Мама выражала поддержку умоляющим красноречивым взглядом. Она стояла рядом, отбросив приличия, и слышала все мои ответы. Спустя годы, будучи матерью взрослеющей дочери, я поняла, какое же ей тогда требовалось самообладание, терпение и любовь….
– Значит, не едешь со мной? – с угрозой в голосе спросил Олег. – Отвечай!
Я отчётливо понимала, что если опять уступлю его напору, моя жизнь понесётся рваным изматывающим зигзагом. Я могла потерять деликатного Юру Токарева, наши тихие прогулки, и потонуть в пучине бесконечных разбирательств с Олегом.
Я собрала волю в кулак и твёрдо ответила:
– Нет, я не еду.
– А если я попрошу свою мать поговорить с тобой? Ей тоже откажешь?
Разговор набирал опасные обороты. Олег хитроумно опутывал меня, использовал ловкие приёмы.
– Не делай этого, это не по-мужски, – осуждающе заявила я. – Не вовлекай, пожалуйста, свою мать.
– Да, пожалуй, – согласился он. – Ладно, мы поговорим ещё. Позже. Пока.
Я знала, что Полозовский так просто не отступит. Настроение испортилось, но всё же моя маленькая победа свершилась. Требовалось закрепить завоевания.
Я вернулась домой через сутки, вечером. Поздно, почти в полночь, неожиданно позвонил мой верный товарищ Слава Литвинюк. Неурочные звонки всегда неприятно тревожат, даже если слышится голос друга. Слава, заикаясь, пытался что-то сообщить о Полозовском:
– Е-е-е-го за-за-за-брали, – тянул Славка. – О-о-о-н…
Волнуясь, Литвинюк всегда заикался. Я хотела спать, а разговор грозил затянуться надолго. Пришлось задавать наводящие вопросы:
– Ты что-то про Олега хочешь мне сказать?
– Угу, – отозвался Слава.
Я заподозрила, что Полозовский подослал Литвинюка. Он умел манипулировать людьми.
– А можно завтра? Я спать хочу. И вообще, что ты вдруг печёшься о нём? Ты же сам говорил, что Олег мне не нужен! Наконец-то я сама это осознала! Я пытаюсь строить свою жизнь без Полозовского, а ты звонишь мне ночью и толкуешь про него! – возмутилась я.
– Он человека зарезал! – сконцентрировавшись, выпалил бедный Славка на одном дыхании. – В-в-взяли его. А-а-арестовали.
Вначале я по инерции подумала, что спокойно уже не уснуть. Потом ужаснулась мелочности своих мыслей и стала выяснять подробности. Оказалось, что Славка видел на улице, как Олега забирали в милицию. Олег успел выкрикнуть, чтоб тот сообщил мне.
– Во-во-вот и зво-во-ню тебе, – затянул опять Славка.
– Спасибо. И что теперь? – растерянно спросила я.
– Н-н-н-не знаю, – так же оторопело выдал Литвинюк.
Промучилась ночь кое-как. Ощущение беды леденило душу. Утром пошла к Беате Мариановне. У подъезда сидели нахохлившиеся старушки. Бабушки знали какие-то подробности и тревожно ощупывали взглядами каждого проходящего. Мне от них досталась увесистая порция презрения – ведь я дружила с убийцей.
Дверь открыл Костик. Беата Мариановна сидела на диване, укрывшись пледом. День был очень тёплый, но её изрядно знобило. Она осунулась, почернела лицом, глядела заплаканными воспалёнными глазами.
Я присела рядом. Она молча притянула меня к себе. Посидели, обнявшись. Я боялась задавать вопросы. Беата Мариановна заговорила сама:
– Не думала уже, что ты придёшь.
– Мне Слава позвонил. Литвинюк. Правда, я ничего не поняла. Он заикался сильно.
Она промокнула глаза, распрямила спину, неторопливо начала:
– Мы с Олегом на днях много говорили обо всём. Он прощения у меня просил за прошлое. Сказал, что пойдёт работать. Просил отца помочь устроиться. Заявил нам, что хочет жениться. На тебе. Я выразила сомнение в твоём согласии на брак. Он усмехнулся как-то странно, намекая на какие-то особые обстоятельства, сказал, что ты непременно согласишься. Мне не понравился его нагловатый тон. Что за обстоятельства такие, деточка?
Я потупилась, покраснела. Беата Мариановна всё поняла.
– Я этого и опасалась. Ну, зачем же ты позволила ему, как допустила?
– Так вышло, – глухо сказала я и ощутила, как горячей волной стыда заливает лицо.
– Давно?
– Осенью ещё. Двадцать первого сентября.
