Ознакомительная версия.
– А известно ли тебе, Фёдор, что твой Вагнер был антисемитом? А ты ж, как я знаю…
– Известно, – не пожелал он слушать, что знает Примакова. – Я люблю его не за взгляды, а за гениальную музыку.
Допрос прервала ведущая вечера, объявившая в микрофон, что сейчас выступит какой-то гость из Германии. Фёдор и Ольга воспользовались моментом и отошли к фуршетному столу. Взяли по бокалу красного вина, и Оля предложила тост… за Вагнера. Фёдору идея понравилась и, пригубив чуток из бокала, он взялся пересказывать содержание оперы «Тристан и Изольда». Сменил тему, только когда заметил, что Ольга уже «не с ним»: её начинал пробирать хмель.
В нескольких шагах, с бокалом такого же красного вина, Лена Овчаренко бурила Федю ревнивым взглядом. Рядом с ней крутился Романченко, плёл какую-то ересь. Лена равнодушно кивала, но когда этот боров попытался обхватить её за талию, оттолкнула его руку и молча направилась прочь из актового зала, раз за разом поглядывая на Бакланова. Кусая от ревнивой досады губы и боясь расплакаться на людях, Лена ускорила шаг. На вечеринке больше никто её не видел.
Для охмурения Ольги в ход пошло всё. Федя мобилизовал обрывки сведений, почерпнутых из энциклопедий, книжек по искусству, даже театральных программок, доступно и кратко подающих самое суть шедевров драмы и комедии.
Фёдор всё больше завладевал Ольгиным вниманием, не забывая между делом добавлять ей вина в бокал. А когда та уж совсем затерялась в исторжениях Фединой эрудиции, начал понемножку подливать водку.
От внимания Ольги не ускользнуло внезапное повышение крепости вина, считавшегося полусладким. Фёдор заверил её, что «Каберне» должно быть именно таким: чем больше его пьёшь, тем оно кажется крепче. Ольга уже дошла до «нужной» кондиции, что помешало ей распознать этот вздор.
Федя предложил выйти на свежий воздух. При нём – пакет с двумя початыми бутылками: одна с вином, другая с водкой.
Попросил Ольгу не оставлять бокал и свой прихватил, а то, говорит, мало ли, вдруг родится тост.
– Да и можно ли не выпить за такую красивую даму? – убеждал её Фёдор.
В голосе Бакланова Ольга не уловила ни иронии, ни коварства. Время для неё потеряло счёт, а пространство – формы. Поблекла в памяти, а затем и вовсе улетучилась настоятельная просьба Дмитрия перезвонить, если задерживается.
В коридоре Фёдор подлил вина себе и Ольге для тоста «за красоту великого искусства». Пока Ольга, глядя Фёдору в глаза, вспоминала хоть что-то умное по теме, он долил ей в бокал водки. Ещё одна порция коктейля готова. Надо только не потерять темп и «реализовать» тост, для чего Фёдор подсказал Ольге начало изречения Станиславского о роли театра. Продолжения она не помнила, и Фёдор сам же довёл цитату до конца, после чего щедро похвалил даму за познания о царстве Мельпомены.
Выпили. Ольге подурнело, и Федя мастерски удержал её на ногах. И… О чудо! Дверь в лабораторию международных исследований оказалась приоткрытой, ключ торчал с внутренней стороны. Крепко держа Ольгу за талию, Фёдор втащил её в кабинет, предложив: «Давай тут посидим, отдышимся». Его спутница легко согласилась.
Обстановка лаборатории располагала не только к исследованиям, но и к приятному отдыху. О первом посетитель мог судить по стеллажам битком набитым новейшими книгами, журналами, в основном заграничными. В пользу второго уместными казались телевизор с видаком, кофейный аппарат, тостер и роскошный диван, обитый итальянской кожей. На него Фёдор и усадил Ольгу, потерявшую ощущение не только времени, но и реальности происходящего.
Следующий тост не понадобился, и свой бокал Фёдор поставил на ближайший стол, а Ольгин аккуратно перехватил, когда та едва его не уронила. Из сидячего положения Ольга упорно клонилась в лёжку. Сознание покидало её буквально на глазах.
Фёдор помог даме улечься, устроив её кверху спиной и коленями на пол. На остатках рассудка Ольга успела изречь нечленораздельное «ээ… ты ч-чё… чё… чё ты делаешь?…» – пока не отключилась.
Закрыв кабинет на ключ, Федя решил убедиться, что Ольга – полные «дрова». Медленно и осторожно задрал ей юбку на поясницу и погладил ляжку. Реакции – ноль.
«Ничего себе!» – от стрингов, тогда ещё диковинки, Фёдор пришёл в возбуждение на грани эротического трепета. Будто играя на щипковом инструменте, он потянул стринги за ту их часть, что врезается меж ягодиц. Отпустил. Шпок! И опять реакции – ноль.
«Кажется, можно приступать», – подумал Фёдор и двумя пальцами взялся за бегунок молнии на оттопырившихся джинсах.
