Ознакомительная версия.
Я перевожу, а аудиторша, стряхивая пепел в гостевую – шеф не курит, и у него аллергия на табачный дым – пепельницу, поднимает бровь и гневно сверкает глазами. Боря ерзает на стуле. Это он, видать, подковал шведов насчет результатов аудита.
– Брат Ларе? – хмыкает директор.
Он не совсем понимает проблему. Анатоль смотрит на него преданными глазами.
– Закладывать одно и то же имущество сразу в трех банках – разве это морально? – перевожу я слова вступившего в разговор Эрика.
– Брат Эрик? – опять теряется в догадках Вениамин Львович.
– А что здесь такого? Что здесь такого? – сдают нервы у Анатоля, и золотой браслет звенит кандалами на исхудавшей от тревог руке. – Это обычная практика, обычная практика.
– Он говорит, что все так делают, – вяло бросаю я братцу Эрику.
Тот теряет дар речи и бессильно разводит руками. Отдышавшись, он задает сакраментальный вопрос:
– Так куда ж тогда делись все эти кредиты? От трех банков?
Вопрос повергает директора в глубокую задумчивость, Анатоль исступленно звенит цепью.
– Может, чайку? – неожиданно просыпается во мне хозяйственность, и я выглядываю в приемную. – Валечка, кофе и чай нам, пожалуйста.
Мы пьем чай, аудиторша закуривает очередную сигарету, а шведы обсуждают что-то на родном языке – чтобы я, значит, не понял. После чаепития разговор со стороны шведов приобретает характер грязных домогательств. Их интересует, куда подевались их денежки, кто вообще разрешил брать банковский заем под арендованное имущество, нашелся ли злосчастный котел (а он никуда и не терялся, родимый), как идет закуп у населения дикорастущих ягод и куда испарились ягоды, якобы закупленные в прошлом году…
Через два часа Анатоль вышел из председательского кабинета чисто физическим и крайне изможденным лицом. Управление совместным проектом возложили на Борю Лыжникова, который, казалось, так и рвался стать под седло.
Месяца через полтора меня занесло к нему по делам. Чтобы не подниматься зря наверх, я спросил у толкущихся на складе грузчиков:
– Шеф у себя?
Грузчики в ответ только заулыбались и показали руками на уши – не понимаем, мол.
Я перешел на английский. Потом вспомнил несколько слов по-шведски…
– Игорь, зря стараешься, – окликнул меня сзади мой шофер Дима. – Это не турмалаи. Это Борька глухонемых нанял, чтобы налоги скостили.
Не имея более вопросов, я поднялся к Лыжникову в офис и отдал ему пакет с бумагами от «брата Вениамина».
– А Сеппо когда приедет? – гнусавит в трубке противный женский голос.
Я уже привык к подобным звонкам, а потому не удивляюсь:
– А какой Сеппо?
Чувствуется, что женщина немного растеряна.
– Ну, он такой симпатичный, из Финляндии… – просящим голосом, растягивая гласные, добивается она.
Она не знает, что Сеппо – чуть ли не самое распространенное среди финнов имя. И я вовсе не издеваюсь, выясняя подробности.
– Ау нас все симпатичные и все из Финляндии, – бросаю я в трубку. – Сеппо Лехтонен приезжает в среду, а Сеппо Перхеентупа – на следующей неделе. Твой какой?
– Ой, я не знаю, – женщина чуть не плачет. Действительно, финские фамилии не схватишь налету. К тому же финны не очень охотно щеголяют ими перед своими русскими подружками.
– Подожди, – снисхожу я, – сейчас посмотрю.
Я достаю заветную книжечку, где у меня записаны – какой стыд, однако! – имена подруг всех моих финских партнеров.
– Так, – тоном секретарши в собесе произношу я в трубку, водя пальцем по засаленной от частого использования страничке, – у Сеппо Лехтонена – Галя, а у Сеппо Перхеентупы – Таня… Ты у нас кто?
– Ой, я Галя, – радуется трубка.
– Тогда твой будет в среду. Часам к восьми можешь подойти в гостиницу, – бесцеремонно распоряжаюсь я женским телом.
Это, собственно говоря, не гостиница, а гостевые комнаты – первый этаж жилого дома с отдельным входом, который держит наш холдинг для заезжих партнеров. Здесь финны устроили настоящий дом терпимости.
– В восемь? Приду, приду обязательно, – радуется Галя. – А вы там тоже будете?
– А я-то вам зачем?
– Поговорить чтобы… – волнуется женщина в трубке.
– Говорунья ты моя, – умиляюсь я. – Буду, конечно, буду.
Подружки моих финнов всегда готовы болтать до одури. И мне приходится часами переводить истории их жизни. Они достают из косметичек фотографии детей и суют их под нос финнам. Финны вежливо улыбаются и давят водку рюмка за рюмкой. У них дома, в Финляндии, сидят такие же несчастные женщины – их жены. А их бумажники полны фотографиями их собственных детей.
