Высокий рослый азиат с толстой косой, тот, что готовил ей огненный чудо-суп, вышел из кухни и стал вытирать столы, переворачивать стулья и драить загаженный пол.
Тогда Айя поднялась, подошла и поставила на стойку пустой бокал.
– Вы меня не помните? – спросила.
Он вежливо покачал головой.
– Мы были здесь с моим… парнем месяца два назад. И купили бутыль соджу. Она была почти полная…
– Мэм, – устало сказал он, – очень сожалею, но у меня перед глазами за день проходит уйма народу.
– Вы приготовили отличный супец… Послушайте! Целая бутыль соджу – куда она могла деться? Кто ее выпил?
– Должно быть, не в мою смену.
– А кто, кто был вместо вас?! – в отчаянии крикнула она. – Как мне с ним связаться?
– Понятия не имею. Его уволили неделю назад… Он подворовывал.
И от этой вполне человеческой реплики – «он подворовывал» – Айя сразу всему поверила. И сникла:
– Вы хотите сказать, что он мог угощать из нашей бутыли знакомых, прохожих и всех желающих… или сам все вылакал?
– Вот этого не знаю. И не думаю: слишком рискованно. Прошу меня извинить, мэм, я должен убирать, мы закрылись…
Эта опустошенная кем-то бутыль сводила ее с ума, швыряла от отчаянной надежды к полной безнадеге. Что это – невероятное совпадение? – спрашивала она себя, выйдя на оживленную, элегантную, безразличную к ее беде Шарлотт-стрит. Навстречу ей шла изумительно красивая, гигантского роста негритянка с целой упряжкой абрикосовых пуделей… Как же это?! Именно наша бутыль, «на которую никто покуситься не смеет»?! Нечистый на руку обалдуй втихую пользует выпивку и непременно из этой вот сироты-бутыли?!
Она была голодна, измучена, подавлена… Леон, черт тебя возьми, умоляла вслух, чуть не шатаясь от усталости, для чего ты погнал меня сюда, Леон? Чтоб я не смела поверить, что тебя больше нет?
Вровень с ней медленно тащилось свободное такси. Но, верная себе, Леону и бог знает какому кодексу беглецов, она пропустила этот пригласительный экипаж и долго еще ловила следующую машину.
Между тем произошла обычная осечка, досадный диссонанс, нечаянно прихваченная фальшивая нота. Нащупывая внутренним слухом гармонические сочетания и ходы, Леон предчувствовал многие события, но предвидеть это нелепое совпадение – изгнание вороватого бармена на другой же день после налета Кнопки Лю на закрома корейского ресторана – он не мог.
И положа руку на сердце: вся эта дикая Леонова затея была, в сущности, артистическим экспромтом, одним из тех «маячков», которыми он метил территорию своей жизни. (Экспромты редко срабатывают на пользу дела, укорял его шеф.) Да и Кнопка Лю, хоть выпивку и уважал, но – домосед и закоренелый парижанин, вряд ли сподвигся бы рвануть в Лондон ради какой-то там бутылки… Он и Леопольду сказал:
– Вот стоит у меня перед глазами мой Тру-ля-ля, у фонтана, ну, где мы встретились в последний раз. На днях даже снился: улыбается и говорит мне, ну, это… ну, насчет корейского бухла аж в Лондоне… Поверишь: каждую ночь просыпаюсь и думаю: да етти твою, что ты хочешь от меня, а?! Чтоб я сдох, если потрачусь на эту аферу. Деньги-то какие: билет на поезд, то, се… За-ради чего?
И тогда Леопольд, щедрая душа, достал портмоне и слегка украсил жизнь бывшего марксиста, подтвердив тезис насчет бытия, которое, как ни крути, все ж таки определяет сознание…
* * *
…Вернее, все было чуть-чуть иначе: они давно не виделись, а Леопольд, такая радость, свалился на голову без предупреждения. Просто возник рядом с грузовичком Шарло – обычное воскресенье на «Монтрё», и Кнопка Лю торчал там с самого утра в поддержку своему троцкисту. Не передать, как он обрадовался Леопольду, – шутка ли, сколько не видались! Шутка ли, в какой дали от Парижа прозябал Леопольд столько лет! (На самом деле Леопольд довольно часто наведывался в Париж, просто не всё и не всегда Кнопке Лю положено было знать.)
