Ознакомительная версия.
Дима решил сбавить тон препирательства, пусть и шуточный, но так, чтобы его слово имело верх. У себя в классе, да и в школе, он привык во всём первенствовать. По натуре неконфликтный, Дима предложил Фёдору выпить «мировую» с ним отдельно, а всем – за окончание школы и за дружбу. Он выдал ещё какую-то острoту, а Фёдор не расслышал. Догадался только, что в словесном поединке визави его превосходит. Ответ прозвучал вызывающе:
– Тебе надо, ты и пей! А я с тобой рядом даже ср…ь не сяду! – Его тираду встретило негодующее «у-у-у-у».
– Ну, зачем грубить-то? – Дима сохранял доброжелательный тон.
Настроение подпорчено, точка возврата к мирному диалогу безнадёжно пройдена и Федя сознательно шёл на конфликт. Потом уж никто не мог вспомнить, чей кулак ударил первым. Но то, что Дмитрий Жердинский, уже в то время неплохой боксёр, нанёс удар последним, запомнили все. Отменно выполненный апперкот – и Федя снова пластом на асфальте. Теперь говорить об его костюме – то же, что упоминать верёвку в доме повешенного.
Обильно кровоточили Федины губы. Средней силы, но точный удар вывел его из равновесия, голова пошла кругом. Каким образом не вылетел ни один зуб, осталось загадкой.
Пока Федя в испачканном и мятом костюме валялся на асфальте, Дмитрий завёл речь о недалёких обиженных умом зазнайках, желающих проявить себя любой ценой.
– И за примерами, – говорил он, – далеко ходить не надо. Вот (указал на Фёдора) этому человеку не досталось талантов и способностей. Зато гонору – на гения с головой хватит. Потому и выпендривается, делает всё не как надо, а лишь бы не так, как все. Для него главное – быть в центре внимания. Вот и сейчас: все пьют, а он – нет. Да ему пофиг, что делать! Лишь бы не так, как все, лишь бы о нём говорили: ах, какой он оригинальный!
Одноклассники Жердинского злобно захихикали. Для соучеников Бакланова то, о чём болтал Дмитрий, было не в новость. Они давно раскусили Фёдора, но никогда не обсуждали его внутренний мир. Теперь же возникла щепетильная ситуация, когда какой-то крендель из другой школы смешивает с грязью их одноклассника. Каким бы ни был Бакланов, а таки «наш человек».
И, может, всё обошлось бы, но Жердинский взялся морально добивать лежачего: перешёл на психоанализ, наговорил всякого вздора о Фединых родителях, об его проблемном детстве и прочее. Странное дело, по многим пунктам Жердинский попал в точку, отчего Федя начал внутренне беситься. «Что это за ясновидец выискался?» – думал он, так и не будучи в силах подняться на ноги, а может и не желая вставать, чтобы не получить «добавку».
Дальше произошло то, что не понравилось никому. Дмитрий подошёл к лежачему Бакланову и… расстегнул молнию на его брюках, сказав: «Выпусти пар!»
Боксёр нарушил неписанный моральный кодекс спортсменов-единоборцев. Одно из его правил – не унижать побеждённого соперника. И когда Жердинский так безжалостно попустил Бакланова, тихое возмущение переросло в открытое неодобрение с обеих сторон.
Первым за Бакланова вступился Витя Мокшанцев, широкоплечий и сутулый, всегда смущавшийся из-за «баскетбольного» роста. Скромный по натуре, но непременно стоящий на страже справедливости, Витя любил цитировать Достоевского: «Истина дороже всего, даже России».
– Слышь, давай прекращай, а? – твёрдо и уверенно заговорил Мокшанцев. – Федя напросился, ты ему врезал. Всё по-честному. Только сейчас ты уже переходишь границы. Хватит!
– Да я ж ничего плохого, я только… – начал было Жердинский, но Витя не дал ему закончить.
– Слушай сюда! – голос Мокшанцева приобрёл металлический оттенок.
В наступившей тишине Витя продолжил:
– Ещё одно слово против Бакланова или кого из наших, будешь иметь дело со мной. – Он распрямил спину, давая понять, что ростом заметно выше, чем кажется.
– И со мной! – подался вперёд Вовик Абрамов.
– И со мной!
– И со мной!
– И со мной! – На защиту Бакланова встал чуть ли не весь класс, включая девочек. Назревал конфликт.
Федю приятно удивила неожиданная поддержка, хотя он и догадывался, что дело не столько в нём, сколько в защите достоинства класса. К Дмитрию он тщательно присмотрелся. Из общего разговора выловил его фамилию и решил, что рано или поздно достанет этого белобрысого хвастуна и непременно с ним посчитается. И не столько за удар в челюсть, сколько за раскрытие предо всеми внутреннего мира Бакланова. Да ещё так кощунственно прошёлся по его родителям. Хоть Федя их и ненавидел, но это его родители, и говорить о них плохо он позволял только себе и никому другому.
