Майя Новик - Ларек

– Принимай ящик шампанского! Запишешь, как подтоварку.

Парней было четверо. Двое занесли в ларек ящик «Спуманте», двое встали у двери. Того, что разговаривал тогда со мной и с Ванечкой, среди них не было. Все четверо смотрели на меня с ненавистью, которая была почти осязаема. Меня даже удивила сила этого чувства. И это из-за ящика шампанского! Да это я их должна ненавидеть!

В этот момент я поняла, что передо мной отморозки, которые не остановятся ни перед чем. Может, они уже убили не одного человека. Озябнув от их взглядов, я записала «подтоварку» в журнал. Саша строго наблюдал за этим. Убедившись, что все сделано, он кивком отпустил парней. Они медленно вышли, унося свою ненависть с собой. Больше я их не видела.

Вскоре после этого в ларьках появились рации. Рации были установлены в офисе и в машине подтоварки, так что проблем со связью больше не было. В случае непредвиденной ситуации стоило лишь связаться с диспетчером и попросить вызвать милицию или «скорую», как диспетчер делала это без лишних вопросов.

В это лето мне пришлось пережить еще один неприятный случай. Обычно витрины в ларьках завешивались шторками – и глазу приятно, и продавцов не видно. Витрина в нашем ларьке отличалась оригинальностью – позади товара стояли два больших, тяжелых зеркала. Они были установлены в специальных пазах немного под наклоном. Зеркала приносили немало неудобств: их было трудно передвигать, а об острые края я постоянно резала пальцы.

– Ты как Ломакин, – сказала мне Светлана, зайдя в ларек. – Вечно вся изрезанная. Он-то в гараже копается, а ты где умудряешься столько травм получать?

В самом деле, пальцы у меня были постоянно перебинтованы. Когда я предлагала Сергею разориться на шторки, он только головой кивал и говорил: «Угу». Дальше дело не шло.

Поскольку я была «совой», то договорилась с Ванечкой, что первую половину ночи буду работать я, а под утро у прилавка будет стоять он. Так у меня был небольшой шанс вздремнуть. Сменялись мы обычно в четыре часа ночи. К утру покупателей было мало, и Ванечка продолжал дремать возле кассы.

Однажды ночью я разбудила Ванечку. Он, кряхтя и жалуясь на горькую судьбу продавца, перебрался к окошку, соорудил себе лежанку из опустевших пластмассовых ящиков и лег прямо на них. Я уснула не сразу. Какое-то время лежала, глядя на полки с товарами из-под прилавка, лежанка была маленькая, и изголовье находилось почти под прилавком, прямо под зеркалами. Я услышала, как к ларьку кто-то тихо подошел и остановился у витрины. Еще я подумала, что надо бы лечь головой в другую сторону, и провалилась в сон.

В следующий момент я, оглушенная, вскочила на ноги. Звенело бьющееся стекло, я мало что соображала, лишь понимала, что витрина разбита, что зеркала, наверное, тоже разбиты, и что по теории вероятности одно из них, ближнее, должно было упасть вниз, на меня и отрезать мне голову. Все это я осознала за десятые доли секунды. Я поднесла руки к голове, ожидая нащупать все, что угодно… Руки наткнулись на осколки стекла и зеркала, торчавшие из волос. Все вокруг было усыпано битым стеклом. Снаружи кто-то убегал. Моя голова, слава Богу, была на месте.

Ванечка спал, как ни в чем не бывало. Меня это не столько поразило, сколько вдруг взбесило.

– Иван! – крикнула я вдруг зычным голосом. – Ты что, прикидываешься? Ларек разбомбили!

Ванечка стартанул с ящиков, будто спринтер. Он спросонья выбежал наружу, словно надеясь застать там хулиганов, но, конечно, они не стали его дожидаться. Обежав вокруг ларька, он вернулся внутрь, ошарашено осмотрел разгром и выдал:

– Вот это да…

– Ни фига себе! – взорвалась я. – Ну ты и спать!

– Ну че ты, нах-х… Ну не услышал… С кем не бывает.

Первым делом мы осмотрели витрину.

– Били битой или палкой, – изрек с видом знатока Ванечка.

– С чего это ты решил? – взъелась было я, но он показал мне пробой на оставшемся стекле, и я замолчала.

