Телевизионное реалити-шоу, в котором главная героиня приняла участие, прямо во время съёмок выходит из под контроля и становится «Больше, чем реалити».
Замечателен стиль и русский язык повествования – сочный, образный, живой, не поверишь, что автор две третьих лет своей жизни живёт далеко от России, в самой глубине Европы. Читатель, без сомнения, оценит также искромётный юмор, как и сатирический взгляд писателя не только на окружающих, но и на саму себя.
Проза Валиды многопланова, углубление в «параллельные миры» автора не может оставить равнодушным ни одного из читающих эту книгу.
Александр Новиков, член Союза писателей России, профессорАвтор. Фотография Виолетты Синельщиковой.
– Всё, мам, я пошла, – Линда топчется в коридоре, переступая с ноги на ногу. Коридор тёмный потому, что проходной, и туда стекаются двери из трёх комнат – родительской спальни, столовой, «детской комнаты» и туалета. В самом конце коридора на стене висит большое прямоугольное зеркало, к которому Линда старается стоять спиной. Линда ждёт. Она твёрдо знает – всё равно мама сейчас, прежде чем дать отмашку, эффектно протянув паузу, скомандует не терпящим возражений голосом и почему-то на вдохе: «Иди сюда! Покажи-и-иись! Зайди, слушай, в комнату, я сказала!» Чтоб войти в комнату надо всё-таки развернуться к своему ненавистному двойнику лицом. Можно, конечно сделать вид, что ничего не видишь, прищуриться, и, не рассматривая себя, шмыгнуть в дверь к маме. Но обычно это плохо получается, и взгляд, как не щурься и не коси, скользит по отражению перед носом. «Ну почему это старое зеркало так растягивает в ширину?! Скорее всего, стекло уже пошло волнами и кривит.
Не могу же я, правда, быть такой?! Всё кривит как в «комнате смеха»! Вот и в парке есть «комната смеха»». Линда её обожает, потому что там все равны, все смеются, и никто не замечает, какая она, Линда толстая. Линда с грустью ведёт по зеркалу пальцем. Обидно… очень обидно… родиться один раз и быть такой…
Линда в раздумье стоит перед зеркалом. Мама ждёт. Линда всей кожей чувствует, как мама ждёт. Мама сердится. Сейчас будет скандал, но она всё равно не торопится войти к маме в комнату.
Как всё-таки присутствие Линды может портить пейзажи на фотографиях или виды новой ширмы на платяном шкафу в коридоре! Именно поэтому она любит фотографировать просто пейзажи, где никого нет, или, по крайней мере, нет её – полянку, цветочную клумбу, какое-нибудь интересной формы дерево. А ширма на шкафу за спиной?! Такая красивая расцветка! Родители где-то достали эту диковинку из-под полы. Три дня ходили в магазин «Ткани»! Для нас с Юзей старались. Мама с папой всегда для нас стараются. Как они любят говорить? «Всё, что у нас есть – ваше! Мы живём для вас!» Вот и занавеску к шкафу, наверное, купили, чтоб нам было приятней входить в дом. Если бы в зеркале отражалась просто занавеска без меня, было бы ещё приятней и гораздо уютней. А если бы я была худая и жила в другом городе, я бы из такой занавески пошила себе брюки, или даже не брюки, а целый брючный костюм с таким внизу клёшем, чтоб все спрашивали «сколько сантиметров?» Сейчас все носят брюки клёш, и очень модно спрашивать: «А, у тебя сколько сантиметров?» Все знают, сколько у них сантиметров, потому что, чем больше, тем круче.
Мама вся в нетерпении. Линда уже слышит, как мама сопит. У мамы «коронарная сердечная недостаточность» и, несмотря на то, что маме очень нравится название её болезни и мама ею гордится, она, когда злится, всегда сопит. Линда знает, что сейчас мама, отложив «Литературную газету», уже приподнялась и почти села в гостиной на диване. Теперь мама резким, угловатым движением возьмёт со стола очки и наденет их на себя, от чего её лицо станет ещё строже, а глаза меньше и колючей. Сейчас мама будет пристально рассматривать Линду в упор, как если бы смотрела на затрапезную сцену с плохими актёрами.
Линде под этим острым и каким-то нездорово странным взглядом ужасно не по себе. Хочется сморщиться, стать очень костлявой и худой. Кажется, что костлявые и худые не выглядят так вульгарно и пошло, потому что у них нет сисек и при ходьбе ляжки не трутся, и в целом, когда говорят о костлявых и худых, вроде меньше вспоминают об их половой принадлежности. Даже могут говорить не как о «девочках – будущих матерях», а как просто о людях. Линде же кажется, что всё время, когда говорят про неё, все только и думают, как она выйдет замуж и будет рожать детей. А может, даже себе это представляют. До чего бы Линде хотелось быть невысокой с торчащими рёбрами и в ситцевом платье. Тогда было бы не так стыдно стоять перед мамой в кримплене, выставляющим напоказ все её архитектурные излишества.
