– Ваше Безличество! – кричал офицер в бархатном берете, размахивая шпагой. – Вы живы! Какое счастье!
– Иди к себе, – велел я Юке. – Быстро.
Повернувшись к офицеру, я спросил:
– А разве я должен быть мертв?
– Увы, – сказал офицер, – мы только что так решили… На террасе обнаружили ваш труп.
Это было слишком. Хотя, подумал я без всякой иронии, если я призрак, именно такого и следует ожидать.
– Кто обнаружил?
– Горничная.
– Идем-ка посмотрим, – сказал я.
– Но это может быть опасно!
– Чего бояться, если я уже мертв?
– На вас могут напасть еще раз!
– Вот вы меня и защитите, – сказал я. – Ведь вы не трусите?
– Нет, – ответил офицер.
Одна его щека была недобрита – а в глазах читалась веселая готовность умереть. Я вспомнил про музыку, игравшую в часовне Кижа, и подумал, что был, наверное, не до конца прав в своем пессимизме.
– Тогда вперед…
На террасе перед спальней действительно лежал мой труп – я и сам подумал именно это.
На мертвеце был оранжевый халат – точно такой же, как тот, что я ношу дома. На лице – черная маска, неотличимая от моей. А рядом с его головой лежала треуголка с золотым позументом, очень похожая на шляпу Павла Алхимика.
Спина бедняги была рассечена ударом такой силы, что видны были сахарно белые ребра и кости позвоночника. Крови для подобной раны вытекло на удивление мало.
Терраса быстро заполнялась народом – появились врачи, потом бледная донна Александрина. Последним пришел Галилео – он посмотрел сумасшедшими глазами сначала на труп, затем на меня.
– Кто это сделал? – спросил он, обводя глазами толпу придворных.
Донна Александрина сделала шажок вперед.
– Ты хорошо знаешь.
– Нет, – сказал Галилео, – я имею в виду – кто все это придумал?
– Я, – ответила Александрина.
– А кто был двойником?
– Один из фашистов.
– Как он здесь оказался? – спросил я.
– До Saint Rapport осталось всего несколько дней, – ответила Александрина, – и мы установили тайное дежурство. В тех местах, где ты часто бываешь, ходили оба фашиста, одетые так же, как ты…
– Как его звали?
– Я не знаю, – ответила Александрина. – Я подбирала их по росту. Они из той секты Желтого Флага, где монахи отказываются от личных имен. Боюсь, мы теперь никогда не узнаем, как его звали.
– Я же послал их в отпуск, – растеряно сказал я.
– Если б они тебя послушали, – ответила донна Александрина, – на этом месте лежал бы ты.
– Кто еще об этом знал? – спросил Галилео.
Донна Александрина поглядела на него исподлобья.
– Никто, – ответила она. – Только они и я. И еще, конечно, Ангелы. Которые меня и надоумили.
Галилео наклонился к низенькой Александрине и поцеловал ее в лоб – прежде, чем та сообразила, что происходит.
– Наглый придурок, – пробормотала она, отпихнув Галилео.
Тот ни капли не обиделся.
– Ты нас спасла, Александрина, – сказал он. – Теперь Фехтовальщик не успеет.
– Почему? – спросил я.
– Чтобы подготовиться к атаке, ему нужно время. Так, во всяком случае, было раньше. Простите меня, друзья… Я, наверно, выгляжу дико – в эту минуту скорби я не могу скрыть радость. Я удаляюсь, господа, удаляюсь…
За день до Saint Rapport на террасе появился Ангел Воды. Я увидел его утром, когда вышел из спальни (помню, что у меня было особенно хорошее светлое настроение, вынесенное из забытого сна). Ангел стоял недалеко от вазы с белыми цветами, отмечавшей место, где умер бедный фашист.
Это была статуя из часовни. Отлитый из серебра Ангел был отполирован так гладко, что при ярком свете казался сделанным из ртути. Серебряных ступенек под его ногами было только три – но он все равно шагал через одну, держа молитвенно сложенные руки перед грудью и глядя вверх с таким почтением, словно там стоял сам Господь Франц-Антон.
Я не имел ничего против этой статуи – она даже нравилась мне своим мягким блеском. Но она совершенно точно была здесь не на месте: я предпочитал ходить в часовню, а не жить в ней. Я решил распорядиться, чтобы статую унесли, и пошел к дверям.
– Не гони меня, Алекс!
Я обернулся.
Ангел стоял на террасе возле ступенек, с которых только что сошел.
Теперь он выглядел обычным молодым человеком со смазливым лицом (такие часто идут по актерской линии). Лицо это показалось мне странно знакомым – словно я уже видел его когда-то в человеческой ипостаси… Серебро его риз стало белым полотном, из-за чего он потерял все свое величие: казалось, на нем просто перепоясанная ночная рубашка, слишком для него большая.
