Все заулыбались. Послышались отдельные хи-хи. Олег говорил без тени улыбки. Но от этого было только смешнее. После каждой следующей фразы ученики веселились от души, уже открыто хохоча во все горло.
– Пошел вон.
Маша старалась придать себе строгий и спокойный вид, что в сочетании с серьезностью Олега выбивало слезы от дикого гогота у всех без исключения.
– Ну как, тебе понравилось, как целует этот…? Посмотри на него. Гавно. Это я его заставил.
Мария вздрогнула. Боль комком подкатила к горлу.
Олег плюнул прямо на пол.
– Но тебе было приятно, да? А представляешь, как тебе будет хорошо со мной?
Все заржали. Олег обнял ее за плечи. Смех.
– Сходим в кино, а? На последний ряд.
Смех. Маша скинула его руки. Она сидела прямо, вся внутренне сжавшись в камень, и смотрела перед собой в пустоту.
– Я тебе не нравлюсь? Будет отпадно. Обещаю.
Смех. Маша, отвернувшись, молчала. Она слышала его дыхание. Ее сердце бешено колотилось. Как загнанный зверек. Зверек в каменной клетке.
Вдруг Олег положил голову ей на колени. Маша вскочила. Одноклассники покатывались со смеху.
Что-то в ней поломалось. Не в душе, а в теле. Была боль. Мария точно не смогла бы сказать, когда впервые эта боль родилась. Она возникла из ничего, непонятная, пугающая. Она вспыхивала то в одном месте, то в другом. Ныло сердце. Ныли нервы между ребрами. А после слез с ней всегда происходило одно и то же. Это состояние было даже приятным. Нечто вроде анестезии. Так она сама его называла. Когда ничего не чувствуешь. Прежняя боль уступает место полнейшему безразличию. На все наплевать. И на всех. Не думаешь, что будет. Просто радуешься любой мелочи. Радуешься всему, что не связано с источником недавнего страдания. Возникает иное ощущение реальности. Как под наркотиком. Чувства спят. Мозг работает как часы. Холодно и четко. Расслабленная пустота в голове. Половина всех мыслей, которые в нормальном состоянии мозг мусолил бы и так и сяк, просто проходят мимо, никак не задевая. Но чем чаще это повторялось, тем дольше были слезы и короче анестезия. Так Мария падала в депрессию.
Она старалась меньше ходить в школу, изыскивая поводы для болезни. А, когда ходила, каждый день повторялось одно и тоже. Олег со всей компанией одноклассников курил за трансформаторной подстанцией. Именно это место не было видно ни из одного школьного окна, поэтому можно было спокойно курить, никого не опасаясь. Мария шла из школы. Она слышала их смех и понимала, что ржут они над ней. Над скучной безответной скромницей. Других таких, наверное, во всем свете не сыщешь! Ворона белая. Динозавр не вымерший. Иногда вперемежку со смехом вслед ей летели похабные словечки.
– Ей надо налимонить… – сказал кто-то из их компании.
– Да она просто ни на что не способна, – возразил ему другой.
– Ее и сукой-то назвать нельзя, – вторил еще кто-то.
Олег смачно сплюнул:
– Гипербола. Кривая.
А Маша шла и словно спиной чувствовала все то, что о ней говорилось. И еще она чувствовала что-то нехорошее, черное, что нависало над ней. Предчувствие томило ее.
Оно ее не обмануло. Как не обманывало еще ни разу. Сегодня она дежурила. Мария осталась одна. Парень, который был поставлен с ней в паре, конечно, ушел. Да и не нашлось бы такого, кто не счел бы дежурство с ней ниже своего достоинства. А Маше были уже давно безразличны такие мелкие штришки ее теперешней жизни. Даже проблеска возмущения не всколыхнулось в душе.
Намочила тряпку. Вытерла доску. Наскоро подмела.
У трансформаторной будки уже никого не было. «Неужели все выкурили? – подумала она. – Как хорошо». Но что-то незримо носилось в воздухе, когда она шла мимо. Какое-то странное оцепенение навалилось на нее. Как будто кто-то сзади лег ей на плечи. Тяжести в ногах не было. Просто идти не хотелось. «Я устала, наверное». Ее кто-то держал. И от этого замедлился шаг. Это ей казалось. Вокруг никого не было. Маша шла привычной дорогой домой. Через поле, где когда-то Олег пнул ее в грязь, через вереницу однотипных девятиэтажек, выстроившихся по линейке, как солдаты на смотру. Вот и ее дом. Двор здесь больше, чем остальные. Череда домов прерывалась, и ее дом вкупе с пятиэтажками образовывал четырехугольник. Мышеловка. И вот здесь-то, завернув за угол, Маша и увидела Олега. И его самых верных холуев. Всего их было пятеро. Ближайший друг Игорь с пустым взглядом, здоровенный рыжий детина Паша, красавчик Вова, Петя Молодцов и Олег. Петя исполнял ту же роль при Олеге, что и шут при царе. Полноватый, с мягкими, нежными, почти женственными чертами, он кривлялся, чтобы развлечь всех. Над ним тоже издевались. И из-за внешности и из-за очевидной слабохарактерности. Но он сносил насмешки так, будто они ему нравились. И нарочно давал для них повод. Зато он был при царе. Его прозвали Петух.
