Эдуард Тополь - Россия в постели

Ознакомительная версия.

Густым хороводом кружили вокруг памятника тридцати– и сорокалетние проститутки, а за ними почти вплотную шли моряки, солдаты, штатские командированные с портфелями и без таковых. Несколько коротких женских реплик через плечо, и вот уже из второго мужского ряда кто-то делает рывок вперед, берет под локоток свою избранницу, и они отваливают к выходу из сквера, а вокруг памятника длится кружение, вот двое солдат пристроились сзади к трем проституткам, поговорили и отстали, не сошлись в цене, наверное, и подстроились к другим, а вместо солдат к тем, дорогим, подошли офицерики-лейтенанты и увели сразу всю троицу. А в сквер вливаются все новые силы, и тут же, если фигурка у проститутки ничего, со скамеек встают лениво покуривающие офицеры и устремляются в атаку – иногда просто наперебой. Я помню, как вот так же вошла в этот сквер совершенно роскошная баба, тридцатилетняя жгучая брюнетка, с полными бедрами на высоких красивых ногах, с грудью – мечтой матроса – и мраморной шеей над вырезом черного платья. Насмешливо улыбаясь, она шла одна, держа на согнутом локте дамскую сумочку, а в другой руке – веер. Как воробьи на зерно, как собаки на жирную кость, кинулись к ней солдаты, матросы и командированные, но тут же отскакивали с уныло опущенными плечами и погасшим взглядом. Кто-то рядом со мной проворчал на скамейке: «Полтинник стоит, сучка!» А она продолжала идти по круглой аллее, вдоль скамеек, на которых сидели мужчины, и при ее приближении каждый член вскакивал как по команде «смирно». Пава, королева разврата, принимала парад мужской похоти под сенью надменно улыбающейся развратной императрицы. Злыми, завистливыми глазами провожали ее остальные проститутки, очередные смельчаки матросы набегали на нее, но тут же отскакивали от такой немыслимой в те годы цены – 50 рублей, а она все плыла, как флагман, как неприступный крейсер. И когда последние смельчаки отошли от нее, отлипли и она осталась одна, недоступно-дорогая и соблазнительно-красивая, с дальней скамьи поднялся сорокалетний морской офицер с нашивками капитана дальнего плавания и золотым кортиком у пояса. Я видел, как, вставая, он загасил сигарету, коротким жестом оправил китель и спокойной, властной походкой пошел навстречу этой Кармен. Теперь весь сквер следил за ними. Вот они сблизились, она вскинула на него свои насмешливо-темные глаза, смерила его взглядом от головы до золоченого кортика и коротко сказала что-то, скорей всего свою цену: 50 рублей. Он кивнул, пренебрежительно и легко, и тут же взял ее под оголенный локоток и так, под ручку, повел ее из сквера – думаю, прямо на свой корабль.

Площадь сникла. Словно кончился выход талантливой солистки и на сцене опять продолжалось течение рутинного спектакля.

Я встал. Потной рукой сжимая в кармане единственную десятку, я уныло побрел по Невскому проспекту и в какой-то первой попавшейся закусочной заказал себе рюмку коньяка и апельсин. И сидя над дольками этого оранжевого апельсина, я дико, до злости, завидовал этому самоуверенному, красивому и богатому капитану дальнего плавания, который может вот так легко и насмешливо взять себе самую дорогую ленинградскую проститутку и в трехкомнатной капитанской каюте с мягкой мебелью и белым роялем иметь это сочное, развратное тело. Мое злое, разгоряченное воображение рисовало дразнящие картины их похотливой ночи на корабле, тихо качающемся в волнах ленинградской гавани…

Я допил коньяк, изжевал апельсин и побрел на Литейный проспект к трамвайной остановке, и тут, на трамвайной остановке, какая-то худенькая, озябшая от вечерней сырости пигалица попросила у меня сигаретку. Я отдал последнюю сигарету, чиркнул спичкой и взглянул ей в лицо. Ей было лет девятнадцать, синие глаза смотрели на меня в упор, испытующе.

А трамвая все не было. Мы молча курили одну сигарету на двоих, и я видел, что сигарета ее не греет, что ее худенькие плечики зябко жмутся под «плечиками» платья. Мне показалось, что я видел эту фигурку на Невском, в скверике у памятника Екатерине на одной из дальних скамеек.

– Пошли пешком, – сказал я решительно и взял ее под локоть.

