Самсончик, уж на что крутым парнем был – сколько раз от пули и суда уходил, – а погорел от козней некой длинноногой куклы. Всё правильно: сильные Самсоны всегда гибнут при содействии хрупкой Далилы. Это тебе не ослиной челюстью размахивать среди братьев по разуму, богатырь патлатый. Это в мужском мире ты – герой, а для женщины твоя сила – пшик и не больше, в её царстве правят другие законы. Есть такие среди них, которые умеют быть настолько беззащитными и наивными, что рядом любой хлюпик и дурак начинает чувствовать себя Гераклом и Эйнштейном одновременно, этаким благородным львом. Самым-пресамым лучшим. Тонкий расчёт. Какой же мужик не любит быть самым-пресамым? Как в рассказе про льва и собачку, который в детстве Авторитету читала его будущая жена, тогда ещё ученица пятого класса. А ему тогда было лет пять, и как же он безутешно рыдал над смертью благородного и сильного льва, который умер от тоски по маленькой и верной собачке, потому что только рядом с ней он и чувствовал себя львом! А без неё кому нужны его великодушие и сердечность, сила и мудрость? Только и остаётся сразиться с каким-нибудь дураком Самсоном, который решил, что Далила его от этого будет крепче любить. Видать, до того надоел бабе своими дурацкими «подвигами» и бесчеловечным обращением с представителями семейства кошачьих, что решила его сдать врагам, чтобы он больше львёнка не мучил. Но это уже из другой сказки. А тогда будущему Авторитету казалось, что нет повести печальнее на свете, чем рассказ про льва и собачку, который написал суровый и косматый, как лев, писатель по имени Лев. Именно он был на обложке книги, что читала ему строгая девочка в коричневом школьном платьице с такими же коричневыми атласными лентами в золотых косах…
Он вдруг подумал, что жене за все годы совместной жизни из разряда побрякушек подарил только обручальное кольцо и тоненькую цепочку с кулоном в виде сердечка. Раньше женщины в провинции золото вовсе не носили – на кой оно им в огороде или на ферме? Его мать носила широкое обручальное кольцо, которое за годы вросло в палец. Когда умер отец, она так и не смогла его снять, чтобы переодеть на левую руку. Иногда вздыхала:
– Костя, вот умру, и придётся мне палец резать, чтобы кольцо снять. С кольцом меня не хорони, а то ещё могилу разроют: как-никак девять граммов золота!
Ювелир потом это кольцо так аккуратно распилил прямо на пальце, что даже кожу не задел, снял и запаял, расширив диаметр. Но мать уж не стала его носить, а то, говорит, опять врастёт. Хранит его теперь в шкатулке. Раньше всё говорила: это мне на смерть. А какие могут быть сейчас похороны на девять граммов золота? Эх, мама-мама…
