Ну, это я немного отвлёкся. Накануне 23 февраля замполит обычно подходил к командиру и говорил:
– Александр Сергеевич, скоро 23 февраля, надо бы строевую песню потренировать.
– Станислав Анатольевич, – обычно отвечал ему командир, – идите на хуй, видите же, что мы заняты.
И продолжал отрабатывать нанесение точечных ракетных ударов по городам и военно-морским базам США. Станислав Анатольевич был хорошим замполитом, он был не из настоящих, а из ВМУРЭ[5] Попова, и поэтому мы его даже уважали. Он был настойчив в своих попытках помочь нам избежать очередного позора: распечатывал текст строевой песни на двести листочков и лично разносил каждому. Офицерам говорил:
– Выучите текст строевой песни, ну вы же офицер!
Мичманам говорил:
– Хоть припев выучи и рот открывай, когда в строю идти будешь.
Матросам:
– Кто будет орать громче всех, того в отпуск лично отправлю в следующем месяце!
Матросы знали, что он врал, но делали удивлённые глаза и обещали порвать всех мощью своих лёгких. Но матросов у нас было мало, поэтому от их ора ничего не менялось.
А ещё за лучшее прохождение с песней был приз – большой торт. На нём обычно рисовали чёрным кремом большой половой член, как символ. Торт с утра ставили перед трибуной на столе, чтоб все мы им любовались и булькали слюной, перемещаясь кучками на задворки улицы Колышкина, где из нас формировали колонны. Возле стола обычно дежурили парочка мичманов из тыловой службы с красными, как свекла, лицами. С красными, потому что мимо них проходили на построение несколько сотен человек-подводников, и каждый второй считал своим долгом спросить:
– Ой, а зачем вы хуй на торте нарисовали?
Хамить в ответ офицерам не положено – субординация и всё такое, поэтому тыловики покорно отвечали:
– Это не хуй, это подводная лодка.
– А-А-А-ХАХА, подводная лодка!!! – ржала группа офицеров, отходя и уступая место следующей группе.
Мы кучковались во дворах, ожидая какое-нибудь высокое начальство, которое по флотской традиции должно было опоздать минимум минут на сорок, потихоньку выпивали, занюхивая шинелями, и строили планы на вечер. Потом во главе с оркестром проходили строем по площади и пели. Боже, как мы пели! Это не передать словами – это надо ощутить хотя бы один раз. Всего проходило порядка 30–40 строев и пели две классические строевые песни – «И тогда вода нам как земля» или «И пусть качает». В конкурсе всегда побеждали морпехи из Киркинесской бригады морской пехоты, они проходили первыми и потом корчились от смеха и катались по земле, держась за животы, когда шли подводники. Их командир, какой-нибудь моложавый майор, подбегал в конце праздника к нашему капитану 1 ранга и спрашивал:
– Тащ капитан первого ранга, а вы же с «Акулы»?
– С «Акулы».
– Тащ капитан первого ранга, а можно на экскурсию?
– Можно. Погоди, куда побежал, торт-то неси.
– Вот видишь, – говорил потом командир замполиту, – мы же из стратегической части, значит, и мыслить надо стра-те-ги-чес-ки. А ты – «давайте песню выучим», слабак.
А праздник мы себе ежегодно устраивали летом. Собирались всем экипажем (человек 100 за минусом вахты выходило) и вместе с жёнами, детьми и домашними животными уходили в сопки, где съедали несколько свиней, выпивали множество разнообразного алкоголя и с упоением танцевали под удивлённые взгляды диких росомах.
Как-то решили у нас в дивизии возродить добрую традицию – встречать подводников из похода жареным поросёнком. Ну а что – красиво, исторично и сытно. В теории. Сейчас расскажу, как это было на самом деле.
Первый случай был в 1995 году, мы тогда вернулись из очень сложной автономки подо льдами Арктики со всплытием на Северном полюсе, стрельбой ракетой по Архангельску с 88 широты, вырезанием мне там же аппендицита, ну, и прочими мелочами.
Три месяца. Три месяца, чтоб вы понимали, мы, не вынимая, любили Родину. Круглосуточно и с особой нежностью, но всему хорошему приходит конец, и мы вернулись в базу. Ранняя осень – самая красивая пора в Заполярье. Оранжево-красные сопки, которые трещат от грибов, синее-синее небо. Кислорода – дыши сколько хочешь! Ветра редко бывают, ещё довольно тепло, и хочется, чтоб так было всегда. И вот мы, такие ошалевшие от трёхмесячного сидения в железной банке в суровом мужском коллективе, выходим на берег. Моргаем подслеповатыми глазёнками, щупаем землю и заикаемся от восторга ощущать вокруг всю эту красоту без риска для жизни.
А нам:
– Экипажу срочно построиться у здания СРБ[6] для торжественной встречи!