Она не противилась, и мы молча двинулись вперед, вдоль трамвайных рельсов, и тут я заметил, что она – хромоножка, и уже стал томиться и стесняться этого, но в эту минуту она вдруг освободила свой локоток и худенькой рукой обняла меня за талию, а мою руку положила себе на бедро. Теперь мы шли как бы обнявшись, но все так же молча, и я все не мог приноровиться к ее прихрамывающей походке. «Конечно, все, что ты можешь себе позволить, – вот эта, никому не нужная хромоножка», – уничижительно думал я про себя. Сзади шумный грохот трамвая догонял нас.

– Побежали! – сказал я ей и потянул ее к ближайшей трамвайной остановке, но она вдруг сказала:

– Мы уже пришли.

И, не убирая руки с моей талии, подвела меня к какому-то подъезду. Крутая обшарпанная лестница в шесть этажей. Моя хромоножка взбиралась все выше и выше, не отпуская моей руки, и я шел за ней, предчувствуя какое-то тревожное, недоброе событие, страшась его, но и стесняясь проявить свой страх. На последнем, шестом этаже она не задержалась, а повела меня еще выше, к короткой лестнице на чердак. Пыльный, захламленный чердак, освещенный сквозь разбитое чердачное окно отблеском уличных фонарей, – я остановился впотьмах, ожидая удара в челюсть или ножа в спину. Но что им брать с меня? А хромоножка, уверенно перешагнув через какие-то тряпки, повела меня еще дальше, в угол. Здесь, в углу, стоял какой-то старый, колченогий лежак, и она быстро легла на него и потянула меня к себе:

– Иди сюда!

И сама проворно расстегнула мне пояс и ширинку… Где-то там, в гавани, покачивался на волнах или даже по приказу капитана вышел в открытое море роскошный корабль, и в его капитанской каюте с мягкой мебелью и белым роялем бравый и богатый капитан дальнего плавания имел сейчас роскошную пятидесятирублевую проститутку, и по Невскому проспекту гуляли такие же дорогие и такие же роскошные девочки, и в гостиницах «Астория», «Европейская», «Балтийская» и многих других богатые командированные на кроватях стиля ампир трахали тридцати-, сорока– и пятидесятирублевых проституток, распивая в антрактах коньяк и шампанское, и валютные кагэбэшные бляди в интуристовских отелях обслуживали иностранцев по классу «люкс», и новые пятидесятирублевые шлюхи кадрили у памятника Екатерине своих капитанов, чтобы выйти с ними в открытое море любви и секса, а я был здесь, на грязном чердаке, на колченогом скрипучем лежаке со своей хромоножкой, которая отдавалась мне ни за что – за несколько затяжек сигареты. Но как отдавалась!

Пусть уходят в море роскошные лайнеры с роскошными пятидесятирублевыми блядями, пусть профессионально обученные кагэбэшные минетчицы сосут американские и французские члены, и пусть сама императрица Екатерина трахается с гвардейскими офицерами на царском ложе – я в этот момент уже не завидовал им и не променял бы ни на какую валютную блядь свою хромоножку. Ее неистовая сиреневая штольня, горячее дыхание, заломленные руки, пружинистое худенькое тело, сумасшедшие губы и беспутные ягодицы, ее крохотная грудь с упругими сосками и крепкие, хоть и неравные, ноги, ее бешеное вращение бедрами под моим Братом и мускулистые, емкие губы ее щели, сжимающиеся при выходе и расслабляющиеся при входе… Да, с тех пор я презираю секс за деньги, и какой бы роскошной ни была с виду проститутка, я всегда ей предпочту вот такую любовь – за последнюю сигарету, выкуренную на двоих.

Можно ли получить женщину за такую цену в какой-нибудь другой, кроме России, стране – этого я не знаю.

Я уже говорил, что я против свального греха. Однако и мне пришлось несколько раз принять участие в оргиях. Я имею в виду не банальные пьянки с групповым сексом, а нечто более колоритное, русское. Например, русскую баню.

Было это все в той же Горьковской области, на берегу великой и могучей реки Волги, но уже зимой, во время съемок многосерийного телевизионного фильма. Однажды обком комсомола пригласил нашу группу выступить перед колхозниками передового колхоза имени Гагарина. Был подан автобус к гостинице, и вот режиссер, несколько актеров и актрис, кинооператор и я в сопровождении двух секретарей обкома партии поехали с шефским концертом к ударникам сельского труда. Ехали долго – часа четыре. Плохая, заснеженная сельская дорога то пробивалась через лес, то выскакивала на забеленные снежные поля, но очень скоро стемнело дочерна, печальные красоты русской природы утонули во мраке, и казалось, что наш автобус никогда не доберется до этих ударников. Но два наших комсомольских лидера подбадривали нас:

Ознакомительная версия.