Ознакомительная версия.
– Мне бы сейчас хоть того Славика из автосервиса, что был у меня три года назад, – делилась она с Владкой сокровенным. – Сейчас не до жиру. Хоть как-то перекантоваться.
Владка предложила ей холостого Генерида.
– Сколько? – загорелась Танька.
– Сорок восемь.
– Да на что мне его возраст, – огрызнулась она. – Зарабатывает он сколько?
Владка сказала.
– Ты что, дура? – обиделась Танька, решившая, что подруга смеется над ее горем. – Ты хочешь, чтобы мы на Иркины алименты втроем, что ли, жили?
– Я еще меньше получаю! – рыкнула оскорбленная Владка.
– У тебя отец, а у меня отчим. Мне надо самой выживать, – резко провела водораздел между их судьбами Танька и разревелась.
Обрыдав плечо подруги, она почувствовала себя лучше. Они помирились и оставили Генерида в покое.
– Ты меня извини, – сказала Танька. – Просто жизнь такая, что хоть травись.
Владка поняла мгновенно. Сбегала, как и при отпевании Гельмута, за бутылью водки. И они сгоряча так урезали, что ей пришлось ловить такси, чтобы добраться домой и не ночевать вместе с Танькой и Иркой на их единственном диване. Всю дорогу она убеждала таксиста жениться на ее подруге. Но таксист почему-то хотел жениться на ней, пока она ему не улыбнулась.
Помыкавшись еще месяца два и найдя у себя на голове седой волос, Танька взревела:
– Боже, я старею! Я никогда больше никого не найду! Травиться, только травиться!
К счастью, Владка с литровкой водки была уже на подходе.
– Знаешь, тебе все-таки надо искать работу, – сказала она, куря на Танькином балконе и задумчиво стряхивая пепел на головы рыночных торговцев.
– Сама чувствую, что ничего лучшего не предвидится, – вздохнула в ответ подруга. – Так и издохну вся в трудах и мозолях.
– Ты всегда видишь в жизни один негатив, – заметила Владка.
– Дорогуша, – обрезала Танька, – у меня нет микроскопа, чтобы найти в ней позитив.
Да, у Таньки определенно есть комплекс Дездемоны: время от времени ее так и хочется придушить.
– Послушай, – не выдержала Владка в тот раз, – иногда мне кажется, что ты одноногая. На моей памяти ты еще ни разу не встала с «той» ноги.
В ответ Танька расплакалась, сослалась на свой седой волос, который тут же выдрала и предъявила ей в качестве живого укора, и попросила прощения за свой срыв.
Через месяц она нашла работу уборщицы в тресте стальных конструкций. Отчим прослезился, принес ей килограмм икры и немного денег. Но от дальнейших инвестиций стал воздерживаться. Танька перешла с путассу на куриные окорока и окончательно потушила леденящий душу зеленый взгляд.
– Жизнь налаживается, – сказала ей Владка.
– Отчим, гадюка, повез мать в Объединенные Арабские Эмираты, – закатила глаза в бессильной злобе Танька. – Чего ж я его раньше своей мамочки-то не нашла?
– Ты еще молода, – успокоила ее подруга. – У тебя таких отчимов еще будет и будет.
– Типун тебе на язык! – замахала Танька руками. – Мне нужен один и навсегда. Чтобы как лебеди. Или вороны? У кого там браки крепкие?
Владка не знала, поэтому ничего не ответила.
– Я тут уже присмотрела себе одного в тресте, – продолжила мысль ее подруга. – Ничего особенного. Но нужно же мне как-то обставить квартиру?
– Безусловно, – согласилась Владка, оглядывая пустые углы Танькиной комнаты. – А то хоть травись.
И она тут же побежала в магазин.
Так вот Танька и жила последнее время. Мужик из треста оставался непоколебимым, хотя она каждые две недели подрезала полы своего рабочего халатика.
– Отрастает он у тебя, что ли? – съязвила как-то Владка с улыбкой.
Танька заледенила ее взглядом. Но после утраты фосфора эффект был недостаточен. И не шел ни в какое сравнение с Владкиной улыбкой. Получилось один ноль в пользу бультерьера.
– Я скоро кудахтать начну от этих куриных окороков, – жаловалась вчера по телефону Владке подруга. – Когда же он соблазнится? Ты бы хоть зашла, что ли? Поболтали бы.
– Травиться будем? – спросила Владка, лихорадочно пересчитывая в уме скромные финансы, оставшиеся в ее кошельке с аванса.
– Нет, – Танькин голос дрогнул. – Я с предыдущего раза еще не отойду никак. Не хочу я травиться. Я пришла к выводу, что по отношению к смерти пословица: лучше поздно, чем никогда, недействительна.
– Ясно, – сказала Владка. – Я зайду завтра.
Сегодня – это вчерашнее завтра. И вот она дает в Танькину дверь два долгих гудка.
