Я писала медленно: то и дело приходилось возвращаться в начало, переписывать, исправлять. Иногда писала по ночам, в ларьке, но чаще дома. Родители отнеслись к этому по-разному. Мама крутила пальцем у виска, показывая, что у меня не все дома, отец одобрительно кивал и рекомендовал взять напрокат пишущую машинку.
Однажды утром к ларьку пожаловал бич. Он размахивал початой бутылкой «Пшеничной» и кричал, что в бутылке не водка, а черт знает что, и что я обязана принять у него эту бутылку и вернуть ему деньги. Я отказалась, так как никакой «Пшеничной» в ларьке не было. Он долго орал, стоя у ларька, потом вдруг затих.
Через несколько минут я услышала голос Олега.
– Пошел отсюда, пока я тебе головенку не открутил!
Я открыла, Олег возмущенно смотрел вслед убегавшему бичу.
– Вот скотина! Сгреб кучу мусора к углу ларька и стоит, спичкой чиркает! Среди бела дня!
Мы рассмеялись.
В конце весны Олега уволили. Наши начальники легализовали всех сотрудников, мы получили полисы и часть зарплаты стали получать официально. Олег со своими судимостями не вписывался в общую благополучную картину, и с ним без сожаления расстались. Узнав об этом, он только глянул сверху вниз, повернулся и ушел.
Лето я проработала в паре с молодой женщиной, и никаких особенных происшествий не было. В августе подошел мой первый отпуск, который я провела в больнице – ларек давал о себе знать.
Первую часть романа я закончила быстро. Взяла напрокат разбитую пишущую машинку, перепечатала роман. Учиться печатать пришлось на ходу. Куда девать рукопись, я не знала, поэтому отнесла ее Аленкиной матери Галине Семеновне, которая по образованию была филологом. Она прочитала, сделала несколько дельных замечаний, после чего мне пришлось снова все переписывать.
Все издательства были неимоверно далеко, на краю земли да и публиковать они предпочитали Кинга или Хайнлайна, но никак не меня. Иркутские издательства дышали на ладан. Мои надежды на то, что роман изменит мою жизнь, не оправдывались.
Я все глубже и глубже погружалась в пучину одиночества, в которой самыми яркими моментами жизни было выйти в подъезд покурить или купить еще одну книгу.
Тупо перепечатывать роман, исправляя стилистические ошибки, было невыносимо. Я не знала, что делать дальше. Не было никого, с кем можно было посоветоваться.
Осенью у меня появился новый напарник. Николаю было лет сорок пять, но выглядел он старше, худощавый, невысокий, весь сморщенный, но на удивление спокойный человек. Вывести его из себя, казалось, было невозможно. Его тихий голос успокаивающе действовал на особо буйных покупателей.
Он оказался заядлым собачником, держал дома трех сук – двух доберманов и овчарку. Про них он мог рассказывать часами. Его жена, дородная, белокурая женщина, ходила к ларьку по ночам в сопровождении собак, «проведывала» его. Она задалась целью «застукать» его со мной, но поскольку у нее это никак не получалось, она закатывала ему истерики на всю улицу просто так, для профилактики.
Николай был уже разведен однажды, и этот брак закончился для него прободением язвы после того, как жена облила ему машину бензином и подожгла. Николай долго лежал в больнице, ему делали сложную операцию, после которой он изменился.
– Если бы ты видела меня раньше, я ведь спортом занимался, качался! Эх! – вздыхал он иногда.
Я мало верила. Глядя на его сухопарую фигуру лыжника, с трудом можно было представить, что раньше он был здоровяком. Вторую жену он любил необыкновенно нежной, трогательной любовью и прощал ей абсолютно все. «У нее была трудная жизнь, – говорил он. – Первый муж был исключительным негодяем. Она от этого так и не оправилась…»
Жена срывалась на визг, когда чувствовала даже малейшее сопротивление с его стороны. Николай терпеливо ждал, когда она выкричится, потом обнимал ее, похлопывая и поглаживая по спине, приговаривал: «Ну что ты, Людочка, ну что ты… Ну все же хорошо, правда? Все хорошо…» Он с неодобрением смотрел на мой рацион, иногда состоявший из двух бананов или салатика.
– Кто так ест? – возмущался он. – Смотри, Лиана, дождешься, заработаешь, как я, язву, будешь знать…
Жена каждый вечер приносила ему теплые супчики, от которых на весь ларек воняло чесноком. Я морщилась и садилась подальше от этих кастрюлек, к окошку.
Как-то в трамвае рядом с дверью водителя я увидела объявление: «Холотропное дыхание, курсы, решение психологических проблем, прорыв в творчестве. Физкультурный диспансер. Тел. 53–44–45».