– Ну что, Димуля, вот и сбылось твоё пожелание, – вслух произнёс Фёдор, держа двумя пальцами бегунок. Ему вспомнилось то самое «выпусти пар».
Воображение дорисовало картину: он среди папуасов совершает местный ритуал «выпускание пара». Так ему представилось прилюдное лишение невесты девственности. Она лежит на камышовом настиле обнажённая и соблазнительная, с похотливой улыбкой и призывным взглядом.
Папуасы становятся вкруг парочки, исполняя народный танец под звон бубна и гортанную песню. Смысл её Феде представился как «давай, возьми её, она твоя, выпусти в неё пар». Нельзя было это делать сразу. Нужно дослушать песню до конца, все три куплета. И только потом…
Молнию Федя расстёгивал медленно, будто наслаждаясь моментом и похотливо разглядывая Ольгины «параметры».
* * *
Самодовольный, распираемый мстительным счастьем, Фёдор шёл к троллейбусной остановке. В голове крутилась им же переиначенная поговорка: «кончил в тело – гуляй смело». [26] От нового каламбура Федя нет-нет, да и прыскал со смеху, чем удивлял немногочисленных прохожих.
Телефон-автомат. В кармане нашлась нужная монетка. «Какой там у него номер?» – не понадеявшись на память, заглянул в блокнот. Два-два-два… длинные гудки… ну где ты, Димуля?
Институтский справочник обновляли совсем недавно. Проект носили по отделам и давали каждому из сотрудников на уточнение личных данных. Тогда-то Федя и выцепил Ольгин домашний номер.
Телефон разбудил Дмитрия около полуночи.
– Алло, – сонно, вполголоса произнёс Жердинский.
– Аллё-о-о… – развязно протянул Фёдор.
– Слушаю вас, – Дима догадался, что звонивший крепко пьян, однако трубку вешать не стал. Мало ли кто это, думал он, пытаясь по голосу догадаться, кому из друзей взбрело в голову трезвонить в районе полуночи.
– Это Дмитрий Жердинский? – спросил Федя голосом Левитана, [27] стараясь звучать как можно трезвее.
– Простите, кто вы? – Дмитрий всё ещё держал марку, так и не поняв, кому принадлежит этот пьяный голос с гортанными обертонами.
– А ты не узнал? – Фёдор не то спрашивал, не то утверждал.
– Нет, – спокойно продолжал Дима полночный диалог. – Коля, ты? – высказал он догадку. Ему показалось, что голос напоминает его однокурсника, недавно вернувшегося из Англии. «Но почему он пьяный? – мысленно недоумевал Жердинский. – Он же и капли в рот не берёт».
– Не-е-е, я не Ко-о-оля, – протянул Федя, продолжая притворяться ещё больше пьяным, – я Федя, Федя я. Помнишь набережную? А, Димуля?
– Какую набережную? – Жердинский начал понемногу раздражаться.
– Ну как это – какую? Ты чё? Забыл, как ты при всех расстегнул мне ширинку? А? – Федя взял паузу, ожидая реакции. С того конца провода – молчок.
– А потом ещё сказал: «Выпусти пар». Помнишь, Димуля? – Федин голос постепенно твердел в интонациях.
– Послушай… э-э… Федя, – Дмитрий попытался перевести разговор с агрессивной тональности на если не дружескую, то хотя бы немного доброжелательную.
Федя оставался неумолим:
– Нет, это ты меня послушай! Ты сначала пошутил про костюм. Я не оценил твой юмор, хотя ты и в самом деле ничего смешного не сказал. Я, конечно, полез в бутылку, понимаю. Ладно, ты меня хорошенько стукнул. Заработал я, ты правильно сделал.
Дмитрий уже понял, о чём разговор. Выпускное утро всплыло в памяти так ясно, будто всё произошло вчера. Он знал наперёд, что собирался ему сказать Федя. Но всё ли знал? Ведь не позвонил же ему этот случайный знакомый только ради пересказа событий многолетней давности. «Значит, ему что-то надо. Только что?» – бередила его извилины тревожная мысль.
– А потом ты, – Фёдор дальше вёл обличительную речь, – потом ты понёс околесицу про меня и, главное, про моих родаков. И про меня ты всё хорошо разобрал, точно всё. Но вот чё было маму с папой трогать? А? Ты угадал тогда, что я их ненавидел. Слушай, а как ты это сделал? Ты чё, ясновидящий? Ладно, не важно. А теперь переходим к самой главной части мрль… марль… марлезонского балета.
Пока всё звучало понятно и предсказуемо. После выпускного их дороги разошлись, казалось, навсегда. Жердинский даже думать забыл о случае на набережной, чего не скажешь о Бакланове. Дмитрий поймал себя на том, что продолжения рассказа ожидал с чувством тревоги. Необъяснимой тревоги.
– Ну меня ладно, ты стукнул за дело, чтоб не задирался, – Фёдор спьяну пошёл по второму кругу. – Но на хрена ты батю с мамой трогал? А? Чё ты про них тогда начал всякую фигню молоть? От тебе было бы приятно, якшо б хто твоих предков отак полоскал?
Ознакомительная версия.
