Ознакомительная версия.
– Скальпель! – повторила она.
Операционная сестра глянула на Мальцеву. Та кивнула. Сестра подала профессору скальпель. Та схватила хирургический инструмент, и… скальпель заходил ходуном. Тем не менее профессор занесла его над надлобковой областью. Перехватила, помогая себе левой рукой. И ещё раз перехватила.
– Йодонат, – сказала Мальцева.
Операционная сестра, ехидно подняв бровки, демонстративно взяла лежащую на операционном столе ватную палочку и, не менее демонстративно окунув её в раствор йодоната, подала Мальцевой, подмигнув.
– Показатели стабильные?! – строго уточнила профессор у анестезиолога, пока Мальцева рисовала йодонатом линию разреза для профессора, в строгом соответствии с заветами Пфанненштиля.
– Ну разумеется, – елейно растёкся Святогорский. – Мы же ещё не начали оперировать.
В операционную зашла врач-лаборант со своим чемоданом.
– Ну, что тут у вас… – недовольно начала она, но завидев спину профессора Денисенко, замолчала, изобразив в сторону анестезиолога пантомиму: «Понятно, молчу, молчу!»
– Елизавета Петровна! – сказал Мальцева.
И профессор наконец сделала разрез.
– Не было никакой необходимости в одномоментном проникновении в брюшную полость! – не выдержала Оксана Анатольевна, быстро промокнув салфеткой обильно выступившую кровь. – Надо было входить как обычно, послойно! Теперь е… любись с ушиванием!
– Фарабеф! – завопила профессор чуть не истерически.
– Надлобковое, – спокойно сказала Мальцева.
Операционная сестра подала Поцелуевой надлобковое зеркало, та моментально и споро установила его куда и как следует.
– Скальпель! – снова издала истошный вопль профессор.
Операционная сестра снова подала профессору скальпель, который несколькими мгновениями прежде та швырнула на операционный столик, не глядя. Поцелуева промокнула нижний маточный сегмент. И ещё раз промокнула. И ещё раз промокнула.
– Елизавета Петровна! – повторилась Мальцева.
Профессор занесла было скальпель над нижним маточным сегментом, но… передала его Мальцевой. Та моментально вскрыла матку, молниеносным движением аккуратно вернула инструмент на столик и развела двухсантиметровый разрез до двенадцати сантиметров, в рану выплыл плодный пузырь.
– Ножницы! – завопила профессор, но Оксана Анатольевна уже вскрыла плодный пузырь, сделав крохотный поверхностный надрез скальпелем. В руках Мальцевой и Поцелуевой хирургические инструменты жили, играли, танцевали и пели, как самые что ни на есть народные артисты. В руках у Елизаветы Петровны они превращались в кургузых увальней, совершавших нелепые пьяные па под караоке.
Операционная сестра ловко извлекла надлобковое зеркало. Мальцева родила в рану живую доношенную гипотрофичную девочку, Поцелуева перерезала пуповину между наложенными операционной сестрой зажимами и передала новорождённую неонатологу.
– Извлечение на пятой минуте, – констатировал анестезиолог.
– Шить углы! – скомандовала профессор.
Операционная сестра подала Елизавете Петровне иглодержатель. Мальцева молча вставила обратно надлобковое зеркало. Профессор воткнула иглу в матку гораздо выше требуемого уровня.
– Ой, надо переколоть! – суматошно-виновато ляпнула она и выдернула иглу обратно. Место укола тут же обильно закровило. Поцелуева промокнула, зло прокомментировав:
– Это не пяльцы! Это живая женщина с инсулинозависимым сахарным диабетом. А вы своими лишними вколами-выколами гоните ей в кровь тромбопластин.
Профессор кое-как наложила швы на один угол.
– Промокните, я ничего не вижу!
– Уберите руки из раны! – шепнула операционная медсестра. Впрочем, достаточно громко.
Это были элементарные знания и навыки, наличие которых подразумевается даже у начинающих, не то что у профессоров.
– Окситоцин! – заорала профессор.
– Уже ввели, – коротко ответила Поцелуева, возвращая на операционный столик пустой шприц.
– Который час? – спросила Елизавета Петровна. – Мне пора ехать на министерское совещание. Вы сможете без меня закончить? – попятилась она от операционного стола.
– О, не волнуйтесь! Без вас мы сможем-таки и продолжить, и закончить! – со злорадной интонацией заверила Поцелуева, переходя на её место. Мальцева уже как раз наложила шов на второй угол и приняла у операционной иглодержатель с заправленной в иглу длинной нитью для ушивания разреза на матке.
Профессор Денисенко вынеслась из операционной, сопровождаемая невольным хоровым вздохом облегчения. Святогорский перекрестился. Врач-лаборант спросила:
– Я могу идти?
