Но через месяц я поняла, что просто физически больше не могу работать. Во-первых, я панически боялась всех, кто начинал мне угрожать, и ни слова не говоря, сразу же нажимала на тревожную кнопку. Вскоре меня знал весь ВОХР. Мои смены оказывались самыми «тревожными».
Впрочем, не лучше обстояло дело и с моими сменщиками. Один из них, тот самый дюжий парнишка, оказавшийся студентом, рассказал мне, что его не так давно пытались поджечь, закинули в ларек бутылку с зажигательной смесью, он сбил пламя курткой. В старой части города было еще больше наркоманов. Три минуты, положенные для приезда охраны, порой растягивались в часы. Но странное дело, через некоторые время я поняла, что нарываюсь на неприятности сама!
Словно организму не хватало того адреналина, который вырабатывался во время криминальных происшествий. Я вызывала огонь на себя, я не могла удержаться от этого, мне нравилось то щекочущее чувство опасности, которое возникало каждый раз, когда я препиралась с очередным наркоманом.
Мне ничего не стоило погасить агрессию обкурившегося или смертельно пьяного пацана улыбкой, ведь редко бывало так, чтобы женская улыбка не действовала на мужчину успокаивающе, однако я ловила себя на том, что злю покупателей специально, чтобы увидеть, как их лица начнут перекашиваться от злости, а когда они с ненавистью начинали трясти решетку, я, вдруг успокоившись, нажимала «тревожную» кнопку.
Через месяц я поняла, что работаю почти даром: Иван Иванович с честностью идиота платил налоги с зарплаты. Я подозревала, что он не хочет расплачиваться с продавцами «черным налом», потому что кладет его в карман. В самом деле, зачем отдавать другим то, что можно оставить себе?
Я пересчитала купюры, выданные кассиром, и поняла, что на месяц мне этого не хватит. Было от чего впасть в отчаяние. Куда мне идти? В завершение всего сам Иван Иванович весьма недвусмысленно стал намекать, что наши отношения надо бы продолжить в более интимной обстановке, например, съездить за город. Единственного человека, который мне посочувствовал, увидев в моих глазах безнадегу, избили у меня на глазах. Это был покупатель, подвыпивший мужчина лет сорока. Он покупал сигареты и обратил внимание на того, кто их подавал, то есть на меня.
– У вас такие грустные глаза, – сказал он.
Далее следовал набор банальностей, но я клюнула – поговорить мне было совсем не с кем, не с собой же разговаривать! Он все допытывался, как меня зовут, когда на него налетела группа подростков, и его утащили за ларек, бить. Я вызвала милицию. Милиция быстро задержала пацанов, однако мужичка этого так и не смогли найти, видать, все же ему повезло, и он сумел убежать. Подростки косились на меня, однако напасть на ларек так и не решились.
За эту ночь я вызывала милицию четыре раза. Чем больше человек боится, тем больше вероятность того, что его страхи сбудутся: теперь я сама была словно магнит для неприятностей.
«Ну не может ведь весь мир быть сумасшедшим! – я старалась рассуждать здраво, насколько могла. − Если мир – в норме, если он такой, как обычно, значит, что-то не в порядке со мной?»
Я вспомнила, как Леночка Вздорова бегала вместе с Ильей к бабке, как она старалась затащить к бабке меня, и в первый раз задумалась. Илья довольно суеверный человек, меня он, наверное, в то время сильно ненавидел, ведь я мешала его отношениям с Леночкой. Может, они что-то сделали, и теперь мне не везет?
Сама мысль была бредовой, однако состояние мое было таково, что я хваталась за соломинку. Большинство женщин обязательно знает адрес такой бабки, поэтому далеко ходить не надо было. Я расспросила сменщицу и отправилась по указанному адресу.
В двух словах я объяснила толстой, опрятной старушке, что меня не устраивает в жизни. Она покивала головой, провела меня на кухню, усадила на табурет, растопила воск и вылила его в воду над моей головой. После этого она посмотрела на образовавшийся узор и вдруг в голос завыла.
– Ой, да что же это они с тобой сделали! Ой, да до смертушки тебе осталося всего ничего! Да девять хомутов на тебя навешано! Да бедное ты мое дитятко!
Я с удивлением смотрела на бабку, соображая, подготовлен этот спектакль заранее или это экспромт. Впрочем, бабка быстро успокоилась.
– Ничего, все еще наверстаешь, снять это сложно, но я смогу.
Она попрыскала на меня водичкой, зажгла свечи, побормотала, крестя меня ими. Я с интересом наблюдала. Надо сказать, что я всегда относилась к этому скептически.
