Ознакомительная версия.
Чтобы задобрить сестру и просто перевести разговор, Лиза начинала расспрашивать о детях.
Разговоривая с сестрой, Лида раздражалась всегда. Даже не раздражалась, а злилась. Потом ей было неловко и стыдно – ну что она так, в очередной раз, припустилась на Лизу? Кому она, в сущности, мешает, кому делает плохо? Живет как хочет, никого не трогает, помощи не просит.
Позже поняла – внутри давно зрело неприятное чувство, что сестра живет одиноко и, в сущности, никому не нужна. Отдельно от ее огромной семьи. Оправдывала себя, что и ей, Лизе, не нужен никто. Но совесть точила. Завела разговор о переезде Лизы в Москву.
Та и слушать ее не стала – заверещала так, что невозможно было ее перебить. Не обсуждается. Точка. Здесь все свое, родное. А квартира? А мамочкин комод? А папино кресло? Нет, и оставь меня в покое! Пожалуйста! Навсегда. Просто – оставь. Эта тема – табу!
«Я ведь ничего у вас не прошу!»
Пугалась таких разговоров очень.
И все это было чистейшей и самой правдивой правдой – Лиза не попросила помощи ни разу и ни по какому случаю. Впрочем, какие там случаи? Жизнь ее текла так размеренно, так однообразно, словно заказано было откуда-то сверху: эта милая, тихая и одинокая женщина так и проживет свою скромную жизнь – без потрясений, страстей, ярких вспышек, обязательных безумств, случающихся в жизни любой, ну, или почти любой женщины, переживаний любого толка и разочарований в чем бы то ни было.
Ее все устраивало, она была всем довольна. Казалось, одиночество ее совсем не тяготит, а даже наоборот – оно ей приятно и необходимо. Она так привыкла к своей монотонной, непритязательной одинокой жизни, что любое действие, самое обыкновенное для обычного человека, например поездка к сестре в Москву, двухнедельное пребывание в шумной семье, расценивала как катастрофу, переворот или повинность – надо так надо. В конце концов, Лида – единственный родной человек. Обидеть ее нельзя. Невозможно!
Лида всегда была в хлопотах – вытаскивала что-то из холодильника, ожесточенно терла кастрюли после вечерней каши, до скрипа оттирала содой чайные чашки и простирывала в раковине кухонные полотенца.
– Сядь наконец! – просила ее сестра. – Ну давай поговорим, повспоминаем!
Уставшая Лида раздражения не скрывала:
– Да о чем, господи? В сотый, нет, в тысячный раз – про нашу дурацкую школу, про дачу в Ольгино, про эвакуацию? Сколько можно, боже мой! Ну, неужели тебе все это приятно? Про мамину болезнь, про «папочкины страдания»? Про то, как было в квартире невыносимо холодно и ты заболела воспалением легких? Лиза! – Она бросала кухонное полотенце, присаживалась на табуретку, тяжело вздыхала и укоризненно смотрела на сестру. – Ну сколько же можно? Ведь все это такая тоска, такая печаль! Разве надо по сотому разу все это мусолить? Да и потом, – тут она прибавляла голосу, – у меня столько хлопот! Что просто не знаю, как со всем этим справиться. А ты, – она безнадежно махала рукой, – да что ты там… понимаешь… во всем этом! Ты же у нас… привыкла жить для себя!
При этих словах Лиза вздрагивала и начинала плакать.
– Вот и поплачь! – с каким-то садизмом кивала сестра. – Поплачь, дорогая! Что тебе еще делать?
Это было, конечно, жестоко. Совесть потом мучила сильно. Но скрыть раздражение и усталость было так сложно, что, наверное, не стоило и стараться. Тем более с Лизой все проходило. Обиды ее к утру испарялись – как и не было. К завтраку она вставала в хорошем настроении и бестолково толкалась на кухне, опять всем мешала. Птичка божья, одно слово!
И Лиде в который раз становилось стыдно.
Глава семьи по-прежнему относился к свояченице пренебрежительно – ну, есть и есть такой родственник, куда денешься. В конце концов, терпеть ее не приходилось долго – та приезжала максимум на две недели пару раз в год.
Однажды Лиза осторожно спросила сестру – та была, кажется, вполне в сносном настроении:
– Лидочка! А твоя жизнь с Алексеем? Ты никогда ни о чем не жалела?
Лида усмехнулась:
– Понимаю, о чем ты. То, что Алеша человек из другого теста, мужик деревенский, гораздо проще нас, «графьев», да? Мы ведь интеллигенция, да? Голубая кровь, белая кость! Ну, по крайней мере, ты так считаешь?
Лиза осторожно кивнула.
– Да о чем ты? – покачала головой сестра. – Мы женаты тысячу лет. Прошли через всякое. Трое детей. Приноровились к друг другу, привыкли. Знаешь, что в семье главное?
Лиза, разумеется, быстро замотала головой:
– Откуда мне знать, что ты?