Про холотропное дыхание я читала в случайно попавшемся журнале. Кажется, это техника, позволяющая человеку погружаться в глубины собственной психики. Интересно… Я сразу запомнила номер телефона и через несколько дней позвонила.
Мужчина, назвавшийся психологом, сказал, что занятия на курсах проходят по понедельникам и четвергам в семь часов вечера. Стоимость сеанса шестьдесят тысяч. Он порекомендовал мне придти немного пораньше, взять с собой коврик. На этом мы распрощались.
Я даже себе не могла бы четко объяснить, зачем туда иду. Может, просто хочу узнать себя получше? Куда уж лучше… Кого еще я знала так хорошо? Никого. Или во мне было что-то, о чем я не догадывалась? Наверняка. Если судить по моему поведению во время развода, была во мне бездна чего-то, что я не умею контролировать. Существовала черная дыра подсознания, где происходило абсолютно все, но никак не учитывалось мной. Почему бы и в самом деле не заглянуть в эту бездну? Высоты я не боюсь, надоело мне бояться.
Штатный психолог физкультурного диспансера оказался худеньким мальчиком одних со мной лет: белый халатик, очечки, усики торчали зубной щеточкой. Звали его Павел Николаевич.
– Чем мне нравится этот метод, – рассказывал он, – нет зависимости пациента от врача. Наоборот, эта зависимость исчезает.
Меня это вполне устраивало. Попадать в зависимость я не собиралась.
– Суть проста, – продолжал он. – Вы ложитесь на коврик… Видели в коридоре людей? Все они пришли на курсы, так что одна вы не будете, не волнуйтесь. Звучит незнакомая музыка, вы стараетесь дышать как можно чаще и как можно глубже. При этом стараетесь максимально расслабиться. Если что, я буду рядом. Противопоказаний мало, но они есть. Надеюсь, у вас нет злокачественных опухолей и порока сердца. Нет? Замечательно.
Собравшаяся группа была очень разнородна: несколько детей, подростки, взрослые, − всего человек десять. Психолог провел нас в небольшую комнату, в которой прямо на полу стоял магнитофон и громадные колонки.
Мы расстелили коврики, сели на них, неуверенно переглядываясь между собой. Психолог еще раз объяснил, что нужно делать, потом выключил верхний свет, оставил включенным небольшой светильник и включил музыку. Мы дружно стали хватать ртом воздух. Я сразу поняла, что у меня ничего не получится, отвлечься от пыхтящих радом соседей невозможно. Но я ведь пришла сюда с определенной целью, а значит должна хотя бы постараться достичь ее.
Я дышала, дышала, дышала… И вдруг поняла, что дышать больше не нужно, не хочется, устала. Это ощущение длилось вечно. Я лежала, не двигаясь, и не дышала очень долго, почти бесконечно, тело вдруг словно наполнилось невесомостью, я как будто выплывала из него… Внезапно снова захотелось дышать, я сделала несколько быстрых вдохов-выходов и снова замерла в блаженной нирване чувств. Ничего не болело, ничего больше не беспокоило. Казалось, так может длиться вечно.
Но ничто хорошее вечно не длиться – у меня стало сводить сначала руки, потом плечи, потом спину, ноги… Больно не было, все тело словно покалывало мелкими, слабыми электрическими разрядами, это ощущение стало распространяться и на голову, на мышцы лица. Я хотела было позвать психолога, но, открыв глаза, обнаружила, что этот сукин сын ушел по своим делам.
Я мысленно пожала плечами и снова закрыла глаза, я верила, что мое тело меня не подведет. Примерно через двадцать минут психолог бодрыми шагами зашел в комнату и сделал музыку потише. Это было сигналом к тому, что необходимо выйти из состояния транса. К этому времени мне уже надоело и лежать, и дышать, и что у меня все сводит. Я открыла глаза и села. Рядом со мной приходили в себя другие. Психолог вещал про снятие блоков, про уровни. Мне казалось это бредом.
Как объяснил нам Павел Николаевич, большинство из нас, проходили начальный уровень. Позже мы должны были выйти на некий «трансцендентальный» уровень, на уровень подсознания. Именно на этом уроне можно было увидеть свои предыдущие жизни, вспомнить то, что было раньше с твоей душой и все такое прочее. Впрочем, как только Павел Николаевич начинал об этом говорить, внятность речи исчезала.
Три последующих занятия не дали мне решительным образом ничего. Во всяком случае, так мне казалось. Я послушно дышала, лежа на коврике. Все.
В ларьке между тем наступили перемены. Николай уволился, а на его место, не долго думая, Сергей назначил Женю, который к этому времени провинился в старом ларьке: его застукали пьяным на смене и в наказание его перевели ко мне. Выручка у нас была намного меньше, а значит, меньше была и зарплата.