– Вы знаете, у меня еще одна неприятность, – промямлила я, следя взглядом за бабкиными быстрыми руками. – Меня достает хозяин ларька, в котором я работаю… Говорят, седина в бороду, бес в ребро.
Бабкины руки на мгновение замерли.
– Еще бы не доставать, – сказала она, – вон глаза—то какие… – потом вдруг наклонилась ко мне и, обдавая затхлой влажностью дыхания, зашептала. – А ты, кисонька, не теряйся, чего там. Старый конь борозды не испортит! Оно, может, и к лучшему.
Я отстранилась. Мне вдруг стало смешно. Неужели, Лиана, ты в самом деле решила, что эта старая неграмотная женщина поможет? Еще раз спрашиваю, где твои мозги? А?
Я встала, расплатилась и ушла. Я не стала пить водичку из подозрительных пластиковых бутылок, которые мне всучил колченогий бабушкин сын, я вылила ее в раковину и решила навсегда забыть о существовании таких бабок. Нечего по ним шляться и деньги тратить. Их и так мало.
Из ларька я уволилась.
Буквально через месяц в нем порезали молодую женщину. Кажется, это сделал ее знакомый, заглянувший к ней посидеть, поговорить. Он нанес ей двадцать ножевых ранений, забрал три бутылки водки, блок сигарет и ушел.
Пострадавшая нажала на тревожную кнопку, но охрана приехала только спустя десять минут. Посмотрели, вызвали «скорую». Она лежала на полу, и ей было очень холодно. Они ходили по ларьку, переступая через нее, и ни движения не сделали, чтобы ей помочь. Им за это не платили.
Спустя два месяца после преступления подонок все еще не был пойман, хотя в милиции знали и его имя, и где он живет.
Глава двадцать первая
Не сдавайся!
– Лиана, я тебя очень прошу больше в ларьках не работать, – сказала мама. – Мне не нравится эта работа.
– Угу, – я кивнула, потому что полностью была с ней согласна.
Совсем иначе отреагировал на мое новое увольнение отец.
– И чем ты теперь будешь заниматься? Деньги где возьмешь? На что жить будешь?
Сидя на кухне, я завела разговор о том, что он постоянно раньше пугал меня будущим, запугивал самостоятельностью, приговаривая при этом:
– Хлебнешь еще самостоятельности этой, узнаешь почем фунт лиха, обратно прибежишь к маме с папой, да поздно будет!
Я спросила, что он всегда подразумевал под этими словами? Отец удивленно посмотрел на меня.
– Как что? А разве ты досыта не нахлебалась? Дальше идти некуда, мужа нет, работы – тоже. Вот тебе и вся твоя самостоятельность!
Настало время удивиться мне. Если все, что со мной произошло – это именно то, чем меня стращали всю жизнь, то чего, собственно говоря, бояться? Хуже не будет! Верно? Верно!
Я стала писать вторую часть моего «многострадального» романа.
– Лиана, так жить нельзя! – буквально через месяц стала уговаривать меня мама.
– Почему?
– Нельзя не спать по ночам – это вредно для здоровья, нельзя по восемнадцать часов сидеть за пишущей машинкой – это портит зрение, а его у тебя и так нет. Нельзя ни с кем не общаться, никуда не ходить и никуда не стремиться. Тебе нужно бросить курить и устроится на работу.
– Почему же я никуда не стремлюсь, я стремлюсь… – я кивнула на кипу бумаги, рассыпанную по софе и по полу. – Что касается работы, то куда мне идти? Подскажи…
Мама с отчаянием посмотрела на меня и ушла. Я никогда не могла разговаривать с ней нормальным тоном, потому что всегда получалась, что она права, а я – нет. То есть я внутри ощущала уверенность, что я права, но доказывать эту правоту было то же самое, что медленно погружаться в трясину.
Разговор становился бессмысленным, мы переходили на повышенные тона и разбегались по комнатам. Вскоре мама перестала заговаривать о работе – наверное, поняла, что мне и в самом деле могут предложить только работу в ларьке. Ларька она боялась, хотя не знала и сотой части моих приключений.
Когда я думала, что все, что могло произойти, со мной уже произошло, я ошибалась.
Я заболела. Ночью я проснулась от дикой боли в животе. Голова кружилась. Я едва успела добраться до туалета, как меня вывернуло наизнанку. Я вернулась на софу и стала ждать, когда боль утихнет, но она не утихала. Я подумала, что мне конец. Я позвала маму, но та только вздохнула, глядя на меня.
– Надо ждать утра…
Отец оказался оперативнее, сбегал в переговорный пункт на углу, вызвал «скорую».
Врач первым делом спросила, есть ли у меня полис. Полиса не было. Она сосредоточенно помяла мне живот и решила увезти в больницу, хотя никак не могла понять, что со мной.