– Причешись! – Это мама говорит просто так, для проверки связи, потому, что тоже знает, что Линда скажет: «Я уже причёсывалась!». Это каждодневный, обязательный ритуал. Тогда мама, быстренько построив терцию выше, «парирует»:
– А ты ещё причешись! С тобой что-то случится?!
Линда согласна – ничего не случится. Но вовсе не в этом дело, дело в том, что она уже при-чё-сы-ва-лась! Она, молча, стоит около ненавистного зеркала и медленно возит редкой расчёской по голове. Волосы электризуются, склеиваются, и голова становится похожей на прилизанный футбольный мяч.
– Причесалась! – Линда всё стоит в проёме двери.
От маминого оценивающего взгляда ничего не ускользнёт:
– У тебя плохой лифчик! – Мама внимательно рассматривает Линдину грудь. Линде кажется, что мама приценивается, что она не смотрит с расстояния четырёх метров, а медленно ощупывает её своими пальцами, как бы выискивая, то ли комочки, то ли вмятины. Мама так делает, когда ставит дрожжевое тесто, и потом запускает в него руку, чтоб лучше перемешать.
– Почему лифчик «плохой»? У меня и вчера был тот же самый.
– Ну, значит и вчера был плохой! – Мама просто в шоке от Линдиной тупизны, – значит, иди, сними и переоденься, – мама разочарованно сдёргивает с себя очки. Занавес. Первое отделение закончилось практически провалом спектакля под громкий свист публики.
– Неужели ты себя в зеркале не видишь? Посмотри, как у тебя всё висит! Ты же не в лес идёшь? – Мама говорит укоризненным тоном, постепенно входя в раж. Скорее всего, «Литературная газета» была скучной, и маме теперь очень хочется поговорить. – Ты же не в лес идёшь, – повторяет мама, – ты же идёшь в стоматологическую поликлинику, а там работают культурные люди. И нас там все знают. Ты идёшь через весь город. Неужели тебе не стыдно? Тебе не стыдно, так ты хоть о нас подумай! Нас пожалей! Меня с папой вообще весь город знает! И знают, чья ты дочка! А ты ходишь, как лахудра! Всё висит, и, вот что ты опять на себя надела?!
Линде тошно и противно. «Всё», которое «висит» – это что? Неужели мама не может сказать слово «грудь»? Или какие-нибудь несчастные «сиськи»? Опять «прилично» – «неприлично», «принято» – «не принято», «можно» – «не можно»… Всю жизнь одно и то же! Безоговорочно, безоглядно – «это так», а вот «это» не так, и никто, даже собственные родители, которые безусловно причисляют себя к культурным людям и элите Города, не хотят задуматься – почему? Почему что-то совершенно ненормальное и безумное можно, а то, что всего лишь необычное – нельзя? Чем-то же должны объясняться все эти «обычаи» и «законы». Как мама говорит: «Такой закон!» Откуда он такой?! В конституции СССР, что ли прописан?!
Да, нет! Нет там ничего про «плохие» и «хорошие лифчики», нет ни одной строчки про запрет на употребление слова «грудь». Линда сама из принципа всю эту конституцию два раза перелопатила, но нигде не нашла, почему женщинам в их Городе нельзя носить брюки якобы у неё «всё выделяется».
Ладно, пусть так. А, что в таком случае «выделяется», когда смеёшься в голос? Почему нельзя смеяться в голос? Почему надо улыбаться и прикрывать при этом рот ладошкой? Другое поведение, не то чтобы неприлично для девушки, гораздо хуже, оно вызывающе! Её могут причислить к «испорченным», а родителей перестанут уважать. Такое поведение вообще может навредить всей семье в целом.
Зато мужчины могут и очень громко смеяться, и ходить по общему двору в одних спортивных штанах без маек, почёсывая при этом свои огромные волосатые животы. Они могут напиваться до освинения и всю ночь горланить заунывные песни. Почему мужской волосатый живот и тренинги, демонстрирующие пах прилично? Почему говорить «висит» прилично, а слово «грудь» – неприлично? Столько всяких «почему», у Линды вся жизнь сплошные «почему». Но про «грудь» и «висит» это всё явно не мама придумала. Это слишком много и утончённо. Это, как мама говорит, «у нас так принято»… в Городе, в республике. Да, видно кто-то, когда-то и очень давно принимал ещё в древние века, и оно, это «принятое» так понравилось и прижилось, что даже генерал Ермолов в своё время ничего с этим не мог поделать.
