Но нельзя же каждое утро просиживать во дворе, иногда даже не успев сделать все уроки! Вон по труду задали вырезать из жёлтой бумаги цыплёнка и приклеить ему красный клюв, но совершенно невозможно заставить себя снова сесть за письменный стол, потому, что он лицом к окну, и сзади целая пустая квартира с воздухом, который колышется…
Рассказать о своих страхах маме и папе, то есть, как мама говорила, «самым близким на свете людям» было невозможно! Один раз она попробовала, и папа смеялся так от души, как будто «кто-то жопу открыл», как любила шутить мама. Потом стал серьёзным, отругал Аделаиду и сказал, что если она ещё раз повторит «такой глупост», то он всё расскажет в классе, и перед всей школой, и её не примут в октябрята! Все будут носить звёздочки с портретом Ленина, а «он – нэт»! (Она – нет!)
Аделаида очень испугалась и больше никогда не говорила с папой на эту тему.
Она вообще старалась не жаловаться. Что бы она не говорила в своё оправдание, за что её мама незаслуженно ругала, папа, не отрывая глаз от её лица, выслушивал, потом выносил всегда один и тот же строгий вердикт:
– Ти винавата! У мами знаэш какое трудное дэтство?! А ты ешо ево мучаешь! Не стидно? (У мамы знаешь какое трудное детство?! А ты ещё её мучаешь! Не стыдно?!)
Потом папа говорил:
– Иды бистра извинис перед мамом! (Иди быстро извинись перед мамой!)
Причём извиняться надо было всегда, везде и за всё, за любые проступки: за «четвёрки» в школе, за то, что не поздоровалась с почтальоном, за то, что не одолжила Сёмочке свои игрушки:
– Извини меня, мама, пожалуйста! Я вела себя очень плохо. Я больше никогда так не буду!
Аделаида всегда знала, как папа начинает свою тираду. Он букву «ы» не выговаривает, поэтому «ти!» в начале фразы «ти винавата!» звучало особенно обидно.
Во-вторых – от жалоб никогда и ничего не менялось. Аделаиде так и приходилось самой расхлёбывать свои проблемы. Но, если у папы можно было хоть что-то спросить, не опасаясь, что он начнёт хвататься за сердце, то сказать маме даже самое простое у неё мысли вообще не возникало! Мама всегда была вне игры. Мама очень любила делать «замечания», проводить разъяснительные беседы, иногда наказывать. Однако Аделаиде это не казалось чем-то странным, потому, что она никогда другого не видела и так было всегда, сколько она себе помнила. И всё, что мама делала, она делала исключительно для неё, для Аделаиды, чтоб, как мама говорила, «поднять» её «на ноги» и «сделать» из неё «человека». Очень плохо, что Аделаида так часто разочаровывала маму, и ей приходилось всё время исправлять Аделаидины ошибки и нервничать из-за этого. Сколько Аделаида ни старалась следить за собой, обязательно делала какую-нибудь «эрунду» (ерунду). Потом она снова извинялась, потом переживала, какая она плохая, как она маму мучает, потом мама, надев очки и сделав очень строгое лицо, наконец, через некоторое время её прощала. Но тут Аделаида делала очередную глупость, и всё повторялось сначала!
В начале второго пополудни Аделаида переодевалась в школьную форму и ела холодный суп. Холодный потому, что газ ей включать не разрешали, а один раз мама оставила на плите обед на маленьком огне, чтоб он не остыл, и он сгорел до чёрных углей, наполнив всю квартиру невыносимо удушливой гарью. В полвторого Аделаида выходила из дому. До школы идти ровно полчаса.
Вот сейчас она дойдёт до угла, а там продовольственная будка. В ней продают картошку, лук и белые большие конфеты под названием «Нуга» по десять копеек. Она пробовала такие, ей их часто покупает бабуля в Большом Городе. Конфеты не откусываются, они тянутся, могут стать как нитка, липнут к зубам. Ну, и что? Всё равно очень вкусно! А если их не жевать, а сосать – во рту останутся очень мелкие орешки. Дальше – большой дом под названием Военкомат. Там за решёткой ходят некрасивые, лысые дяди и курят. Один раз она видела, как один дядя ел «докторскую» колбасу, с жадностью откусывая от огромной палки большие куски, и ел её совсем без хлеба. Это было такое завораживающее зрелище! Дядя с розовой, замечательно вкусной колбасой и желтоватые зубы, отрывающие от неё сколько хочешь мякоти! «Когда вырасту, – с восхищением думала Аделаида, – обязательно зайду в этот самый Военкомат, куплю себе такую же колбасу и буду её есть точно так же: без хлеба, с аппетитом и большими кусками!» Чуть поодаль – больница, которая называется «Кожно-венерический диспансер». Мама предупреждала, чтоб Аделаида ни под каким видом никогда туда не заглядывала и проходила мимо как можно быстрее, потому, что там плохие дяди и тёти. А ещё лучше, чтоб переходила на противоположную сторону. Ещё дальше по дороге – общественный туалет. От него на весь город несёт так, что хочешь-не хочешь, а зажав нос рукой, пробежишь мимо на запредельной скорости. Его никогда не чистят и наверное не чистили со дня постройки. И говорят, в домах этого района нет туалетов, и все люди ходят туда. Или рядом. Потом завернёшь направо – вот за поворотом и школа – деревянная, одноэтажная постройка барачного типа. Она зимой не отапливается, и воды в ней тоже нет. Зато двор окружён частоколом, и прямо в школьном дворе справа и слева два прекрасных огорода, где растут инжир, абрикосы, помидоры и огурцы. Это так здорово – сидеть на уроке и выбирать себе прямо через окно какой-нибудь помидор. Внимательно рассматривать его весь урок, а на следующий день найти его снова взглядом, придирчиво проверяя: подрос он за ночь?