Ну, блядь, ну для какой встречи? Ну что вы от нас не отъебётесь просто и не оставите в покое хоть на денёк? Но делать нечего – бредём строиться. Строимся обычно по боевым частям: командир со старпомом, потом БЧ-1, БЧ-2 и так далее. А тут командир говорит:
– Эдуард, вы с разведчиком возле меня встаньте. Нам вручать что-то будут, сказали двух офицеров покрасивее подготовить.
Мы с разведчиком Славой чем-то похожи: оба высокие, худые и брюнеты. Ну как худые – после автономки не то что куртка не застёгивается, а и фуражка на голову не налезает, но, правда, это очень быстро проходит. Ещё считалось в экипаже, что мы со Славой нормально строевым шагом ходим, то есть можем вдвоём идти в ногу и не сильно при этом раскачиваемся.
Построились. Напротив – штабы дивизии и флотилии почти в полном составе. Сбоку от них стол стоит, а за столом – «уазик» с нашей береговой базы. Интригуют, бля.
Ну, начинаются всякие бравурные речи и прочие растекания мыслью по древу о том, какие мы всё-таки хероические люди и, несмотря ни на что, а иногда даже и вопреки, выполнили все возложенные на наши хрупкие плечи обязанности и не посрамили мать нашу, опять же, Родину. И так далее. Ничего, в общем-то, интересного. Тут завершающее слово берёт заместитель командующего, а тыловые крысы в это время вытаскивают из «уазика» на подносе что-то и ставят это на стол. Щурюсь, потом, наоборот, вылупливаю глаза, но не понимаю, что же там лежит на подносе.
– Вячеслав, – шепчу уголком рта, – а вы не видите случайно, что там за животное на подносе лежит?
– Ну что же вы, Эдуард, – шепчет в ответ Слава, – совсем умом тронулись в автономном плавании? Очевидно же, что это – поросёнок.
– Простите, конечно, Вячеслав, но я с вами категорически не согласен. Я, конечно, понимаю, что вы родом из Питера и живых поросят только в телепередаче «Спокойной ночи, малыши» с Ангелиной Вовк видели. Но я-то – интеллигент в первом поколении, буквально вчера оторван от сосцов моей деревенской Белоруссии, и я ещё помню, как выглядят поросята. Это – точно не поросёнок.
– Эдуард, как же вы невыносимо прямолинейны. Ну, кто это, по-вашему? Выхухоль?
– Будьте здоровы, Вячеслав.
Да, практически именно так и разговаривали, а вы как себе думали – офицеры военно-морского флота только сплошным матом кроют?
Но тут в наш диалог вмешивается командир:
– Да заткнитесь уже, заебали! За три месяца не наговорились, не тошнит вас ещё друг от друга? Раз в год про нас что-то приятное говорят, и то не дадут уши погреть. Шушукаются, как две профурсетки на гусарском балу.
Заткнулись. И тут заместитель командующего заканчивает речь громкой фразой, срываясь на фальцет:
– И по старой военно-морской традиции мы дарим вам поросёнком!
Именно так и сказал – «дарим вам поросёнком» – у нас потом это крылатой фразой стало.
– Бизоны, вперёд! – командует командир.
Идём со Славой, якобы строевым шагом, к столу. На столе на подносе лежит то, что когда-то было довольно крупной свиньёй. Только лежит на подносе голова, обрезанная аккурат за ушами, и приклееная к ней жопа, отрезанная аккурат за задними ногами. Место стыка замазано гречкой и кусками огурцов. Берём, значит, эту срамоту кончиками пальцев и аккуратно несём в сторону командира. В экипаже начинаются роптания и смешки. Чем ближе мы подходим, тем сильнее командир меняется в лице: краснеет, белеет, поджимает губы и отчётливо говорит слово «нубля-а-а-а».
– Не несите его сюда, выкиньте его в залив нахуй, пусть нерпы поржут! – не выдерживает командир.
Штаб флотилии резко собирается и отступает к своему автобусу – ну нас же сто восемьдесят человек, и мы же неадекватные после автономки. К командиру бежит командир дивизии:
– Саша, давай отойдём на секундочку.
Отошли за строй.
– Саша, ну что ты начинаешь?
– Что. Я. Начинаю?
Командир у нас спокойный, как танк после спаривания, заводится редко, но всегда метко.
– Мы! Блять! Три, блять! Месяца! Подо льдом! Не ели нормально, не спали!! Медали вам, бляди, с орденами зарабатывали!!! Глубина – три километра, лёд над нами – семь метров!!! Три нахуй!!! Три месяца очко, как копеечка!!! До сих пор расслабить не могу! А вы, бля, даже, сука, свинью у нас спиздили!!!
– Ну это же бербаза, Саша, я разберусь, Саша, я лично всех отъебу с особым цинизмом! Саша, ну ты же меня знаешь, я же за вас!!!
