Ознакомительная версия.
Таков был тот дурацкий разговор за ужином, в один из светлых вечеров, когда Станислав был вполне, выражаясь нынешним языком, коммуникабелен. Но, очевидно, не чувствуя себя абсолютно правым, прикрывал смущение скоморошьими речами. Они ели сыр с чесноком, и Стас стал объяснять, почему ему не нравится чеснок. Начал подводить очередную теоретическую базу под свои вкусы, желания и неприязни. С той же нагло-виноватой усмешечкой он стал рассказывать, как недавно в одной статье прочел, что сегодняшняя любовь к пище с острым запахом – это атавистическое пристрастие к тухлятинке, к тухлой еде, обычное у наших древних предков – гоминидов, еще получеловеков. Отказываясь от резкого запаха еды, человек-де просто старается уйти подальше от своего прошлого дикарства. Но это ерничанье было лишь остатком былого обаяния Станислава. Лариса закурила и осторожно смахнула из угла глаза слезу.
Потом разговор опять перешел на машину. Стас сказал, что он в эти игрушки больше не играет, снова пожелал ей счастливо кататься. И было ясно, что сам он, как и сказал, для этой никчемной безделицы пальцем о палец не ударит, разве что деньгами будет способствовать этому ее идиотскому счастью рулить на дорогах, от дома до работы. От магазина к магазину.
Катайся! Деньги! Легко говорить. Машина подошла к критическому возрасту, пришел ее срок, надо менять, а как купишь без него? Деньги он даст, но этого мало. Записи на машину давно не было. Когда-то можно было записаться, стать в очередь. Давали тебе номер, и жди себе два года, три, десять, неважно, сколько времени, – придет оно. Сейчас же запись объявляется редко и неожиданно. А на работе в год на всех медиков дали только три машины.
Собственно, потому-то она и вспомнила тот разговор о пьянстве, аэропортах и слабостях человеческих. Все дело в машине. Не в диссертации забота и загвоздка…
Лариса стояла в своем кабинете после операции, стаскивая операционную робу, но все еще оставаясь там, у стола. Иногда уходишь после операции, и все неизрасходованные силы отдаются болтовне, чаю, предвкушению радостей или печалей, предуготованных сегодняшней, будущей жизнью или еще более далекой. Или что-то хочешь, о чем-то думаешь или чему-то радуешься, что-то кручинит тебя. А иногда вспоминаешь оконченную операцию, проигрываешь внутри себя все заново: достаточно ли надежно получилось. Конечно, не бывает такого, чтоб недоделал, но степень надежности нередко вызывает сомнение. Ведь снова не полезешь в живот. Все! Зашито. Захлопнута коробочка.
И сегодня Лариса не была уверена в надежности и думала: есть ли ошибка, а если есть, то ее ли это ошибка, ткани ли такие, руки ли не так стали ходить?
Сняла пижаму, надела юбку, натянула свитер, взялась за халат.
Раздался звонок.
– Лариса Борисовна, здравствуйте. Приветствует вас Визиров, из райисполкома.
– Здравствуйте. Я слушаю вас.
– Вы меня не помните?
– Вы уж простите…
– Вам еще звонил двоюродный брат ваш, Григорий Яковлевич. Вспомнили?
– Не припомню. Но это неважно. Вы больны?
– У вас лежала бабушка моей жены.
– А сейчас что? У нас?..
– Нет. Сейчас она дома.
– Что, плохо? Что с ней?
– Все хорошо. Я хотел сказать спасибо. Не вспомнили?
– Нет. Извините. Память плохая стала. Постарела, наверное.
– Как же так? Гриша вам столько раз звонил. Я приходил, из райисполкома.
– А давно?
– Полгода уже.
– О-о! За это время столько воды утекло. Ну, раз все в порядке, я рада. Передайте привет бабушке, больной нашей. Спасибо, что не забыли…
– Как же вы не помните? Из исполкома… Гриша звонил… Она лежала с переломом бедра, непроходимость у нее началась…
– Конечно! На животе рубец от старой операции. Худая. Черная, с сединой? В восьмой палате у окна налево?..
– Да, да!..
– После капельницы лучше стало: я даже думала, от операции убережемся. Думала, обойдется.
– Ну!
– Так и говорили бы: перелом, непроходимость, а то – исполком, Гриша. Перелом помню, как не помнить… И непроходимость – спаечная.
– Ну, слава Богу! Лариса Борисовна, совершенно конфиденциально, и, пожалуйста, никому не рассказывайте. В субботу на пустыре против райисполкома будет запись на машины.
– Объявят?
– Да вы что! Нигде ничего объявлять не будут.
– А как же люди узнают?
– Не волнуйтесь. Кому интересно – звонят, выясняют, а в пятницу мы им скажем.
– Что же мне делать?
– К сожалению, записать я вас не могу, но хирургов, которые оперируют наших близких, мы не забываем. Я думаю, что со вторника надо там занять очередь.
