Но иногда паутина иллюзий незаметно оплетает меня, как перуанский гамак.
Была ночь, и меня разбудил грохот грома. С трудом разлепив глаза, я нащупала внутреннего Воина, который отвел меня в ванную, умыл мое припухшее лицо ледяной водой и заварил для меня большую кружку пуэра. Я никогда не пропускаю грозу – грозы случаются слишком редко, чтобы пренебрегать ими пусть даже и ради сна. Я распахнула окна и уселась перед одним из них в жажде наполняющего созерцания. Это мое, моя стихия, мой кислород. Запах озона, березы как будто танцуют фламенко, вскидывая юбки к небу, рваные облака похожи на бороду Зевса-громовержца, развевающуюся на ветру.
И вдруг внутренний гром взорвался в моей черепной коробке, и спровоцировавшая его мысль была похожа на молнию.
Я живу в иллюзии уже несколько месяцев.
Никакой у нас с Олегом не «простосекс».
Не просто секс.
Что-то другое. Большее. Выходящее за рамки и растущее, как забытое на батарее тесто.
В одном из офисов, где я когда-то работала, была курилка странной конфигурации – с коридором-загогулиной. Однажды я забилась уже не помню с какой целью в самый дальний ее угол. И услышала, как одна женщина из бухгалтерии (похожая на пятипалубный корабль, такая же пышная и торжественная – огромные бусы на огромной груди, кудри химического происхождения, уложенные кренделем, ядреные румяна) рассказывает другой женщине из бухгалтерии (похожей на богомола-мутанта – огромные глаза за огромными очками, длинные конечности) о том, как справиться с неразделенной любовью. В смысле – женщина-богомол любила и мучилась, а женщина-корабль сострадала и советовала.
– Представь его во всех подробностях, – монотонным голосом йогина, который объясняет, как правильно лежать в шавасане, говорила она. – Его лицо, его костюм, его запонки. Представила?
– Ну да, – неуверенно согласилась женщина-богомол.
– А теперь представь, что он сидит на унитазе и КАКАЕТ, – с интонацией мальчиша-плохиша сказала первая, и мне пришлось рот зажать ладонью, чтобы не выдать свое присутствие басовитым ржанием ахалтекинца. – Сидит и какает…
К чему я это вспомнила?
Да вот, попалось в Гюисмансе:
«Всю неделю Дюрталь в одиночестве грезил о ней. Он не мог работать, даже читать – все заслонил образ этой женщины.
Дюрталь пытался внушить себе низкие мысли, представить незнакомку в минуты слабости, предавался грязным видениям, но этот прием, прежде всегда безотказный, если он желал какую-нибудь недоступную ему женщину, на этот раз не срабатывал. Дюрталь не мог вообразить себе неведомую корреспондентку за каким-нибудь обыденным занятием, она появлялась перед ним всегда печальной, возбужденной, обезумевшей от страсти и впивалась в него глазами, волнуя движениями бледных рук».
То есть, возможно (и даже скорее всего), под МИНУТАМИ СЛАБОСТИ Гюисманс имел в виду вовсе не defecatio, но почему-то, наткнувшись на этот абзац, очень живо вспомнила женщину-корабль и женщину-богомола.
Не впервые за неделю меня упрекнули в снобизме, основываясь на суждении, не имеющем лично ко мне никакого отношения. Я сделала вывод (и это уже снобизм, наверное), что определенный (большой) процент людей не умеет думать абстрактно, не принимая за точку отсчета собственное существо. С одной стороны, я даже немного завидую обладателям этого блуждающего идеала, который меняется, когда меняются их жизненные обстоятельства. Они никогда не подвергают себя сомнению, никогда не рефлексируют и не анализируют, принимают себя как безусловное и неоспоримое божество. С другой – считаю, что подобная зацикленность на себе здорово тормозит развитие.
А еще есть женщины, которые не способны воспринимать красоту вне рамок собственного типажа. Это из той же оперы. Я знаю худеньких девушек, которые не способны воспринимать полное тело в ином контексте, кроме как дать совет о диете. Или знаю писательниц, красавицы-героини которых всегда подозрительно похожи на портрет автора. Такое впечатление, что люди боятся жить в открытом со всех сторон пространстве и предпочитают занавешивать глаза шорами, оставляя для обозрения лишь кажущийся безопасным узкий коридор.
Олег не звонил мне неделю. Думаю, он тоже что-то понимает. Уверена, что его и тянет ко мне, и тяготит мое общество. Лет десять назад я бы обиделась, сейчас – просто считаю, что он экспериментирует с социальными моделями. Пытается расширить сознание. А на подобное обижаться как-то глупо.
Да и вообще…
На самом деле ни обидчиков, ни раздражителей не существует.