Петя всю дорогу думал: «Ну, я влип. Кабы знать заранее, что ему в голову придет, дебилу этому… Ни за что бы не пошел. Ну, ничего. Что-нибудь придумаю. Выкручусь как-нибудь». Но идеи что-то не шли и не шли. «Может, сказать, что у него не встал на такую уродину? Да. Это на крайний случай».
Маша отскочила чуть в сторону, чтобы они ее не заметили. Компания вошла в ее подъезд! Зачем?! Ни из их класса, ни из параллельного в нем не жил никто, кроме Маши. Неприятная капелька-льдинка скатилась по позвоночнику. Она могла бы пойти к однокласснице. Зина неплохо относилась к ней, хотя при всех и давала понять, что Маше не стоит на нее рассчитывать, и держалась подальше. Но не выгонит же она ее! В конце концов, можно поехать к маме на работу. Но это далеко от города… Нет денег! Совсем. Ни копейки. Впрочем, ей их и не давали никогда. Но если войти в задний тамбур автобуса и затеряться в толпе, кондуктор может и не заметить… Пока заметит, пока выгонит. Остановки по деревням длинные… Можно просто переждать где-нибудь…
Как-то давно Валька болтала с ней:
– Ох, – вздыхала она томно, – учиться надоело! Сегодня лит-ра последняя. Все уходим. Уже договорились, – добавила гордо. – А ты пойдешь, надеюсь?
– Не знаю.
– Как это? Все уйдут, а ты доложишь, да?
– А что я буду делать, когда уйду?
– Ну, не знаю. Отдыхать. Гулять.
– Я не хочу.
– А чего же тебе надо-то?
– Хотела пойти на литературу.
– Я знала, что ты… Но не до такой же степени!
Помолчала. Потом зачем-то сказала:
– А мы во дворе вечером в бутылочку будем играть.
– Во что?
Валя расхохоталась. Марии очень нравилось, когда она смеялась. «Ей очень идет», – подумала она.
– Знаешь, когда я в бутылочку первый раз играла? Еще в младших классах. В лагере.
– А что за игра?…
Олег хотел закурить, но передумал. Ему вдруг представилось, как вскинет она глаза, когда увидит его здесь. И жар разлился в паху.
– А что мы будем делать? – бодренько спросил Петя.
– Это точно здесь? – не ответил на его вопрос Олег.
Петя затравленно кивнул. Олег достал ключ и начал писать на побелке подъезда: «Маша…»
Странное дело, если раньше, у школы, что-то держало ее, сейчас, наоборот, толкнуло идти. Зачем? Чтобы испытать судьбу? Глупо. Но как и в случае с Валей, когда она стояла и смотрела в глаза ее обидчику, Мария не владела собой сейчас. Она была как орудие в чьих-то невидимых руках. Все делала на каком-то инстинкте. Автоматически. Будто это была не она. Чужое тело. Чужие руки и ноги. Чужой мозг. Чужие мысли. Была чья-то неведомая страшная власть над ней, которая гнала ее к этой неизбежной опасности. Ей было страшно. Безумно страшно. Но свернуть она почему-то не могла. Лифт открылся на последнем, девятом этаже. Здесь она жила. Маша сделала несколько шагов и застыла. Этажом ниже раздавались голоса. Уверенный нахальный голос Олега, грубый – Игоря, подхалимский смех Вовы. Маша поняла – они ошиблись этажом.
Олег сказал:
– А мы ее сейчас разыграем. Кому первому достанется. Давайте в круг сели все. Сыграем в бутылочку.
Рыжему здоровенному Паше не нравилась эта затея. Он бы и рад был уйти, но знал: нельзя. И сила ему не поможет.
И вдруг Петю осенило: надо заставить его нервничать. Он сказал:
– А вдруг кто застанет? Это же срок.
Олег фыркнул:
– Ты за пять минут не успеешь?
Все заржали. Но как-то невесело.
Маша стремглав бросилась к своей двери. Как она ее открыла – не помнила. Захлопнула и сползла на пол.
«Они все думают, что я их сюда привел Машку насиловать. А зачем я здесь?… Напугаю дуру».
Мария все еще дрожала. Дыхание было таким затравленным, что ей казалось: оно должно быть слышно за дверью. Сердце прыгало. Тряслись руки и ноги. И отказывались двигаться.
Она не умела молиться. Долго плакала, стоя на коленях, уткнувшись лицом в сиденье дивана. Тихо и нудно ныло сердце. И вдруг оно распалось на мириады маленьких сердец – не больше точки. Все они болели сразу и по всему телу. То вспыхивая, то угасая. То в одном месте, то в другом. Как звезды. Слезы капля за каплей выжигали в ней все. Они вынимали ее душу. Ей было так плохо, что она с трудом понимала, что происходит. Как всегда после слез, душа была опустошена. Чиста и тиха, как вода в глухом пруду.