Я сделал положенное простирание.
– Доброе утро, Ваша Текучесть. Счастлив видеть вас в своем скромном жилище.
Ангел улыбнулся – «текучесть» его, похоже, позабавила.
– Нам надо поговорить, – сказал он. – Присядем.
Мы сели за стол. Когда только Ангел оказался совсем близко, я всем телом ощутил исходящее от него вибрирующее давление. В прошлый раз ничего подобного не было.
Ангел услышал мою мысль.
– Раньше, – сказал он, – Ангелов всегда было четверо. Элементы уравновешивали друг друга. А сейчас, как ты справедливо заметил, перед тобой одна текучесть. Ее избыток ты и ощущаешь…
Он взял со стола салфетку, сжал ее в кулаке – и она стекла на деревянную плоскость тонким ручейком, тут же снова став салфеткой. Это выглядело так противоестественно, что у меня закружилась голова.
– Была, кажется, сказка, – сказал я, – про отважного портняжку, который выжимал из камня воду на страх врагам. Выходит, для этого не обязательно подменять камень сыром. Достаточно сделать правильные знакомства.
Ангел кивнул, словно я говорил о чем-то само собой разумеющемся.
– Зачем здесь эта статуя? – спросил я. – Разве вы не могли возникнуть передо мной просто так?
– Мог, – ответил Ангел. – Но это традиция. В обличье Ангела может появиться и кто-то другой, а статуя из часовни удостоверяет подлинность происходящего – на ней печати Франца-Антона и Павла. В конце нашей беседы тебе будет явлена еще одна печать – ангельская. Сегодня это необходимо, потому что у нас важный разговор. Твой отпуск подошел к концу. Завтра тебе предстоит провести Saint Rapport. И я должен тебе объяснить, в чем состоит ритуал.
– Прежде я хотел бы задать пару вопросов…
Ангел посмотрел на вазу с цветами.
– Если ты хочешь спросить про Великого Фехтовальщика, – сказал он, – то я не могу сказать ничего нового. Это вне нашего понимания и контроля. Он приходит из ниоткуда, и мы не видим как. Считай это фатумом.
– Нет, – ответил я, – я хочу спросить о Киже. Вернее, о его словах. Он сказал, что я происхожу не от него, а от кареты. Это правда?
Ангел вздохнул.
– Ты происходишь от Павла. Но не в грубом физическом смысле.
– А в каком?
– Тебя никогда не удивляло, что в нашем мире нет могилы Павла?
– Нет, – ответил я. – Само выражение «могила Павла» – это святотатство. Как утверждает Единый Культ, он стал потоком Флюида и обрел божественность.
– Тебе не приходило в голову, что это может быть правдой?
– Не приходило, – признался я. – Но даже если так, какое отношение это имеет ко мне?
– Ты ведь сам создавал кошек, морских свинок и сам знаешь кого, – сказал Ангел. – После весьма короткого обучения. Ты должен понимать, что подобные вещи в нашем мире можешь делать не один ты. Это умеют и Ангелы.
– Я действительно де Киже?
– Фамилия «де Киже» позволяет ее носителю взяться из ниоткуда – их очень много. Но мы не лгали тебе. Ты действительно потомок Кижа. И одновременно ты потомок Павла. Это значит, что ты – тот самый поток Флюида. Киж сделан из Павла. И ты тоже, Алекс.
– То есть Алексей Николаевич сказал правду?
– Мы уже говорили об этом, – устало ответил Ангел. – Если ты захочешь увидеть ситуацию в этом мрачном и примитивном свете, никто не будет в силах тебе помешать.
– Я хочу только одного, – сказал я. – Знать правду.
– Правда в том, что ты поток Флюида, принявший эстафету долга. Смотритель – это слишком серьезная ответственность, чтобы мы играли в рулетку. В твоей личности, в твоих склонностях, в твоих детских воспоминаниях продумана каждая деталь.
– Меня тоже сделали в Оленьем Парке?
– Нет. Ты сделан не Желтым Флагом, а Железной Бездной. Но орден и Ангелы всего лишь создают новую оболочку Смотрителя. Ее форму затем принимает поток Флюида, бывший прежде Павлом. Это происходит на дороге Смотрителей.
– То есть я на самом деле ничем не отличаюсь от Юки?
Ангел засмеялся.
– Хватит об этом, хорошо? Какая разница, откуда ты взялся, если ты есть прямо здесь и сейчас? Ни тебе, ни другому человеку никогда не узнать наверняка ничего кроме этого. Ничего вообще. Менелай объяснял почему.