Если вас что-то обижает или раздражает, дело только в вас самих. Вы как многоногое божество индуистского пантеона, и на каждой ноге – ахиллесова пята.
Стоит быть благодарным тому, кто помог обнаружить очередную подобную пятку, ведь это шанс нарастить на ней панцирь. Нет, я вовсе не думаю, что человек должен быть пуленепробиваемым. Я как раз против пропагандируемой на Западе концепции вечного позитива – когда горе не переживается, а замазывается «няшечками» во всех смыслах этого дурацкого, но забавного слова. Я, скорее, о том, что у большинства из нас есть сотни искусственных болевых точек, и каждый дисбаланс – это повод от них избавиться. Для того чтобы работать с этими точками продуктивно, нужно уметь:
а) быть честным с самим собой;
б) быть эмпатом, уметь встать на место другого человека и примерить на себя его мотивы, даже если человек кажется вам мелким, подлым, недостойным.
В большинстве же случаев мелкие обиды просто прокручиваются по привычной человеку схеме – сначала эмоциональный дисбаланс, потом какая-нибудь удобная поза (отказ, невидимый стикер «мудозвон» на лбу обидчика, самобичевание – вариантов много может быть).
С возрастом многие искусственные болевые точки зарастают сами собою. Простой и низменный пример: если подойти на улице к тринадцатилетней девочке и сказать ей – мол, ты урод, у тебя нос картошкой, маленькие глаза и ноги толстые, то она (скорее всего) расстроится, и это нормальная эмоциональная реакция. Если же в аналогичной ситуации расстроится тридцатилетняя женщина, то это признак и незрелости, и полного незнания собственных глубин, неумения с ними работать.
Чем старше становишься, тем больше ценишь все реже и реже встречающихся на пути обидчиков.
Они помогают обрести равновесие.
В День дурака я писала стихи:
В баре у моря осень. Темно и пусто,
Кто-то терзает пряную плоть лангуста,
Кто-то в углу от скуки читает Пруста…
Юные девы танцуют вальсы и твисты,
Трогательно скуласты. И так игристы
Как молодое вино. Берега скалисты,
Южные звезды – праздничные монисты.
Тысячу лет назад ты родилась щенком,
Милым, безродным, с взъерошенным хохолком,
Хвост пистолетом и уши всегда торчком.
Тапочки грызла, гонялась за мотыльком,
Выла на Млечный Путь – все так, ни о ком,
Ни о ком конкретном…
Юные девы, у моря, в дыму сигаретном
Пьют каберне и притоптывают каблуком.
В баре у моря осень. Луна двухвоста.
Смуглый старик – должно быть, под девяносто,
Пахнущий пылью, солодом и компостом,
Словно пришел привет передать с погоста.
К стойке подходит. Ром, говорит, и баста.
Венчики волн как будто из пенопласта.
Тысячу лет назад ты родилась котом,
Толстым, как водится, с меховым животом,
Терлась о ноги, закручиваясь жгутом,
В марте мечтала о страстном и холостом,
В августе – молча прогуливалась под зонтом,
По ночным бульварам —
Так вот сентябрь бредет по приморским барам
В платье немодном, бархатном и простом.
В баре у моря осень. Ты станешь волком,
Будешь курить, слоняться по барахолкам,
Предпочитать вуали простым футболкам.
В баре у моря осень. А ты – как волк.
Сотни днепров в заначке, десятки волг.
Темное небо как грубый китайский шелк.
Тусклая лампа мерцает под потолком,
Юные девы притоптывают каблуком,
Смуглый старик разбавляет коньяк матерком —
Он, окруженный сизым седым дымком,
Кажется богом – но не святым стариком,
а мрачным, древним, жестоким, ветхозаветным.
…Тихо уходишь на стылый пляж босиком,
Выть на луну, беспафосно, ни о ком.
Ни о ком конкретном.
С возрастом начала и сама находить особенный сорт прелести в физическом дискомфорте в его не относящихся к экстриму проявлениях. Мне иногда нравится быть голодной – прислушиваться к нарастающей слабости. Недавно перед публичным выступлением ощутила сильное волнение, а потом вдруг поняла, что это мне нравится, – потому что интересно разложить его по полочкам. Сделать его физиологическим уравнением. Рассмотреть со стороны. Очень нравится физическая усталость. Когда долгодолго идешь куда-то (а я прохожу по городу огромные расстояния) и потом в какой-то момент обнаруживаешь себя совершенно обессиленной – и если не искать лавочку или такси, а продолжить какое-то время идти, то появляется такое интересное ускользающее ощущение. Как будто чувствуешь себя немножко не собой. Умеренная монотонная боль, вроде эпиляции, из той же серии.