Финны ездят к нам совершать адюльтер. Дома это исключено. О какой супружеской измене может идти речь в их родном городишке с трехтысячным населением? Да через час все, включая жену, будут знать, возле чьего дома Ари, Сеппо или Юсси запарковал машину и для чего он туда приехал.
Мурманск для них – огромный и развратный город со скопищем пороков и опасностей. Что-то вроде Нью-Йорка, каким нам показывали его когда-то в «Международной панораме». Всего пять часов на машине, и они вне досягаемости надоедливых детей и опостылевших жен. Более того, в их распоряжении все, как им кажется, блага свободной жизни, непозволительной в их пуританской стране.
Наше начальство в ответных визитах руководствуется древним принципом улитки: все свое вожу с собой, и всякий раз озадачивает меня оформлением виз своим многочисленным подругам.
– Ух, ты! – умиляются финны, принимая странные делегации, где каждого партнера сопровождает личный референт женского пола. – Чтоб нам так жить!
Мы с Андреем, Мананниковым, Анатолем, Юсси и Сеппо сидим в ресторане и пьем водку. Сеппо никогда не пьянеет. Перед тем как выпить, он всегда съедает бутерброд, обильно смазанный маслом. Но на этот раз развезло и его. Он разминает в руке сигарету и начинает рассказывать про то, как вчера познакомился здесь же с толстушкой.
Я перевожу. Ресторан дорогой. С живой музыкой. Причем местный оркестр имеет скверную привычку резко обрывать свои оглушительные мелодии. И ты по инерции все еще кричишь последнюю фразу почти в полной тишине. Когда пауза приходится на иностранный отрывок – это терпимо. Ибо никто ничего не понимает. Но когда на русский…
– Сеппо говорит, что вчера он встретил здесь такую толстую и низкорослую девицу, что она могла бы стоять под этим столом, но не могла бы под него лечь! – ору я под легкий скрежет ножей по тарелкам.
По залу прокатывается легкий шорох. Все заглядывают под столы с явным скептицизмом.
– Что, неужели настолько толстая дама? – раздается из дальнего угла недоверчивый и пьяный мужской голос.
– Не знаю, – огрызаюсь я. – Сеппо так говорит.
Вечер летит вперед, Сеппо таки закуривает сигарету. Все хмелеют и начинают нести какую-то чушь.
– А наши снегоходы лучше ваших. У наших две лыжи и один трак… – вдруг начинает Юсси.
– А у наших – одна лыжа и два трака, – включается в беседу Андрей.
– Вот именно.
– Что «вот именно»? Я на своей одной лыже – раз-раз, – Андрей демонстрирует рукой между рюмками. – А ты – раз, бум, и все.
– Ая тоже – раз-раз, – обижается Юсси, «мчась» между тарелками. – А твой «Буран» – бум, и все.
– Не согласен в корне, – возмущается Андрей. – Ты своими лыжами так и сяк, – он показывает. – А если береза?
– Что «береза»?
– А береза растет, – Андрей ставит на роль березы бутылку вермута.
– Ну?
– Что «ну»? Береза так, а ты двумя-то лыжами – тык, а я на своей одной – брык вот так, – Андрей разыгрывает оба маневра руками.
– Нет, Андрей, ты не прав, – удивляется Юсси. – Это я вот так – трык и дры-дры-дры. А ты – хрясь и бум.
– Никакой не бум.
– Бум, бум.
Разговор приобретает напряженный характер. А я уже запутываюсь в переводе всех этих «дрык», «тык» и «дык». Но тут Андрей уходит в туалет. После его возвращения спор, к счастью, не возобновляется.
– Андрей, у тебя целых пять детей, – сокрушается неугомонный Юсси, дернув еще стопку водки.
Андрей, когда я ему это перевожу, выкатывает на меня подозрительный взгляд.
– Я ему ничего подобного не говорил, – развожу я руками.
– Так объясни ему, идиоту, что у меня, как ты и сам знаешь, один сын, – злится Андрей.
– Один сын у него, – говорю я Юсси.
А Андрей показывает палец – один, мол.
– Так, так, так, – горюет Юсси. – Один сын. Стало быть, четыре дочки у него.
И он тяпает еще стопочку.
Уж полночь близится… Мы спускаемся в холл. Мананников зачем-то сует ключи от машины Юсси и идет с номерками брать всем пальто. Одевшись, мы бредем к выходу, когда Мана вдруг спохватывается:
– А где мой кейс?
Мы все оглядываемся.
– Где мой кейс? – не унимается Мана. – Кейс, кейс.
– Я схожу, посмотрю возле столика, – предлагает единственно бодро ворочающий языком Юсси и делает движение к лестнице.
Ознакомительная версия.
