– Стой! – крикнула Аня, когда машина не успела даже еще выехать со двора. – Ванька, там котенок на дереве! Бедненький, слезть не может.
Проявляя чудеса героизма, Иван вышел из машины, залез на дерево, снял котенка, порвал в двух местах пиджак, извазюкал галстук в каком-то липком дерьме и ободрал новенькие ботинки, которые, впрочем, не перестали от этого безбожно натирать ноги.
– Красавцы! – резюмировал Пашка, когда Иван и Аня входили в загс. Жених грязный и оборванный, невеста – мокрая и окровавленная.
– Может ли быть хоть что-нибудь, – говорила в зале для торжественных церемоний работница загса, поглядывая на Аню и Ваню с недоумением, – может ли быть хоть что-нибудь прекраснее соединения двух любящих сердец?
– Марихуана! – гаркнул Пашка.
После чего запуганная женщина сразу объявила Аню и Ваню мужем и женой и предложила поздравить друг друга.
– Поздравляю, – сказал Аня.
В этот момент спасенный с дерева котенок вырвался у нее из рук и побежал по залу. Аня кинулась догонять котенка, для чего пришлось подобрать длинную юбку выше колен.
– Ну вот, старик, – улыбнулся Пашка, – теперь у тебя такой сумасшедший дом всю жизнь будет.
Когда приехали домой, гости уже сидели за столом пьяные.
– Ну что? Пернуть раз – повеселить вас? – вопрошала баба Сара громогласно. А профессор-лингвист с благоговением записывала этот ее фольклор в блокнотик.
Потом, конечно, орали «горько» и кидались в молодоженов серебряной мелочью. Потом напоили Ванину маму, и она стала тоненьким голосом петь песню Булата Окуджавы про комиссаров в пыльных шлемах. Потом баба Сара предложила играть на раздевание в дурака. А Ванин папа, почти не участвовавший в застолье по причине язвы желудка, подошел тихонечко к молодым, погладил Аню по голове и сказал:
– Анечка, я так всю жизнь хотел дочку.
– Дмитрий Петрович, так вот же я теперь у вас есть. – Немножко подумав, Аня добавила: – Можно я вас буду звать папой?
Дмитрий Петрович прослезился, обнял детей и шепнул:
– Бегите отсюда. Вот возьмите денег и поезжайте куда-нибудь в путешествие. Хоть в Питер, что ли?
Аня переоделась в джинсы, потихоньку расцеловала маму, взяла котенка и выскользнула в дверь так, что никто не заметил. За ее спиной баба Сара кричала кому-то из Ванькиных родственников:
– Хоть ты и профессор, но уговор дороже денег. Проиграл – снимай штаны.
Через минуту на лестнице Аню догнал Иван. Он тоже переоделся в джинсы и стал от этого каким-то родным. Аня подумала, что, наверное, счастлива будет прожить с этим человеком всю жизнь.
На Ленинградском вокзале молодые люди купили два билета в СВ. До этого они никогда не занимались любовью в поезде. Им понравилось. Правда, котенок все время мяукал и два раза покакал на ковер. Но как-то даже трогательно. Они уснули, обнявшись, на одной койке. Среди ночи, где-то на полпути, Иван вдруг проснулся и поглядел на Аню. Аня не спала. Она прошептала:
– Как ты думаешь, теперь всегда будет такой сумасшедший дом?
Иван улыбнулся. У него в голове вертелась фраза из какого-то голливудского фильма:
«Пока смерть не разлучит вас».
Я был на двух морях и не знаю, которое из двух печальней. Средиземное лежало среди земель, Черное было черно. Бухты Средиземного моря покрывались до тех пор, пока хватает взгляда, белыми яхтами, в Черное море можно было вглядываться от рассвета до заката и не увидать на горизонте ни одного корабля, кроме разве что пня, выкорчеванного бурей на неизвестно каких более счастливых берегах.
Мужчины на Средиземном море носили льняные костюмы, тонкие часы на запястье. И плыли на соседние острова в окружении курочек.
На черном море, четырежды приказав женщине зарезать курицу, мужчина брал палку и убивал ею птицу со словами:
– Кура умерла. Вари.
Женщина варила. Мужчина ел.
Женщины на Средиземном море были загорелы и молоды, носили майки с надписью: «Если вы богаты, то я одинока». Они не хотели даже выйти за богатого замуж. Они хотели просто жить с богатым и родить от него ребенка. Этого достаточно на Средиземном море. Богатые люди в льняных пиджаках всегда кормят своих детей и пристраивают своих прошлых и позапрошлых подруг. Они не хотят скандалов. Они приличные люди. Они грустны.
Они стоят на корме своих катеров и яхт в окружении женщин с идеальными фигурами и некрасивыми лицами и печально смотрят вдаль, потому что, случись, например, такому человеку потерять не деньги даже, а волшебную способность повелевать людьми, все женщины с идеальными фигурами и некрасивыми лицами растают немедленно, как туман, ибо они и есть туман.
