Ознакомительная версия.
Но редактора от любых ударов судьбы всю жизнь спасало редко покидавшее его чувство юмора.
Григорий Васильевич сел в кресло, пригласил сесть на диван растерянного, продолжавшего недоуменно моргать красными глазами астронома и рассказал историю, которая как будто не имела никакого отношения к только что сообщенной Иваном Геманом неприятности:
– В студенческие годы, Ваня, был у меня друг Феликс и был у нас с Фелей в жизни такой замечательный эпизод. Заканчивали мы университет и решили поехать на работу в Магадан – ну, нашла на нас тогда такая блажь. В последние зимние каникулы приезжаем погостить к родителям Фели в Одессу… Представь себе обстановку: за столом – родители Феликса, его тетки, дядьки, двоюродные братья, сестры – человек двадцать собрались посмотреть на главную драгоценность семьи – Феликса… Едим вкусный сладкий цимес, не спеша делимся планами на ближайшее будущее: летом, мол, еще, конечно, погостить приедем, а потом расстанемся надолго – нас ждет Магадан. Услышав про Магадан, из-за притихшего стола поднялась тетя Феликса – наверно, старая дева, усатая и с бакенбардами, как видно, идейный вождь семейного клана, потому что, когда она стала говорить, за притихшим столом стало еще тише. Тетя низким мужским голосом, как и подобает человеку с бакенбардами, обращаясь к моему другу, задала только один вопрос:
– Скажи, Феля, честно: Магадан – это на Кавказе или за Кавказом?..
Редактор посмотрел в дальний угол кабинета и вздохнул – в ту минуту он, может быть, подумал о навсегда уже (увы! увы!) утекшей молодости. Потом спросил ничего так и не понявшего в его рассказе Ивана Гемана:
– А теперь уже ты, Ваня, скажи мне честно: почему твой телескоп вчера видел «кусок» хорошо, о сегодня не уловил его – «кусок» движется на Землю или от Земли?
Астроном-любитель посчитал вопрос некорректным и раскрыл было рот, чтобы тотчас же защитить свою ученую репутацию, но поскольку в ту минуту он переживал обычно не свойственное ему сильное волнение, нужные слова в голову не приходили, и в течение некоторого времени Иван Геман продолжал сидеть с открытым ртом.
А Григорий Минутко за это время успел найти единственно правильное в той ситуации (хотя и промежуточное) решение, с которым тут же и познакомил астронома:
– Поступим, профессор, так. О том, что «кусок» неизвестно куда пропал, – молчок…
Астроном внимательно выслушал редактора и, преодолев несильное сопротивление своей честной души, в конце концов, согласился с ним.
Очередной номер газеты вышел без статьи Ивана Гемана. На том месте, где обычно публиковался отчет «Все идет строго по науке», было напечатано «Сообщение от редакции»:
«Наш постоянный корреспондент, хорошо известный горожанам астроном Иван Геман в течение последнего, тревожного для всех нас, времени добросовестно сообщал читателям добытые нелегким трудом сведения о движении к Земле осколка неведомой далекой планеты (видеть осколок мог только он, бескорыстный служитель науки, пламенный энтузиаст-исследователь космического пространства). К сожалению, астроном пользовался несовершенной отечественной аппаратурой довоенного производства, сроки эксплуатации которой давно истекли. И прошедшей ночью произошло то, чего Иван Геман и мы вместе с ним с тревогой ожидали всё это время: аппаратура отказалась служить науке – она испортилась и, по заключению специалистов, восстановлению, увы, уже не подлежит. Вот почему сегодня мы не имеем возможности в очередной раз сообщить читателю, на какое количество километров осколок планеты приблизился к Земле, за что просим у наших подписчиков извинения. Ивана Гемана за проделанную бескорыстную работу награждаем почетной грамотой, именными часами «Командирские» и премируем ста рублями…». «Сообщение» заканчивалось обещанием (это-то и был промежуточный редакторский «ход конем»): – «Редакция ищет возможности возобновить информирование читателей о положении в космосе и в ближайшее время обязательно их найдет».
2.
Если отбросить метафоры («ход конем» и пр.) и охарактеризовать поступок Минутко обычными словами, то мы вынуждены признаться, что «Сообщение» было ничем иным, как самым обыкновенным обманом читателей. «От редакции», конечно, спасало честь астронома, авторитет газеты и на некоторое время должно было примирить читателей с отсутствием в газете новостей из космоса. Но сколько продлится это некоторое время?
«Где найти обещанные возможности возобновить информирование?»
Тяжелые, то и дело заводившие в тупик размышления редактора о том, что он должен предпринять, чтобы повернуть судьбу в нужное для дела русло, неожиданно прервал телефонный звонок. Почувствовав чуткой, обострившейся в последние дни интуицией, что сейчас в кабинет опустится добрый Ангел, который на голубых крыльях принесет ответ на тупиковый вопрос, Минутко, опережая сидевшую в приемной секретаршу, поспешил сам поднять трубку.
– Я – Александр Ухнин, – приятным баритоном прошелестела трубка. – Здравствуйте, Григорий…
– Григорий Васильевич… – сердце редактора от волнения вдруг зачастило. – Простите, вы тот самый Александр Яковлевич Ухнин?
– Тот самый, – как показалось редактору, смущенно сообщила трубка. – Хотел бы просить вас, Григорий Васильевич, уделить мне несколько минут. Разумеется, в удобный для вас час.
– Для таких гостей, как вы, у меня «удобный час» всегда!
– Тогда иду…
Редактор хорошо знал труды Ухнина. Очерки московской знаменитости уже лет двадцать часто печатались в столичных журналах, их ждали, ими восхищались – особенно острому перу радовалась прогрессивная часть интеллигенции (которая, как известно, не вынимая кулак из кармана, при любой власти любит показывать властям фигу).
Минутко суетливо устранил на письменном столе скопившийся за последние две недели беспорядок, потом вызвал секретаршу Зину Афонину и попросил ее «мигом сбегать» в буфет ресторана «Шумел камыш» за коньяком. В сейфе редактора, правда, была бутылка армянского «пятизвездочного» напитка, но доставать ту бутылку ради встречи с таким гостем Григорий Минутко поостерегся: бутылка, во-первых, была уже неполной, во-вторых, в силу некоторых вкусовых оттенков коньяка, обнаруженных редактором два дня назад, когда бутылка впервые была открыта, он подозревал, что на самом деле в сейфе хранится не армянский коньяк «пять звездочек», а «левый» товар азербайджанских умельцев, произведенный на одном из областных подпольных заводов.
– Возьми «Белый аист», – напутствовал Зину редактор. – Да, молдавский, говорят, пил сам Черчилль.
– Когда это было… – уныло вздохнула Зина Афонина, бледное, прыщеватое существо, которое природа, казалось, не только не наградила эмоциями, но и забыла отпустить минимум обязательных для жизни инстинктов.
За последние два года Зина была шестой секретаршей редактора. Ее предшественницы, длинноногие акселератки, пали жертвами бдительности жены Григория Минутко, которой время от времени надоедало выслушивать плохо законспирированное вранье по поводу «заранее непредвиденных вечерних совещаний», «коллоквиумов в соседней области», «командировок в столицу нашей родины», «выездных совещаний по обмену опытом» и прочих неотложных, иногда длившихся по несколько суток мероприятий. Когда чаша ее супружеского терпения переполнялась, она являлась в приемную редактора, молча садилась у стола, минуту сверлила своими черными, налитыми ядом глазами светленькие глазки секретарши – глазки при этом начинали часто моргать и быстро наполнялись слезами – и вдруг резко вскидывала руку в сторону двери и громко взвизгивала: «Убирайся вон!!». И через секунду Григорий Минутко оставался без очередной очаровательной помощницы… Когда последняя волоокая пассия мужа из приемной редакции отправилась прямо в роддом, жена редактора поняла, что все это время она действовала недостаточно радикально. Решив раз и навсегда вообще лишить мужа природного интереса к женщинам, она и привела в редакцию Зину Афонину, посмотрев на которую, Григорий Минутко по достоинству оценил степень изобретательности и коварства своей супруги.
С бутылкой «Белого аиста» Зина вернулась через полчаса. Московский гость задерживался, и редактор, ожидая и его, и секретаршу, сильно нервничал.
– Я ведь просил, Зина, – мигом…
– Я торопилась.
– Если бы все люди двигались такими, как у тебя, Зина, темпами, Европа сейчас переживала бы эпоху раннего феодализма.
– Еще неизвестно, когда Европе было лучше.
На миг задержав взгляд на прыщеватом лице из последних, казалось, сил жившей секретарши, редактор только покачал головой и вздохнул.
Зина Афонина тоже вздохнула и пошла в приемную.
Ознакомительная версия.