Ещё Аделаиде нравилась большая баскетбольная площадка. Там во время переменки дети играли в «ручеёк» и просто бегали. Просто бегать – устаёшь, да и глупо. Зачем лишний раз привлекать к себе внимание? Лучше заняться чем-то другим. Вот «ручеёк» – эта такая игра. Там не надо ни бегать, ни прыгать. Она спокойная. Надо просто выбрать себе пару, взять её за руку, потом поднять эту руку вверх. Один человек остаётся без пары. Он, нагибаясь, пролезает по тоннелю из рук и выбирает себе того, кто нравится, а потом становится в самом конце «ручейка». Тогда приходит очередь того, кто остался без пары. Он пролезает под руками и выбирает себе кого-то ещё. Так «ручеёк» течёт, а в передних парах остаются те, кого выбирают редко. Аделаида почти всегда стояла в первой паре, пока не догадалась, что когда выбираешь сама, надо заранее проследить, кого хотят больше всех. Тогда тоже можно увести его за собой, даже если он тебе вообще противен, и если тебя не выберут, что скорее всего, то выберут того, кто всем нравится, что в игре немаловажно. Вот ты уже и играешь, а не стоишь как телеграфный столб, пожизненно вкопанный в землю!
Один раз на переменке дети побежали играть, но увидели, что кто-то во время уроков прямо на кольца баскетбольных щитов повесил дохлых кошек, и учителя играть не разрешили. Но, хоть переменка и была испорчена, дети всё равно смотрели издалека и смеялись над кривыми кошками. Никому не было жалко! Да чего их жалеть?! Вон их сколько бегает! И папа с мамой кошек не любят. Мама их «брезгует», а папа просто не любит. Он их всех подряд называет «Марсик». Он их гоняет страшными звуками, и если кошка не убегает, папа считает её наинаглейшим существом, страшно злится и помогает ей исчезнуть носком туфли.
Аделаиде не очень нравилось, что папа и мама работают в той же школе, где она учится.
Как мама и говорила – их знали все. И Аделаиду знали все. И старшие школьники, и учителя. А это было не совсем приятно. Например, когда она, зажав в руке десять копеек, в первый раз вошла в школьный буфет, где никто не собирался соблюдать приличия, и все лезли через головы друг друга, очередь мгновенно распалась на куски:
Ой, смотрите! Жирная, ты что, тоже проголодалась?! – мальчик с веснушками на всё лицо, на голову выше Аделаиды, наверное, старшеклассник, стоял перед ней, засунув руки в карманы школьных брюк, что строго запрещалось этикетом. Он, скорее всего, специально это сделал, чтоб показать именно ей свою смелость и независимость. Мальчик, прищурившись, в упор смотрел сверху вниз на Аделаиду, и она заметила, что в углах его рта похожая на шампунь пена. – Тебе кушать незачем – у тебя запасов на пять лет хватит! Что уставилась? Побежишь маме с папой жаловаться? Ну, беги! Боюсь я сильно твоего папу! Ха-ха! «Беги»! Ты и бегать-то не можешь! Раскормили себе дома жиркомбинат, а других детей ещё учат! За собой пусть смотрят!
С того дня Аделаида перестала обижаться, что ей не дают десять копеек на завтраки и смирилась с завтраками из дому.
Мама и сама была рада, что Аделаида не просит денег на буфет, потому, что выписывала журнал «Семья и школа», где прочла, что деньги нельзя давать детям в руки, что они портят детей. Некоторые обманывают родителей, не завтракают в школьном буфете и начинают деньги копить, а это уже может развить недопустимый в советском обществе скупердяйский характер. Мама, прочтя эту статью, не на шутку испугалась! Она тут же решила исправить положение – выбросила в мусорное ведро копилку в виде раскрытой книги и с удовольствием стала класть Аделаиде в портфель яблоко. Про яблоки она тоже читала, но в другой книге – в книге Анастаса Микояна «О вкусной и здоровой пище». Мама прочла, что «яблоки – это плоды яблоневых деревьев», которые «очень полезны», в них «много железа», особенно в шкурке. Аделаида и так ела яблоки без особого аппетита. После того, как мама прочла про «железо» и стала постоянно после уроков спрашивать, ела ли Аделаида сегодня «яблоко», как спросил бы страшный мавр у своей прекрасной жены: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!», яблоки Аделаиде совершенно разонравились! Особенно те, что выбирал на базаре папа – кислые, с тонкой шкуркой под названием «белый налив».