Некоторое время они вместе бродили от прилавка к прилавку, перебирали барахло на столиках, присаживались на корточки перед расстеленными на земле газетами, споря о том и о сем, как в былые славные времена… Леопольд выудил из бросовой кучи тряпья у какого-то пакистанца винтажную куклу: Германия, прошлый век, прелестная фарфоровая головка, натуральные волосы, туловище – натуральная кожа… «Из Освенцима, что ль?» – поинтересовался Лю, а Леопольд и бровью не повел. Затем эфиоп перепоручил весь свой хлам Шарло, и они с Леопольдом засели за пивом в том ресторанчике со штурвалом на голубой вывеске, где совсем недавно…
– Надо же! – сказал Кнопка Лю, когда официант принес им кружки. – Надо же, какая незадача: опять я не познакомлю тебя со своим Тру-ля-ля… А ведь мы с ним недавно пили тут и ели «мули», вот за этим же столом, как пара голубков. Теперь только черт рогатый знает, где он со своей беглой малышкой…
И на радостях от встречи со старым другом Лю принялся во всех деталях рассказывать душераздирающую историю любви:
– Ты не поверишь, Леопольд, это как в романе или в кино: является ко мне на днях Тру-ля-ля с перекошенной от любви рожей, заикается и на коленях умоляет сделать паспорт – для нее…
То есть как раз ту историю, которую поклялся держать при себе до смертного часа. Но ведь Леопольд – это ж такой близкий друг, с которым в огонь и в воду… Словом, история о звере-супруге, украшенная несусветным орнаментом, похожим на обстановочку квартиры самого эфиопа-марксиста, должна была Леопольда развлечь.
– И ты им помог… – деликатно предположил тот.
– А как же! – воскликнул Лю. – Знаешь, в одной русской опере один военный мужчина поет: «Лю-уб-ви-и-и всъе во-озра-сты поп-корны-и-и», что в переводе означает: если невтерпеж спустить, то и кулак сгодится! – Он захохотал.
Он любил щегольнуть перед Леопольдом блестящим знанием русского языка и русского обихода. Но в ту же минуту вспомнил о благородном смущении Леона, вспомнил сиротский квадратик фотографии со скуластым девичьим лицом и… и как-то загрустил.
– Вот тут мы как раз с ним и сидели, – повторил он, подбородком указывая на кружку с пивом и окончательно смешивая две разные истории и две разные встречи. – Он купил у меня уникальную вещь: мешок для сбора мочи.
– И куда ж они, бедняги, подались? – так же мягко и улыбчиво поинтересовался Леопольд.
– Не доложил… – понурясь, отозвался Кнопка Лю. – Был ужасно напуган.
Впрочем, Леопольд уже отвлекся от любовной интрижки этого самого «Тру-ля-ля», к которому был так привязан его старинный приятель, и принялся рассказывать о жизни в Тегеране, о своем растущем бизнесе и о партнере, богатом иранском еврее:
– Добрейший мужик, симпатяга, Шауль, только глуповат, вернее, очень наивен… И в коврах мало что смыслит: его главная удача в том, что на должность управляющего этим огромным производством он догадался пригласить меня, и вот уже год мы партнеры, и, думаю, он ни разу об этом не пожалел…
Словом, Леопольд вел себя как любой агент в подобных ситуациях. Он много лет работал на La Piscine[69], как называют парижане DGSE, Генеральный директорат внешней безопасности, ибо скучное это здание, похожее на какой-нибудь НИИ, находится рядом с плавательным бассейном, на самой границе Парижа, где круглосуточно гудит периферик[70] и откуда из-за мощных глушилок чертовски трудно куда-либо дозвониться… Леопольд был очень ценным сотрудником Direction generale de la securite exterieure и в Тегеране выполнял одно деликатное долгосрочное задание, о чем, конечно же, не догадывался его симпатичный, но недалекий иранский партнер, успешно исполнявший вместе со своими коврами роль респектабельной ширмы.
У Леопольда поднялись бы дыбом последние волосы на сильно поредевшем загривке, если бы он узнал, какие топографические сведения зашифрованы в узорах пленительных персидских ковров, отправкой которых в Европу он лично ведал.
Но сейчас, сидя напротив лопочущего, поющего и пьющего Кнопки Лю, он размышлял: какая связь между исчезнувшим Тру-ля-ля и застенчивой просьбой симпатяги-партнера: разузнать «там, в вашем Париже» о каком-то пропавшем певце – то ли племяннике его соседа, то ли друге его племянника… Словом, «парень попал в беду, и кое-кто за него готов отвалить приличную сумму»… Помнится, эта странная просьба озадачила Леопольда, насторожила, заставила лишь улыбнуться партнеру в ответ на наивную, в детских ямочках, улыбку, но ничего не обещать.
– Поверишь, все время думаю о его идиотском предложении, – слышал он голос Кнопки Лю. – Езжай, мол, в Лондон, есть там выпивка в каком-то ресторане. Соджу – эта такая японская водка, что ли? Езжай, говорит, опохмелись. Эт-то что еще значит?