– Как же занимать, когда никто не знает?
– Не знает! Вы-то уже знаете.
– Очередь будет из одних хирургов?
– Нам и нашим близким нужны не только хирурги. Теплые, благодарные отношения между людьми – вещь частая, нередкая. Люди всегда помогают друг другу. К сожалению, мне не удалось помочь вам записаться на машину через райздрав. Пытался.
– Спасибо. Большое вам спасибо. А как это будет технически? Как это все делается?
– Придут люди и организуют очередь. В порядке «живой» очереди.
– А много будет машин?
– Этого нам не сказали.
– А у кого записываться? Там будет кто-нибудь?
– Наверняка. Есть же природные организаторы.
– Значит, надо записаться в список и можно уехать?
– Лариса Борисовна! Вы как ребенок. Как это уехать? Вычеркнут из очереди! Кто-то должен быть все время. Все четыре дня. Поочередно: вы, муж, еще кто-нибудь.
– Муж! Муж на машине не ездит.
– Он же ездил?
– Отобрали права.
– Пьяный был?
– Может, не очень, но было.
– Сколько времени прошло? Можно попытаться помочь ему. Там есть связи.
– Да не хочет он. Очередь! И так деньги его. Не на мои же доходы машину покупать. Кто деньги дает, кто руль держит, а кому – в очереди стоять. Вернее, тому и стоять. Ну да ладно, спасибо. Значит, надо брать отпуск за свой счет на эти дни?
– Не знаю, Лариса Борисовна, но больше я ничем помочь не могу.
– О чем вы говорите?! Спасибо и на этом. Да еще какое спасибо!
«Ничто так не способствует самоутверждению, как возможность помогать, – подумала Лариса. – Сразу чувствуешь себя человеком. От доброты лучше всего дающему. Поможешь другому, полюбишь другого, и, стало быть, и себя. А потом, глядишь, и он тебе помог. Или вот сестру на работе за недоделку, даже пусть не сестру, пусть доктора, да кого угодно обругаешь – и вроде квиты. Он не сделал – ты отругал. А промолчишь – и он должник твой. Да и вообще… Люди чаще всего ругают что-то в ком-то, подозревают в ком-то что-то сознательно плохое, ища, вымучивая, изживая, а то и усиливая свои собственные скрытые или явные пороки, недостатки, слабости, и всегда люди чаще думают, говорят, ругают то, что сами ощущают, делают, могут сделать. Про незнакомое лишь слушают и даже не ругают. Впрочем, ругают тоже. Совсем запуталась… – Лариса думала с благодарностью и о себе и об этом благодетеле. – Люди и должны поддерживать друг друга…»
И наступил день. Лариса приехала в указанное место.
Слева, чуть поодаль, стоял дом с колоннами, построенный, наверное, в конце сороковых годов, – райисполком. Когда-то это был горисполком, но теперь бывший город слился с Москвой, поглощен ею. Перед Ларисой лежал пустырь. За пустырем – новый дом, длинный, подъездов на пятнадцать. Чуть дальше – еще строение, тоже дом жилой. Еще дальше – стройка. На пустыре одиноко стоял какой-то маленький домик, похожий на закрытую беседку. Хорошо, что дело к весне идет, солнца все больше и больше, а то ведь и замерзнуть можно. От домика уже тянулась очередь человек в триста. Лариса решила пройти к началу и все разузнать, но предварительно выяснить, кто же со списком, и записаться. А уж там видно будет. Записалась. Замкнула собой эту чреду людей. Сразу пойти на рекогносцировку ей не удалось. Очереди имеют свои законы: нужно дождаться следующего, определиться и зафиксировать свое место живым человеком, а не только мертвым номером, списком на все терпящей бумаге.
«Не похоже, чтоб большинство хирурги. – Лариса оглядывала своих соседей на ближайшие несколько суток. – Публика вполне респектабельная… В основном мы все в какой-то степени мещане. В основном о вещах думаем, о своем заботимся, машину приехали приобретать. Странное дело: мещанин – это ведь тот, кто не торопится, боится быстрых перемен, жаждет устойчивости, покоя, опасается новаций, да, да, не торопится. А тут машина! Может, все-таки торопится? А? Кто ж его знает. Мещанин ни с чем не борется. Но ведь если борешься с кем-то, с чем-то, идешь супротив чьей-то мысли, это уже не собственная позиция, а просто античья-то позиция. Нет личностной самостоятельности».
Эти сомнительные – Лариса понимала – да и не очень стройные, резонерски самодовольные мысли были прерваны еще одним подъехавшим, также, очевидно, будущим очередником.
Сколько ж их, узнавших еще неизвестное! Несть им числа.
У домика сбились в группку несколько энергичных молодых людей, так сказать, оргкомитет. Они-то и решали все вопросы.
Ознакомительная версия.