А ещё больше – за унизительное расстёгивание змейки. Это при всех! И при девчатах!
Такие вещи не прощаются.
Рано или поздно, не мытьём так катаньем, возмездие наступит.
Так решил Фёдор Бакланов.
Ребятам хватило коллективного разума не начать потасовку «класс на класс». На зыбкой грани взрыва, но всё обошлось без кулаков. Федя же, вытирая губы носовым платком, вслух грозиться не стал, мысленно подытожив: «Мы с тобой ещё встретимся». Платок с пятнами крови решил сохранить, чтобы показать обидчику в час возмездия. Вот, мол, что ты со мной сделал, а теперь получай… и в дыню ему, в дыню! – злобно размышлял Фёдор, представляя себе, как он будет молотить этого зарвавшегося пижона.
Вскоре Бакланов незаметно улизнул с набережной. Одноклассники звонили в то же утро, спрашивали:
– Куда ты делся?
– С тобой всё нормально?
Федя отошёл от постыдного инцидента и теперь отшучивался, мол, «нуждаюсь в реабилитации». Слово такое, длинное – ему понравилось. Ребята поняли его по-своему и тем же вечером завалили к Бакланову на дом с закуской и горячительным.
«Предки» собирались навестить львовскую родню и, хоть не захлебнулись восторгом от намечавшейся пьянки, просили «с ы ночку» об одном: чтобы после «реабилитации» в доме был порядок.
В школе Фёдор по-своему пользовался уважением, но в компанию его не брали, особого доверия никто ему не выказывал. Виной всему – неуёмный выпендрёж. И то, что к Бакланову приехали после выпуска, ничего не изменило: ребятам просто выпал повод оттянуться. А тогда, на набережной, они вступились за Бакланова, потому что он хоть и придурок, но зато свой придурок.
Жизнь текла своим чередом, насыщалась впечатлениями, событиями, встречами. С годами Федя начал уж подзабывать боксёра-обидчика. Надежда на встречу с ним постепенно меркла, да и платок – напоминание о кровавой обиде – куда-то запропастился.
Теперь же, когда Жердинский реально замаячил на горизонте, Бакланова снова распирала жажда мести. Только не станет же он вызывать на «мужской разговор» не просто лежачего, а прикованного к постели. Совсем уж нелепо и безнравственно. И оставлять неоплаченный должок – тоже нельзя. Как же расквитаться и одновременно не выглядеть подонком? Над этой задачей Фёдор и напряг добрый десяток извилин. Благо, идея пришла быстро и неожиданно.
...
Отомстил Фёдор невероятно подло и кощунственно. На одной из институтских вечеринок взялся ухаживать за Ольгой, пользуясь отсутствием её воздыхателя Ерышева.
Поначалу вёл разговоры вокруг да около. Его цитатный запас казался неистощимым. Беспрерывно поражал Ольгу фоновым знанием литературы, музыки, живописи.
Когда говорил об опере, находившийся рядом хорошо захмелевший Цветин тронул Федю за плечо и, завладев вниманием, спросил:
– А скажи, дражайший наш Фёдор Михалыч, кто твой любимый композитор?
– Вагнер, – последовал немедленный ответ.
– Кто-о-о? – От неожиданности Цветин даже вытянулся в лице и едва не выронил рюмку с коньяком.
– Вильгельм-Рихард Вагнер, немецкий композитор девятнадцатого века, дирижёр, музыкальный теоретик, основатель «Веймарской школы». – Бакланов с удовольствием оседлал «конька», приводя полупьяную Ольгу в тихий восторг: «О какой Федька молоток, блин», подумала она, незаметно для себя обхватив ладонью его локоть.
Коллеги, стоявшие неподалёку, обернулись и с интересом ждали продолжения диалога.
– Погоди, Федь, – замахал руками Цветин, прерывая словесный поток, им же спровоцированный.
– А что вас так смущает, Виктор Васильевич? – удивился Фёдор.
– Да ты что, Бакланов, ты и в самом деле не понимаешь? – наседал Цветин, взявшись за Федины плечи, будто собирался его встряхнуть.
– Пока нет, – он ждал разъяснений, вежливо уклоняясь от прикосновений пьяного коллеги.
– Это же любимый композитор Гитлера! – Выражение лица Цветина казалось уместным для исполнения «Бухенвальдского набата». [25]
– Я знаю, что музыку Вагнера высоко ценил Гитлер, но в этом ни я, ни Вагнер не виновны, – улыбнулся Фёдор.
Цветин и стоявшие рядом коллеги в ужасе притихли. В разговор вмешалась Примакова:
– А известно ли тебе, Фёдор, что твой Вагнер был антисемитом? А ты ж, как я знаю…
Ознакомительная версия.