– Ой, у тебя кожа на синтепоне, что ли? Как ты не мерзнешь в такой курточке? – встречает ее Танька. – Проходи. И тут же убегает на кухню.
Владка вешает куртку на гвоздь в прихожей (трестовский спец так и не пожелал обставить Танькину квартиру), ставит сумку на посылочный ящик в углу и разувается.
– А Ирка где? – заглядывает она в комнату.
– Что? – орет Танька. – Иди ко мне на кухню. Я тут обед готовлю.
– Ирка, говорю, где? – повторяет Владка, входя на кухню и убеждаясь, что под обедом понимаются все те же неизбывные куриные окорока, которые Танька, злобно прищурившись, заливает водой на сковородке.
– На рукопашном бое.
– Где?
– На рукопашном бое.
Таньке это явно не интересно. И она актуализирует тему разговора.
– Эта курица такая старая, – Танька грубо тычет вилкой в желтую шкуру. – Наверное, она была несушкой. А уж потом, когда перестала нести яйца, ее зарезали.
– Вот видишь, чем опасен климакс, – подводит итог Танькиной эпитафии Владка. – Так ты Ирку еще и на рукопашный бой отдала?
– Что значит «еще»? Пусть научится правильно вести себя в обществе.
Нет, Владка, конечно, не Герасим. Но такую Му-Му ей иногда хочется утопить: «Что значит – «еще»?» Да то и значит.
– Она же, – говорит Владка, – у тебя на фигурное катание ходит, в музыкальную школу, на испанский язык…
– Ив изостудию, – гордо добавляет Танька.
– В изостудию?
– Ну и что ты так удивляешься?
– Да я же видела ее рисунки!
– Ну и?
– Мне кажется, если человек умеет рисовать, это должно быть видно.
– Подумаешь, – просыпается в Таньке материнское чувство, – Марк Шагал тоже уродов рисовал. А помер, подозреваю, не с последним рублем в кармане. Окорока не жевал куриные. На диване с дочкой валетом не спал.
– Значит, теперь она у тебя будет рисовать, как Шагал, играть на скрипке, как Паганини, и драться, как Ван Дамм?
– И очень даже хорошо, что будет драться. Не будет, как я: муж приходит домой в два ночи, а у меня все губы искусаны, все пальцы изломаны, все больницы и морги обзвонены. Прилетел, мой ангел? Сыт ли ты? Не ослаб ли? Не устал? А надо сразу в морду. Ногой.
– Это какого ж из своих мужей ты так обихаживала? «Сыт ли ты, мой ангел?»
– А что ты иронизируешь?
– Да я не иронизирую. Просто много их было. Как у тебя, кстати, с твоим начальником из треста?
– Пока никак, – расстраивается подруга.
И Владке становится неловко за свой вопрос.
– У меня уже из-под халата стринги видны, а он хоть бы взгляд бросил, – вздыхает чудо-уборщица.
– Не переживай так, у меня вон тоже в последнее время…
– У тебя каждое время – последнее, – чуть не плачет Танька. – Ау меня халат уже…
И Танька опять начинает рассказывать о своем многострадальном халате и черством начальнике. Прямо Гауф какой-то. Она садится на табуретку и забирается в дикие дебри соблазнения непоколебимого начальника. Потом переходит на что-то другое. И вскоре Владка полностью теряет нить повествования.
– Я ведь ему говорила: если вы позволите одевать свою жену кому-то другому, то и раздевать ее вы будете вместе, – заплывает куда-то за буйки Танька. – Правильно, нет?
– Угу, правильно, – поддакивает Владка.
– Да ты не слушаешь, подружка, – возмущается мать будущей каратистки-художницы. – Пришла называется поболтать. Ты в последнее время совсем никуда не годишься, матушка. Может, тебе мужичка завести? Хотя, конечно, с ним тоже хлопот хватает: стирка, глажка, готовка…
Владка отмахивается.
– А что здесь такого? – возмущается Танька. – Тебе проще. Ты можешь себе позволить даже малоимущего. Это мне надо кормильца, чтобы обставить квартиру и не дать пропасть ребенку. А тебе, с твоим-то папой…
– Ну, знаешь, мой папа тоже деньги не кует.
– А мой отчим кует, – трясет крашеными рыжеватыми патлами Танька, что делает ее похожей на плохо кормленную афганскую борзую, у которой болят уши. – Только толку мне от этой кузницы никакого. Всю жизнь, что ли, с Иркой на одном диване спать? В школе у нее тоже одни неприятности, – Танька совсем расстраивается. – На собрании мне их училка преподнесла: ваша Ирочка, говорит, совсем не хочет заниматься…
– Танька, успокойся, – утешает Владка подругу, уже хлюпающую носом. – Не обращай внимания. Она ведь педагог. У нее профессиональная ненависть к детям.
– А когда ж ей заниматься, – травит душу Танька, – когда у нее утром коньки, после школы испанский, а вечером изостудия? Когда ей заниматься-то?
Ознакомительная версия.