– Главное, Лиза, почаще думать о других и пореже – о себе. Тогда и получается то, что называют семьей. Понимаешь? Ну, отодвинуть свои хотелки, свои обиды, свои привычки. А потом, – она задумалась, тяжело вздохнула и посмотрела в окно, – чего говорить! Жизнь-то почти прожита. И не самая плохая, думаю, жизнь! А Леша, – тут она оживилась, – Леша ведь совсем не плохой, поверь! Да, простоват. Груб бывает. Незатейлив, можно сказать. Но… понимаешь ли… В семье не это ведь важно!
– А что? – тихо и осторожно спросила сестра, радуясь, что интимный разговор, на который она почти не рассчитывала, наконец состоялся.
– Совсем другое, – засмеялась Лида, – совсем! Доверие, что ли. Жалость друг к другу. Привычка. Общее всякое – дети, разумеется. Поклейка обоев, покупка проигрывателя, отпуск, наконец. Грядки на даче. Семейные праздники. Ну, поняла? – с недоверием вздохнула она. – Семья – это общий стол и общие планы! А интеллект – так с годами не до него, ты мне поверь. Ценишь совсем другое. Вот поэтому я, – на секунду она замолчала, – и баб этих шумных, сестер его, столько терплю. Потому что эти дурехи – тоже семья!
Муж, конечно, Лизу терпел с трудом – Лида это видела и даже пыталась обижаться.
Он ответил резко, как ему свойственно, без церемоний:
– А пользы от нее, от этой букашки? Небо коптит, да и только. Вреда, правда, тоже немного, – добавил он, глядя на расстроенное лицо жены.
Ошибся. Ошибся насчет пользы. Когда его грохнул инсульт, Лида, совсем потерявшая голову, позвонила сестре. Не для дела – просто хотела сочувствия.
Лиза выехала на следующий день. Приехала строгая и серьезная.
– Ты, Лидочка, занимайся своими обычными делами, – почти приказала она, – а уж здесь я разберусь. Опыт, не приведи господи, есть, – громко вздохнула она и добавила: – Не приведи господи. Врагу не пожелаю.
И правда – сиделкой при зяте стала именно она. Так перестелить постель под лежачим больным не умела даже медицинская сестра, приглашенная из поликлиники. Вымыть, подложить судно, протереть, обработать кожу, поставить укол, накормить – все это она делала так виртуозно, что и предположить было нельзя, что эта сухонькая, маленькая немолодая женщина с крохотными ручками окажется такой ловкой, грамотной и умелой сиделкой.
Сильная и стойкая Лида, намаявшись за пару месяцев, надорвав спину и окончательно – нервы, только тогда чуть вздохнула: Лиза, бесполезная во всем, неумелая, неловкая, «дурноватая» и немного чокнутая, со всем распрекрасно справлялась.
Даже Тоня однажды расплакалась и попыталась поцеловать Лизину руку.
Лиза умудрилась даже поставить его на ноги – несмотря на сопротивление родни: «Лиза! Не мучай его!» – и самого больного.
– Ничего, – приговаривала она, – мамочка у меня пошла, и ты, Лешенька, пойдешь!
И терпеливо, не отступая ни на минуту, поднимала его и заставляла сделать хотя бы шаг.
И он пошел! Сначала по чуть-чуть, отказываясь и капризничая, потом медленно, очень медленно прибавляя, опираясь на ходунки, а позже на палку, он все же пошел.
Она делала ему массаж, выводила на улицу в теплые дни и героически предложила уехать в мае на дачу: «Воздух и природа творят чудеса, не сомневайся!» – убеждала она сестру.
Лида отказывалась – да ни за что! Как это – с почти лежачим больным без удобств? Без горячей воды, ванны и туалета? Без отопления, в конце концов?
Но – поехали! И там он и вправду ожил.
Прожил после этого лета он еще почти три года. А там новый удар. И все, конец.
После похорон Лиза осторожно спросила сестру:
– Лидочка! Мне уехать?
Лида махнула рукой:
– Лиза! Делай, как тебе лучше. После того, что ты для нас сделала… Да что говорить! Не знаю, как ты вообще еще держишься!
Лиза облегченно вздохнула – соскучилась по Питеру, по своей квартире, по могилкам мамы и папы.
– Я поеду, Лидочка, да?
Лида кивнула.
Не то чтобы она устала от сестры. Нет. Она была ей так благодарна, что оплаты за это нет. Нет такой цифры, чтоб поместилась в квитанции. Просто хотелось побыть одной. Очень.
Такая накатила тоска – хоть волком вой!
Ну, и выла, конечно.
Через три месяца после Лизиного отъезда раздался звонок из Ленинграда – Елизавета Никитична Коноплева попала в больницу. С различными травмами. Перелом руки, трещина коленной чашечки, перелом голени и сотрясение мозга. В общем, гражданка Коноплева попала под машину. Опасности для жизни нет, слава богу, а вот уход не помешает.
Ознакомительная версия.
