Ознакомительная версия.
– Ты чего? Влюбилась в кого-нибудь? – Лёша, видно, не замечая ничего, продолжал балагурить. Она вздрогнула всем телом, и живот заболел ещё сильней.
– Испугалась? – он засунул два пальца ей за ворот пижамы. Он всегда так делал, когда хотел пошутить, потому что пальцы у Лёши были прохладными, и Аделаида громко пищала от его холодного прикосновения.
– Лёша… – она решила ничего не говорить, – Лёша, что это? – она разжала ладонь.
– Как «что»? – Алексей ни на секунду не замешкался. – Разве ты не видишь, вот тут написано «Проверенно электроникой»! Это – презерватив!
Она чувствовала, что ещё секунда и начнёт задыхаться. На горло наступили кованным фашистским сапогом.
Адель бросилась в коридор, судорожно шаря по своим карманам в поисках ингалятора.
– Да что с тобой, не пойму никак! – он пытался поймать её за руку. – Тебе плохо, что ли?
– Эти… эти… – она уже хрипела.
– Презервативы? Так я же их тебе в подарок привёз! Кто ж знал, что ты по моим карманам лазить будешь?! Думал, утром покажу – вместе посмеёмся!
– Я… я не шарила… Спички кончились… – спасительный ингалятор нашёлся и был уже в руках. Она плотно сомкнула губы и сделала глубокий вдох, одновременно с силой нажав на кнопку снизу. Живительная жидкость как бальзам поползла по бронхам.
– Вот ты глупая! – Лёша снова держал её в объятиях. – Слушай! – он внезапно отодвинул её лицо от себя. – Ты случайно какую-нибудь глупость не подумала? А? А ну-ка признавайся! Постой, постой, может ты из-за этих резинок на кухне сидела?! Сама себя накручивала и переживала, вместо того, чтоб разбудить меня и спросить о том, что тебя волнует? Вот глупый! Вот ты глупый! Как ты могла такое даже подумать обо мне?! Я тебе их привёз, потому что они такие смешные и с запахом клубники!
– Лё-ша… я не люблю клубнику… – она снова уткнулась ему в грудь и по щекам её покатились слёзы.
– А я думал – ты обрадуешься! – он был сама нежность.
Как ей стыдно! Какая она дура! Просто бессовестная дура! Лёшик, бедный, милый усталый Лёшик мотался по этой Москве, промёрз, проголодался, привёз ей готовые паспорта! Сама себе напридумывала невесть что, сама туману напустила. Ой, стыдоба какая…
– Лёшечка! Миленький! Прости меня! – она уже плакала в голос. – Просто я очень по тебе соскучилась, мне без тебя было так плохо! Прости меня, солнышко! Я больше никогда так не буду! Ну я осталась совсем одна, вот мне глупые мысли в голову и полезли. Ты больше никогда не оставляй меня одну. Лучше я с тобой буду всегда ездить! Всегда и везде я с тобой хочу ездить! Лёшечка! Миленький!
– Ну, успокойся, успокойся… – он гладил её по голове.
Постепенно плач перешёл в неясное бормотание. Адель стала успокаиваться, но всё ещё нервно всхлипывала.
– Пошли, пошли в кровать! – сказал Лёша. – А то холодно! Да и спать сильно хочется! – он зевнул и щёлкнул зубами.
Утром, наконец, начались эти самые долгожданные «тра-ля-ли». Это ж надо было маме придумать такое название! Живот болел нестерпимо. Хорошо, что Лёши уже дома нет, так противно, когда тебе плохо, и кто-то рядом. Это стыдно и… и просто стыдно. Болеть надо одной. Особенно противно, когда тебе плохо, у тебя же что-то пытаются спросить, что-то советуют, или трогают лоб. Не надо ко мне прикасаться! Сама справлюсь… не впервой… Надо просто выпить «анальгин» и всё пройдёт. Потом попросить Лёшу, чтоб отвёз домой к маме. Он если не хочет вместе с ней сразу заходить, то может не заходить. Сперва она сама сходит, посмотрит, что да как. Посидит с мамой на кухне, чаю попьёт. С Лёшкой в следующий раз они вместе придут. Сладкого надо будет взять тогда…
Время шло. Боль не уходила. Она стала немного глуше. Тогда Адель разозлилась. А как же! Она вообще не любит болеть! Она крепкая и сильная. «Богатырь!» – так говорила мама. Как закончила школу, смысл болеть, чтоб пропустить уроки, вообще пропал. Не хватало, чтоб из-за каких-то месячных она не выходила из дому! Можно два «анальгина» выпить. Поди, тоже не впервой. От двух боль точно пройдёт!
Она подождала ещё полчаса. «Какой-то анальгин странный. Почти не действует. Просроченный, что ли?»
Месячные были очень странными. Простыла, наверное. Вон ночью как знобило. Опять мама права! Она же говорила – простудишь ноги, и будет у тебя воспаление придатков. Скорее всего, теперь оно и начинается.