На Черном море женщины имели некрасивые фигуры и красивые лица. Обувались женщины в рыночные шлепанцы или даже резиновые сапоги. Вставали с рассветом, кормили тощий скот. Дети не приносили им богатства, а приносили только печаль, если девочки, или страх, если мальчики и им идти на войну.
Старухи на Средиземном море сидели в витринах парикмахерских и подставляли страшные артритные руки маникюрным пилкам. Старухи на Черном море ходили, опираясь на клюку, на птичник и кричали: «Ципа-ципа!»
Старики на Средиземном море были молчаливы, имели прямую спину и молодую любовницу для красоты и иллюзии бессмертия. Старики на Черном море стонали от болей в животе, поскольку ради иллюзии бессмертия используют невкусную, но обильную еду.
Я был на двух морях. Ни на одном нет счастья.
Если угодно богатства, вина, яхт, омаров – то на Средиземном море этого всего в избытке.
Если угодно… я не знаю, как называется эта волшебная штука, ради которой стоит ехать на Черное море и отбиваться от комаров в увитой дурным виноградом беседке? Как же называется эта штука? Как называется, когда гроза над головой такая, что страшно даже европейцу, несмотря на уроки физики? Когда девушка, приученная есть кашу руками, выглядывает из двери и шепчет:
– Идите в дом. Идите, неужели вам не страшно!
Бежишь под дождем. В одно мгновение промокаешь до нитки и дважды, пока преодолеваешь десять метров затопленной садовой дорожки, в небе сверкает так, словно небеса, разозлившись, применяют против земли электрошок, и гремит так, словно война у тебя в голове.
Забегаешь в дом. Захлопываешь дверь. Некрасивые сливы разбросаны по столу. Лужица виноградного самогона на столе горит. По ту сторону эвкалиптов ревет Черное море.
На Средиземном море горит на столике свечка. Официант в белом смокинге. Шторм бывает только в винном бокале, когда играешь вином, чтоб оживить запах.
Небо над головой на Средиземном море повернуто по отношению к небу на Черном море в четверть. Еще на Черном море постоянно падают звезды, и весь народ, подымая головы, с остервенением загадывает желания, одно несбыточнее другого. На Средиземном море звезды не падают. Или нечего желать?
Прежде чем открыть глаза, Федор Леонидович почувствовал запах. Шизофрения пахнет прогорклым медом и водой, которая остается в вазе, когда цветы уже выбросили. Так теперь пахла подушка. И взъерошенные волосы. Но запах стал посторонним, внешним. Федор Леонидович понял, что выздоровел.
Открыл глаза, увидел крашенные масляной краской стены и вспомнил, что лежит в четвертом отделении загородной больницы для психохроников. Московская область, Лотошинский район, село Микулино-Городищи.
Федор Леонидович прожил здесь, кочуя из палаты в палату, двадцать лет. Все это время его преследовали голоса, осколки реальности путались в его голове с осколками бреда, но сегодня вдруг все прошло. Федор Леонидович хотел было сказать доктору, что может выписываться домой, но вспомнил, как много раз уже говорил эту фразу в бреду, и решил лучше подождать, пока доктор сам заметит. Никакого дома у Федора Леонидовича не было, и даже близкие родственники давно отказались от него.
За окном (Федор Леонидович сел на кровати) был конец сентября, утро и первый снег. Красные листья и последние осенние цветы – в снегу. Редкий случай. Оставляя две темных полосы на белой дороге, к административному домику подъехала машина. Из нее вышел совершенно незнакомый человек.
Человеком, приехавшим в машине, был я. Я тогда еще не знал ничего о Федоре Леонидовиче. Я просто приехал писать заметку о больнице для психохроников. Потому что сюда присылают из нашего города и области тех, у кого уже нет надежды когда-нибудь вернуться домой.
Микулинская больница, рассчитанная на 450 коек, располагается на территории бывшего какого-то графского поместья. Отделение, в котором лежал Федор Леонидович, перестроено из барской конюшни. Двери выходят в огороженные высоким забором прогулочные дворики.
Когда Федор Леонидович впервые попал сюда, тоже был конец сентября, тоже цветы и снег. Молодой доктор вывел в прогулочный дворик больных на зарядку, и у Федора Леонидовича сразу промокли шлепанцы. Доктор шутил с больными, веселил их. Руки в стороны, ноги на ширине плеч, наклоны, приседания. Больные бестолково толпились в углу, неуклюже повторяли движения доктора, но через несколько минут разбрелись, как сомнамбулы, по каменному коридору, переругиваясь со звучавшими в их головах голосами. Кроме доктора, зарядку продолжал делать один только Федор Леонидович. Ему было страшно, он не мог привыкнуть к болезненной раздвоенности своего сознания и поэтому старался не отходить от доктора ни на шаг.