– Ольга Евгеньевна, время свёртываемости проверь – и иди. До диссеминированного внутрисосудистого профессор нас не довела, но тут сахарный диабет. Так что свёртываемость, сахар – и иди.
– Господи, хорошо, что она её насквозь не проткнула. Нет, ну у неё руки из жопы растут, она одномоментно в брюхо втыкается, а мы тут теперь препарируй!
– Сепарируй! – поправил Аркадий Петрович. – Препарируют в морге.
– Так бабу жалко! У неё и так диабет, проблемы с заживлением могут быть, – грустно произнесла Оксана Анатольевна, умело ассистируя молча работающей Мальцевой. – Нет, ну не стоит у тебя – так какого лезть? Сказала бы своему скрипачу, что прооперировала. Никто же её не выдаст! Какого тут, где все тебе цену знают, устраивать спектакли курам на смех? – никак не могла успокоиться Засоскина.
– Ушла – и на том спасибо, – спокойно сказала Татьяна Георгиевна.
– Тань, она когда скальпель над маткой этой сахарной дуры занесла, у меня своя собственная чуть в трусы не выпала! Я только молилась, чтобы она скальпелем куда-нибудь в щёчку или в ухо заехала неглубоко. Хорошо, что ты у неё…
– У этой девочки больше шансов родить не будет, с её диабетом-то.
– Да уж, теперь мне возись, выхаживай. Святогорский, возьмёшь в реанимацию понаблюдать?
– Реанимация, Оксана Анатольевна, потому и называется реанимацией, что там не наблюдают, а реанимируют. То есть – возвращают к жизни.
– Да у неё сахар прыгать начнёт…
– Вот ты и наблюдай за прыжками. А профессор мне распоряжений укладывать свою пациентку в ОРИТ не давала, – отчеканил Святогорский.
– Ну, Акра-а-адий Петрович, ну, миленький! Ты же знаешь, что она моя пациентка…
– Не ной, Засоскина. Возьму, – смилостивился заведующий анестезиологией и реанимацией. – Что же теперь, после таких мук по вынашиванию, дитя матери лишать?
– Тань, знаешь, почему она забеременела, сахарница эта?
– Ребёнка хотела. Почему ещё беременеют?
– Ещё беременеют по залёту, – хихикнула операционная медсестра.
– Ну, Люба, это ты у нас спец по этому делу! Умные женщины не боятся контрацепции. Умные женщины боятся абортов. Но конкретно эта девчушка, Тань, которая знала о всех рисках беременности при её заболевании, потому как в приличной семье выросла и вообще не очень глупая, признаться честно, несмотря на торт, забеременела, потому что её муж, проживший с ней уже пять лет, вдруг страшно возжелал наследника. Нет, когда он, лимита деревенская, женился на девочке из очень приличной московской семьи, он знал и про её инсулинозависимый диабет, и о том, что вынашивание ребёнка и роды для неё – смертельный риск. Ни она, ни её семья от него ничего не скрывали. И он был на всё согласен. А теперь, когда он уже москвич, когда они из него совместными усилиями человека сделали, так он встал в позу и заявил, что если она ему не родит, так он найдёт бабу на стороне, оплодотворит её и этого ребёнка в свою, так сказать, семью откупит.
– Но есть же суррогатное материнство, в конце концов! – сказал Мальцева и резко оборвалась, вспомнив недавние события.
– Ага. Есть. Суррогатного материнства наша диабетичка не хотела. Гормонами пичкаться для синхронизации цикла и стимуляции овуляции, ну и… морально-этические, юридические и материальные проблемы. Всё такое.
– Пичкаться не хотела? – со скепсисом заметил Святогорский. – Естественным образом напичкалась, ничего не скажешь!
– Видала я свистопляску с сахаром во время беременности, но такую, как у неё… У меня всё поседело, что не закрашено и не выбрито! Но я не об этом. В общем, этот мудак, её муж, становится в позу. И она, наплевав на все запреты, беременеет. И не потому, Тань, что она хочет детей. А потому, что – и Поцелуева скопировала женщину, отдыхающую под наркозом: – «Яжееголюблюу-у-у!»… Убивала бы баб, которые любят мужиков!
– А сама-то?! – расхохотался Святогорский. – Четыре раза замужем была!
– Я, Аркадий Петрович, этих мудаков не люблю. Я люблю заниматься с некоторыми из них любовь, люблю спать в обнимку, если фигура хорошая. Люблю смотреть, как они двигаются. Некоторые из них, – поправилась она. – Я люблю мужчин, потому что они умные, забавные и весёлые. Вот, как Родин, например. Но никогда бы я не родила мужчине ребёнка только потому, что «яжееголюблюу-у-у».
Ознакомительная версия.