Она, как обычно, сперва подложила вату с бинтом. Буквально через минуту поняла, что этого мало. Адель, согнувшись и поддерживая нестерпимо болевший живот левой рукой, правой с трудом вытащила из ящика комода чистое полотенце. Она никогда не думала, что из комнаты до туалета столько шагов! Сейчас она разорвёт полотенце… Внезапно что-то скользкое булькнуло между ног. Она почувствовала под рукой какое-то влажное тепло. Оно полилось по низу живота, прямо по ногам. Вверх по кофте росло и расплывалось багровое пятно. Боль стала совершенно нестерпимой. Накатила волна нестерпимой тошноты. Понимая, что если будет рвота, кровавое пятно подниматеся до самой груди, Аделаида старалась вырвать, не напрягая живота. Но страшная судорога внезапно прошла через всё её тело, одновременно почти без усилий вытолкнув из него выпитый утром чай и что-то противное, похожее на кусок мяса.
Жалела ли она о том, что всё узнала про Лёшу? Какая теперь разница? Может, да, может, и нет. Ей сказали, что Лёшина пассия вышла замуж за хозяина турагентства, в котором они вместе работали. Оказывается, она очень хотела остаться в Греции на постоянное место жительства и именно поэтому совмещала необходимое с приятным – спала с хозяином, лелея надежду на своё скорое с ним семейное счастье, со стареньким подагриком, толстеньким и богатым. С Лёшей она возмещала самой себе моральный ущерб, нанесённый потным, рыхлым хозяйским телом. Лёша всё воспринял всерьёз, решив, что она женщина его жизни. Развода он Аделаиде не давал, надеясь протянуть время и успеть получить заветный европейский мандат. Нет, Адель не жалела ни о чём. Если б всё можно было изменить, она бы всё равно поступила так же.
Теперь она жила одна. Время тянулось непрерывным потоком: ночь, день – всё смешалось, стёрлись границы… Кто сказал, что спать надо ночью? Спят тогда, когда могут заснуть, в какое время суток это будет – не всё ли равно? Она перенесла телевизор из большой комнаты к себе в спальню, снесла вместо него все Лёшины вещи, заперла дверь и больше туда не входила. Она продолжала работать, радовалась, когда дел было особенно много, и не огрочалась, если за дополнительный часы не доплачивали. Ей было всё равно. Хотелось одного – чего-нибудь захотеть. Казалось, если только чего-то захочется, она мгновенно проснётся и бросится это желание исполнять. Значит, оно станет началом новой жизни. Но ей ничего не хотелось. Как смешно всё происходит! Ведь когда она была маленькой, то свято верила, что обязательно превратится из Гадкого Утёнка в Прекрасного Лебедя, но чуда так и не произошло. Как была Гадким Утёнком, так и превратились в Гадкую Утку. Почему в Городе, где она жила, где провела детство, ей внушали, что быть симпатичной и красивой – это огромный недостаток! Девушку и женщину больше всего украшают её скромность, кроткий нрав, и как это называлось? Ах, да – «целомудрие», высокие духовные качества, но никак не чистая кожа и модная одежда. Конечно, Адель не совсем была с этим согласна. Но в тоже время, в глубине души очень надеялась, что Лёша оценил и полюбил её именно за её духовные качества, за преданность ему, за её терпение и доброту. Оказалось, он и не собирался ничего оценивать, и любить не собирался тоже. У него просто появился единственный шанс унести ноги из Города. Лёша по кличке «Адвокат» хотел свободы. Он хотел свободы ничуть не меньше, чем она сама. Может, даже больше, потому что так и не смог разделить с ней свою жизнь. Она часто вспоминала тот первый с Лёшей поцелуй, вспоминала, как была с ним счастлива. Был ли счастлив он? В такие минуты Адель становилось его очень жалко. Бедный, бедный Лёсик! Ради свободы, ради бордовой корочки с греческим тиснёным крестом терпеть самое страшные муки на Земле – испытание любовью. Терпеть косые взгляды на улицах от знакомых и не знакомых, терпеть Аделаидины объятия в постели, её поцелуи, её домогательства, её желание чувствовать его своим. Нет, это гораздо страшнее, чем знать, что тебя никогда не любили! Тут ты по крайней мере не теряешь ни чести своей, ни достоинства. Такова жизнь. Насильно мил не будешь. Заставлять себя делать делать то, что не хочешь – вот преступление перед самим собой.
Конечно, Лёше было гораздо хуже! Вот он и сорвался.
Что же теперь делать мне?
Значит, как это называется, «надо взять себя в руки», «надо бороться», надо жить ради… Действительно – ради чего? Ради мамы с папой? Так они даже ничего не узнали про ребёнка. Когда Адель лежала в больнице, мама ни разу и не пришла её навестить. Мама потом сказала, что боялась заразиться, потому что думала, будто у Аделаиды ветрянка. Жить ради Сёмы с Аллочкой и ими же усыплённой Маркизы? Маркизу усыпили, потому что овчарка состарилась и заболела. Аллочка сама её отвела к ветеринару. Говорят, у Сёмы окружающий мир замкнулся на дикой, патологической ревности к Аллочке и все цели жизни свелись исключительно к её завоеванию. Это было невыносимо видеть, как Семён разрывает в клочья Аллочкины юбки, разбивает телефоны, потом кается, плачет, стоя перед ней на коленях, и умоляет его простить. Мама, папа, Сёма и Аллочка с Мурзилкой. Больше у Адель действительно никого не было. Ради кого из них жить? Ради светлой памяти Маркизы?
Ознакомительная версия.
