Шпионы доносят, что его принимают за родственника Олсуфьева. Другие называют его беглым шуаном. Словом, про него ходят легенды.
Теперь осталось перейти к финалу.
Чтобы родиться, Кижу придется умереть. А поскольку он не человек, а умственный вихрь, возникающий во множестве сознаний, смерть его будет заключаться в том, что вихрю этому придется покинуть приютившие его головы, как душа покидает тело. Эту искусственно выращенную душу я и предполагаю пригласить в гости, чтобы оживить созданный мною кадавр.
Сейчас о Киже знают многие – но думают о нем лишь изредка и случайно, как о любом другом человеке. Смерть его и похороны нужны для того, чтобы о нем вспомнили все – одновременно и вместе.
Как только вихрь Флюида обретет требуемую плотность, я уловлю его, отделю от основы – и направлю в грудь своего нового создания. Именно этого легчайшего касания, этой капли эссенции и не хватало моим опытам до сих пор.
1801Итак, сегодня свершилось.
Хоронили Кижа. За лакированным гробом на лафете несли ордена, шел полк с опущенными знаменами, ехали кареты. Рыдала безутешная вдова. Отдавал честь малыш сынишка. Толпа напирала со всех сторон.
Я выехал на мост на жеребце, черном, как зрак ночи. На голове моей была Шляпа Могущества, скрытая в черной треуголке – дар Франца-Антона. Когда гроб везли мимо, я поднял над головой Жезл № 2, симпатически связанный с камерой в моей лаборатории.
Я почти телесно чувствовал поток связанных с Кижем прощальных мыслей, витающий над головами (служил, любил, обласкан императором, заговор, измена… многие шептались, что, снисходя к прежним заслугам, император велел бедняге принять яд, чтобы сохранить наследство вдове… чего только не думали о покойном). Но стоило мне воззвать к силе Флюида, как поток этот замкнулся на мне – и устремился в мой Жезл.
Словно невидимый вихрь поднялся над толпой – и, свернувшись в узкую воронку, втянулся в мой алхимический инструмент. Но сию картину видел оком мудрости один лишь я; для толпы же происходило иное.
Я держал Жезл как шпагу. Он действительно походит на нее блеском и длиной – так что все обратившиеся ко мне бесчисленные лица увидели: император салютует усопшему. Немало было таких, кто прослезился – и дал мне дополнительную силу.
Жезл завибрировал в моей руке; уловленный им вихрь Флюида устремился в лабораторию, где в стенной нише висел на цепях кадавр, подключенный к магнетическому баку.
И когда, глядя на салютующего шпагой императора, площадь глухо заволновалась, я узрел оком мудрости, как кадавр в моей лаборатории открыл глаза.
Через полчаса я был уже там.
У него мое лицо, мое тело… Создавший его Флюид весь прошел через меня, так что в известном смысле он и я – одно. Страшно было смотреть в его глаза. Но еще страшнее – услышать первые его слова:
“Мука! О, мука жизни! За что, аспид, ты обрек меня на жизнь и смерть?”
Никакого ликования от удачи не осталось в моей душе; осталась только грусть. Я вспомнил то, о чем думаю теперь постоянно. Все тайные братства Земли хотели сделать людей счастливыми, не понимая до конца ни человеческой боли, ни счастья. Поэтому они лишь множили страдания.
Разве может доктор вылечить не понятную ему болезнь? Безумно даже надеяться достичь в таком деле успеха. Вот что нужно прояснить окончательно, вот чему следует посвятить усилия души – вижу теперь, что эта алхимия важнее всех прочих. Надеюсь, у меня будет для нее время.
“Так ты не рад жизни, братец?” спросил я.
Киж отрицательно покачал головой – но я подметил, что глаза его блестят наихитрейшим образом. Я тут же понял: он мало того что рад до безумия, но хочет еще и получить от меня солидную компенсацию за свою удачу. Поистине, какую еще аниму можно уловить в нашем сыром северном воздухе, среди воров, заговорщиков, пьяниц и гниющих по болотам трупов?
“Изволь, мой друг”, сказал я мягко, “ловлю тебя на слове. Я позволю тебе вернуться в небытие. Для того я тебя и создал”.
Его лицо исказилось ужасом.
“Не пугайся, не пугайся”, продолжал я. “Если ты выполнишь назначенное мной, я оживлю тебя вновь”.
“Как ты оживишь меня?”
“Той же силой, что создал”.
“Сумеешь ли ты это сделать?”
“О да”, ответил я без колебаний. “Ибо ты уже есть, и снова затянуть тебя в глину мне несложно. Ты будешь награжден за свою службу. Ты и твое потомство. Император не обманет”.
“Клянешься?”
Отчего-то мне показалось, что он пьян. Возможно, я и сотворил его таким.
“Клянусь”, ответил я.
Киж несколько раз моргнул.
“Другого выхода ведь нет?”
Я развел руками.
“Что мне нужно сделать?” спросил он.
Он хоть и пьян, а разумен, подумал я, и соображает проворно. Нет, не зря я столько лет повышал его в чине.
1801, февральКиж верит, что я верну его к жизни в счастливом месте. Правда, его представления о счастье вульгарны донельзя, но в этом не моя вина. Чувствую уже, что взвалил на себя еще одну великую ношу…
Несколько минут я сидел в неподвижности, размышляя о прочитанном.
Я никогда не придавал большого значения своему происхождению, считая его просто счастливым – или несчастным – лотерейным билетом, выпавшим мне при появлении на свет. Но теперь выходило, что билет был… не то чтобы фальшивым, раз по нему давали выигрыш, но каким-то очень сомнительным.
Чей же я потомок? Лабораторной крысы?
– Ты потомок Павла Великого, – сказал Ангел Воды.
– Если я потомок Павла, – отозвался я, – то почему ношу фамилию де Киже?
– «Де Киже» означает «созданный из Флюида».
– Так почему я тогда потомок именно Павла, а не Кижа?
– Потому что Павел и Киж – это одно и то же. Павел сотворил Кижа по своему образу и подобию. Это был его физический двойник, а после переселения в Идиллиум они как бы стали одним потоком Флюида, поочередно проявляющим свои противоположные аспекты. Трагизм – вернее, комизм ситуации был в том, что личность Кижа, уловленная шпагой Павла в гнилом петербургском эгрегоре, оказалась примитивной и низменной. Это был некий усредненный петербургский прапорщик – туповатый пьяница, склонный к распутству, но не лишенный хитрости. Мало того, у него были даже известные способности по управлению Флюидом, унаследованные от создателя.
– Какие?
Ангел улыбнулся.
– Ты об этом еще узнаешь. Скажем так, они произвели впечатление на самого Павла, которого вообще-то было трудно удивить. В общем, никакой технической разницы между потомством Павла и Кижа не существует. Поэтому Павлу оказалось несложно выполнить первое обещание, данное Кижу в обмен на его самопожертвование.
– Что он обещал?
– Ты мог бы догадаться. Он обещал, что роду де Киже будет принадлежать высшая власть в Идиллиуме. Это обещание неукоснительно исполняется – все Смотрители носят фамилию «де Киже». Правда, несколько поменялся смысл выражения «высшая власть».
– А почему наш род… Если это вообще можно назвать родом… Почему он такой большой? Де Киже в Идиллиуме можно найти почти под каждой крышей.
– Отнюдь не первый случай в истории, – ответил Ангел. – Чуть ли не четверть жителей Центральной Азии – прямые потомки Чингисхана. Это связано со сластолюбием древнего властителя – и с широкими возможностями по его удовлетворению, которое давала административно-кочевая деятельность. На войне и в любви Чингисхан мыслил табунами, и в последнем отношении Киж оказался весьма на него похож.
– С Чингисханом понятно, – сказал я. – Но откуда такие возможности появились у Кижа? Он же вроде не был завоевателем.
– Не был, – согласился Ангел. – Но Павел дал ему в Петербурге еще одно ручательство, которое оказалось несколько легкомысленным. Он обещал, что Кижу будут принадлежать красивейшие женщины нового мира. Прельстил его, так сказать, обещанием гурий… Павел говорил метафорически. А Киж понял все буквально – и, когда Павел вернул его к жизни в Идиллиуме, в первую очередь напомнил именно об этом.
– И чем кончилось? – спросил я.
– Кончилось? С этого все только началось. Павел был воспитан в традициях романтического рыцарства и не мог взять назад свое слово – особенно данное человеку, согласившемуся за него умереть. Для Павла настали тяжелые дни. Ему приходилось постоянно заводить интрижки с фрейлинами и красавицами. Те, конечно, не могли устоять перед чарами великого алхимика. А цветы наслаждения срывал за него Киж – поскольку их сходство было абсолютным.
– Как Павел согласился на такое?
Ангел засмеялся.
– Павла мало интересовали телесные радости. А ходившая о нем куртуазная слава весьма устраивала его в качестве одной из масок, которые он так любил. Легенда о Галантном Алхимике, все эти «пятьсот любовниц Павла Великого» и прочие мифы берут свое происхождение именно здесь. Киж оказался не только любвеобилен, но и плодовит. Многочисленные «бастарды Павла Великого» получали фамилию «де Киже». Но это было не уловкой, обычной в таких случаях, а прямым указанием на подлинное отцовство.