– А потом он преспокойно и надолго тебя оставил! Ну, что ж, вышло, так вышло. Только не вздумай забивать себе голову глупыми предрассудками о том, что ты теперь девушка с ужасной порчей. Глупости всё это. Мракобесие. Ты ничем не связана, – тихо, но уверенно сказала Беата Мариановна, а я подивилась, что она находила силы думать обо мне! – Строй свою судьбу, не упускай прекрасные годы, не ломай жизнь. Олег не для тебя. Я тебе уже неоднократно говорила.
– А как же всё произошло с ним? И что теперь будет? И как же я без вас?
– Да ничего хорошего не будет, это уж точно, – вздохнула она.
Беата Мариановна знала немного. Началось долгое следствие. На допросы вызывали и меня. Всю трагичную мозаику того первого майского дня я постепенно собрала сама.
В те годы Первомай праздновали с размахом. С раннего утра город преображался: гремела музыка, люди шли на демонстрацию. Вначале проводились официальные мероприятия, а потом все разбивались на компании и гуляли до вечера.
Поговорив со мной, Олег направился в наш лесопарк за школой. Матери он солгал, что я буду с ним. А я уже удалялась на электричке в другом окружении.
В лесу он увидел приятелей. В нашем микрорайоне Полозовского все знали, и обрести компанию ему не составляло труда. Посидели, выпили, вспомнили школу, спели под гитару. Ребята остались, а Олег ушёл. Думаю, он брёл без цели. Ему просто не сиделось на месте.
На заднем дворе школы дрались захмелевшие юнцы. Страсть к кулачным боям неистребима, она живет в крови. И бьются обычно до первой крови. Мальчишки дрались незлобно, балуясь. Возможно, помутузили бы друг друга, да и разошлись. Обычное дело.
Олег издали приметил среди драчунов щупленького соседа с дружком, которых теснили ребята покрепче. Пройти равнодушно мимо Олег не мог: вклинился в драку со всем присущим ему азартом. Таков уж он был.
Вдруг появились две супружеские пары. Видно, тоже гуляли в лесопарке. Мужчины были изрядно навеселе. Один из них, молодой удачливый адвокат, решил показать свои способности. Он встрял в драку, не разбираясь, кто за кого бьётся и зачем, раскидывая всех подряд.
Адвокату везло всегда и везде, и он решил испытать свою судьбу ещё разок. Судьба не простила бесполезного бахвальства.
Случилась вполне тривиальная история. В пылу потасовки сошлись два совершенно незнакомых человека, слишком уверенных в себе. Оба не терпели превосходства над собой. Один ударил другого заточкой. Он, оказывается, давно носил её на всякий случай. Это был Полозовский. Он выиграл схватку и остался жив. Адвокат скончался очень быстро.
Участники конфликта толком не знали друг друга, адвоката вообще видели впервые. Никаких внятных мотивов преступления не было, а реальная человеческая смерть случилась.
Умный, юридически грамотный человек погиб совершенно глупо, в угаре нетрезвого, ненужного героизма. Однако все местные адвокаты проявили единство, и отказались защищать Полозовского под самыми разными предлогами. Для родителей Олега это стало ещё одним тяжким ударом – им пришлось нанимать защитника из другого города.
Я бесконечно сочувствовала Олегу, но здравый смысл подсказывал, что рано или поздно с ним случилось бы нечто подобное. Его ухарство и бесшабашность зашкаливали, а таким людям всегда тесно в пределах правового поля. Мысль об оружии убийства неприятно будоражила воображение. Зачем он носил заточку? И пользовался ли он ею до этого инцидента? Вопросы без ответов. Они жгли разум, лишали покоя.
Рассудком можно многое осмыслить, но сердце устроено иначе. Видеть за решёткой под конвоем бритого наголо человека, который был тебе бесконечно близок, невыносимо больно. Ему присудили 18 лет строгого режима с последующим поселением в дальних краях.
Жена потерпевшего требовала расстрела. Ей отказали. Всё решилось достаточно быстро. В сентябре состоялось последнее заседание суда. Пролетел год с момента последней нашей близости с Олегом…
Мне разрешили поговорить с Олегом после суда. Он держался так стойко и бодро, словно участвовал в затянувшейся игре, и вскоре ему предстояло долгое увлекательное путешествие.
– Вот не поехала со мной первого мая, журавлик, а я и вляпался немножко! – цинично пошутил Олег. – Не плачь, как-нибудь переживу!
– Забудь всё плохое, все наши споры. Вспоминай только хорошее и береги здоровье. Пиши маме по возможности чаще, – сказала я тогда сквозь слёзы.
Домой я вернулась нескоро. Последнее заседание тянулось очень долго. Мама встретила меня в дверях с тревожным вопросом в глазах.
– Восемнадцать лет, – вымолвила я и зарыдала белугой.
Со мной случилась настоящая, первая в жизни истерика. Мама утешала меня, гладила, целовала. Позже она сказала:
