– А как же сад-огород? Яблоньки? Смородина? А Зорька как же?
– Вот дура баба, ты что – корову с собой потащишь? Иконы твои тоже не повезём… Ты знаешь сколько стоит контейнер заказать?! Туда нужно что-то ценное положить, а не твои иконы! Я сказал: нет!
На новом месте жизнь изменилась – совсем изменилась. В новом доме Ульяне не нужно готовить, нет любимых икон, лампадки, нет Зорьки. В новой жизни нет церкви. Может, и есть где-то далеко – а где, она не знает. Невестка Тамара вежлива, холодна, и бабка Ульяна чувствует, как сильно она мешает новой хозяйке дома.
– Мама, вы хоть под ногами не путайтесь, идите к себе.
– Тома, мамку не обижай!
– Да я её не обижаю, пусть лежит себе отдыхает! Ей уж за семьдесят! Что ей ещё в её возрасте делать – отдыхать…
Бабка Ульяна не верит: она что – уже старая? Как быстро жизнь промелькнула… А ей всё кажется: такая же, как раньше. Душа-то – она не старится. Душа у неё всё та же, что была у юной Ульянки с тугой толстой косой и резвыми ножками. Тело только подводит. Оболочка земная. Хочется, как раньше побежать – а ноги еле ковыляют. Хочется полюбоваться закатом, а глаза не видят – в зоркие глазоньки словно песок насыпали. Комнату ей невестка выделила – закуток тёмный, без света, без окна: шкаф и кровать. Плохо жить в комнате без окна – как в тюрьме. Невестка утешает:
– А зачем вам, мама, окошко – вы всё равно видите плохо!
Бабка Ульяна выходит тихонько во двор, садится на скамейку. Чужая скамейка, чужой дом, чужой сад. От своей жизни осталась только книга заветная – Псалтирь.
Невестка удивляется:
– Смотрите, мать на зрение жалуется – а читает, как молоденькая!
– Томочка, мамка эту книжку наизусть знает просто.
Тамара удивляется, смотрит придирчиво. Думает о чём-то. Вечером Ульяна слышит тихий разговор невестки с сыном:
– Книга какая-то непонятная… Я таких сроду не видывала! И написано не по-русски… Какие-то заклинания там… Федя, у тебя мать-то – колдунья!
– С ума сдвинулась?! Это ж Псалтирь, такая книжка с молитвами. Мамка в детстве нам много молитв читала… Я даже верил в Бога, пока в школу не пошёл…
– Я тебе говорю: колдунья! Она недавно к нам на огород пришла, вокруг нас походила – а мы потом поссорились с тобой! Помнишь? А я заметила: у неё на ногах один тапок мой, а второй ботинок – твой. Специально так – колдует, она, Феденька, колдует!
– Томочка, ну что ты… это она сослепу не разглядела…
– Сослепу… Я вот её книжку-то колдовскую сожгу в печке…
Нужно уезжать бабке Ульяне, нужно ехать домой. Правда, дома уже нет, но есть дочери. И храм родной, в который всю жизнь ходила. Нужно сказать сыночку, чтобы не обижался, чтобы отпустил её на родину. Всё равно муж, Михаил, теперь её совсем не замечает, вроде её и никогда в его жизни не было. Копается в сарае, курит, вечерами с сыном выпивает и разговаривает на завалинке. Он, оказывается, может и разговаривать… Только с ней, Ульяной, никогда не говорил. Она и привыкла мало разговаривать. Всё больше молилась.
– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняй…
Сынок забеспокоился – переживает за неё, просит отца:
– Отец! Мамка собралась назад, на родину. Не хочет с нами больше жить. Давай денег ей дадим с собой хоть немного – деньги-то есть у нас…
– Машину купим! Щас – деньги ей! Хочет ехать – пущай едет на все четыре стороны!
Неужели она куда-то едет совсем одна?! Вагон тёплый, уютный – так бы всю жизнь и ехала. Стучат колёса в лад тихой молитве. Соседка по купе, молоденькая, добрая, заботливая, коса светлая, тугая – как у неё самой когда-то. Пирожок дала – вкусный, с капустой…
– Бабушка, куда вы едете одна да с таким плохим зрением?
– На родину. К дочкам.
Вот и дочери. Встречают – радуются мамке. Крупные, высокие, все в отца…
– Надюшка! Танечка! Здравствуйте, родные!
Чего-то насупились обе, недовольны матерью. Надюшка, старшая, первая высказывается:
– Мам, как вы с папкой могли так поступить с нами?! Дом продали, корову продали – всё Федьке досталось! Нам – ничего. Словно неродные мы… А как Федька деньги все повытряхнул из вас – не нужны, значит, стали. Теперь, значит, к дочерям решили отправить – нянчитесь, дескать, с матерью больной, слепой… Вот молодцы, вот умники-то! А мы целый день работаем! Кто за тобой ухаживать будет – ты об этом подумала?! Конечно, мы тебя примем, мы что – звери, мать родную не принять?!
Таня, давай ты мамку первая к себе возьмёшь.
Танечка крепко задумывается:
– Я думала: к тебе первой, а потом уж ко мне… Я ремонт затеяла… Мам, а что у тебя в сумке такое тяжёлое? Книжка старая… Тяжеленная, как кирпич… Что хорошее бы привезла – а то макулатуру таскаешь!
– Боже, милостив буди мне, грешной… Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…
Плохо под старость лет лишиться своего дома. Дочкам не до неё… Их понять можно: работают много, отдохнуть хочется, а тут, с ней, подслеповатой как крот, ещё возись…
Господи, дай умереть, никого не потревожив, никому не став обузой! Раньше странницы по Руси ходили, и она сама, Ульянка, всегда этих странниц кормила-поила. И в котомку с собой, бывало, положит. А сейчас есть ли странницы? Подаст ли им кто корку хлеба?
Вот только дочерей нельзя обижать: если она совсем уйдёт – они обидятся, да и люди станут дурное о них говорить… Нет, совсем уходить она не станет, а так – даст им немного отдохнуть от себя, старой… До ближайшего монастыря дойти разве? А там ещё в один… Дойдут ли ноги?
Зимний вечер, синие сумерки. В кухне большой уютной квартиры вкусно пахнет пирогами. Надя, посматривая на экран телевизора над головой, крутит диск телефона, устало зевает:
– Тань, мамка у тебя? Как – нет? Она в церковь два дня назад ушла. С книжкой своей дурацкой. Записку оставила – каракули какие-то, типа не беспокойтесь, а дальше ничего не разобрать… Я думала – она к тебе поехала… Она к тебе приходила?
– Нет, не приходила…
Пустая остановка. Одинокая маленькая фигурка на ледяной скамейке. Снег всё метёт и метёт, тает на мокрых щеках. Автобуса всё нет. Что там за снежной пеленой? Бабка Ульяна вглядывается вдаль сквозь песок в глазах, а губы шепчут привычное:
– Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи Человеколюбче. Благотворящим благосотвори. Братиям и сродникам нашим даруй яже ко спасению прошения и жизнь вечную…
Басня Крылова на новый лад
Перед Новым годом Петров почувствовал сильное уныние. И было от чего унывать, прямо скажем. Новогоднее путешествие в Европу не состоялось по причине кризиса. Курс доллара как с цепи сорвался. Ресторан любимый закрылся на неопределённое время.
В унынии Петров забыл заехать в привычный оптовый супермаркет. Пришлось остановиться у старого гастронома рядом с домом. Давно Петров не бывал в таком неказистом магазинчике. А во времена детства и юности только сюда и бегал – других-то магазинов поблизости не было. Здесь продавали газировку, и он любил купить стакан шипящей сладкой газировки с двойным сиропом. Ещё эскимо за двадцать две копейки… Мама стояла часами в очередях и, добытчица, приносила домой килограмм докторской или любительской колбасы – столько давали в одни руки. А ещё на углу сидела тётя Тоня и продавала горячие сочные беляши в серой обёрточной бумаге.
Задумавшись, наткнулся на старушку. Извинился. Она кротко кивнула головой. В привычном Петрову супермаркете таких старушек не встречалось – там катили тележки серьёзные деловые мужчины и элегантные дамы. Видимо, все старушки остались в таких же старых замшелых гастрономах, как этот.
Отчего-то Петров остановился и перехватил взгляд бабушки – она с вожделением смотрела на виноград на прилавке. Петров тоже глянул на виноград: сорт «Изабелла». Такой ярко-синий, душистый виноград, ягодка к ягодке, и в каждой будто отражён солнечный луч, и каждая будто хранит тепло щедрой южной земли. Аромат – закачаешься!
– Какой хороший виноград! – зачем-то заговорил Петров с бабушкой.
Она улыбнулась и поделилась с ним, как со старым знакомым:
– Да, сынок, я вот всё стою рядом с этим виноградом и отойти не могу. Так он пахнет вкусно… Хотела к Новому году купить себе кисточку, да уже отоварилась как обычно: молоко, хлеб, крупа, двести грамм колбасы и немножко рыбки для моего котика. Деньги и кончились. А до следующей пенсии ещё тянуть нужно. Вот я и стою, как в басне Крылова лисица, себя уговариваю: «Кислый, наверное, виноград, наверное, невкусный».
Петров почувствовал, как у него защипало где-то в носу, как щипало в детстве от стакана газировки. Он сказал:
– Подождите, матушка… Вы не откажетесь от новогоднего подарка? Пожалуйста, окажите милость, примите от меня подарок!
Старушка сначала замотала головой, но, видимо, что-то в голосе Петрова остановило её, и она согласилась и ответила ласково:
– Приму, сынок.
И радостный Петров купил виноград, и золотистые мандарины, и ещё продуктов – полный пакет. Он подвёз бабушку до дому, донёс ей сумку до третьего этажа старой панельной пятиэтажки, и всё это время испытывал странное чувство: это не он оказывает ей услугу – а она ему.