На лежанке мы нашли увесистый камень, им я получила по голове. Сбоку, ближе к затылку, набухала шишка. Осматривая зеркало, Ванечка вдруг присвистнул и замолк.

– Ты чего там? – спросила я.

– И как оно не упало… Смотри.

Камень практически разнес низ одного из зеркал вдребезги, осталась лишь тонкая ножка, на которой зеркало все еще продолжало держаться. Но и эта ножка была треснутой.

– Если бы я не прислонил зеркало вплотную к стене еще днем, оно бы упало вниз… – Ванечка не договорил, посмотрел на меня, и я выронила все пачки сигарет, собранные с пола.

После того, как я сама осмотрела зеркало, я села на ящик и долго не могла придти в себя, когда закуривала, руки тряслись. Лучше уж пусть меня застрелят из пистолета, чем вот так вот отрежет голову!

Я представила на одно мгновение, что было бы, если бы зеркало все же упало вниз, и меня опять заколотило.

До конца смены оставалась уйма времени. Мы прибрали валявшийся по всему ларьку товар. Сложили в пустые ящики большие осколки стекла и зеркал, вытряхнули мелкие осколки из одеял и одежды, подмели. Потом закрыли разбитые витрины щитами и подсчитали убытки. Своровали всего две бутылки водки да несколько пачек сигарет. М-да, у кого-то «горели шланги», а я из-за этого чуть не рассталась с жизнью.

Хозяева снова были недовольны.

– Чего это вы закрыли витрины? Почему не торгуете?

– Так все разбито… Сопрут еще что-нибудь.

– А через дверь, что, нельзя торговать?

Вот уж поистине, жадность человеческая удержу не знает.

….Моя личная жизнь оставляла желать лучшего, чему я сама была только рада.

– Вот, – сказала как-то Аленкина мать, Галина Семеновна, глядя на меня, – разведется Аленка с Серегой, и что, будет, как ты, одна сидеть? Нет, Лиана, это не дело…

Сама Галина Семеновна к пятидесяти годам вышла замуж в третий раз и, по-моему, без мужчин жизни не представляла. Мне же было и так хорошо. Никто не дергал меня, не играл на нервах, не грозился покончить жизнь самоубийством и выпрыгнуть из окна, никто не напивался и не смотрел на меня с презрением, обвиняя меня в ханжестве.

Я тратила деньги так, как хотела, вставала во сколько придется, допоздна читала Хемингуэя и Роберта Желязны и даже думать не хотела об отношениях с мужчинами. Впрочем, летом я немножко и ненадолго влюбилась.

Влюбленность носила платонический характер. Немножко и ненадолго – это точное определение, поскольку я вполне могла обойтись и без этого человека, а нравился он мне просто потому, что на горизонте больше никого достойного не было. Его звали Семеном, он работал водителем на машине подтоварки. Он был разведен, некрасив и напоминал Чака Норриса в молодости. Ему было двадцать два года.

Наверное, меня привлекла его открытость, жизнерадостность, без улыбки он никогда в ларьке не появлялся. Вместе с тем он был всегда собран и, насколько я могла понять, очень серьезно относился к семейной жизни. Настолько серьезно, что через два месяца после развода женился снова. Это известие привело меня в уныние ровно на два дня.

Зато состояние влюбленности несколько сгладило унылые будни, и я даже написала несколько стихотворений. Впрочем, что еще было делать по ночам? Ведь несмотря на все трудности, было теплое лето, по утрам мимо ларька в направлении водохранилища шли загорелые, беззаботные пары, вечерами они возвращались обратно, утомленные солнцем, жарой и купанием. Под березками в сумерках то и дело застывали в объятьях влюбленные парочки, а по ночам в распахнутое окошко вливался особый ночной запах города, который напоминал о том, что где-то существуют магнолии, горы, море, белые корабли и красивые, беззаботные люди, к числу которых я не принадлежала.

Я записывала стихи на разорванных коробках из-под сигарет и потом, утром, дома переписывала их куда-нибудь, чтобы не забыть. Строчки приходили с синевой темной ночи и ложились на гладкую, блестящую бумагу темно-синими чернилами обычной шариковой ручки.

….Вот так и бывает. Кто-то выходит замуж, а кто-то сочиняет стихи в вонючем ларьке и курит одну сигарету за другой. Каждому свое.