Так вот, идя просёлочной дорогой, которая шла в низине, мы заметили впереди какое-то, без сомнения, происшествие; оттуда доносился тревожный рёв коровы. Подойдя ближе, мы увидели, что в одном из торфяных карьеров, находившемся почти что у обочины дороги, увязла, можно сказать, по самое брюхо корова пёстрой, чёрно-белой масти. Около коровы хлопотал деревенский мужчина, – то ли пастух или же помощник пастуха, то ли её хозяин. Замечу, корова стояла в карьере – почти точно параллельно обочине дороги.
Помнится, привязав к рогам коровы верёвку нужной крепости и став так, чтобы не свернуть животному шею, мужчина пытался собственной силой вытащить корову из карьера. Последняя тревожно мычала и, вынужденно помогая ему, делала сильные судорожные движения телом и конечностями – в направлении спасителя своего. Однако усилия их были тщетны.
Остановившись здесь, напротив человека и животного, мы несколько секунд понаблюдали происходившее. Затем Юрий, обратившись к мужчине, робко спросил:
– Может помочь?
Михаил едва ли не тот час весело добавил:
– Дружно так. Раз – два!
Мужчина оглянулся на нас и, помедлив немного, ответил:
– Ничего не надо. Щас трактор придёт. Как-нибудь да выдернем её.
Как говорится, выполнив свой долг, мы пошли дальше, нет-нет, да и поворачивая головы назад в сторону данного происшествия.
Дальнейшую дорогу к пруду, и сам пруд опишу также подробно: умалчивать о красоте – было бы, ну, неблагодарно!
Ну а дальше, преспокойно перейдя Ленинградское шоссе, перпендикулярно пересекавшее нашу дорогу (шоссе было в те годы малооживлённое автомобилями, скорость которых была совершенно не высока), мы пошли уже не просёлочной дорогой, но широкой тропинкой. Тропинка шла также в низине. Торфяных карьеров и тут было очень много. Они были разбросаны по обеим сторонам тропинки. Вид их, карьеров, был абсолютно такой же точно, как и у тех, что остались позади, по ту сторону Ленинградского шоссе.
Пройдя метров 250–300 мимо карьеров, мы подошли к достаточно широкому пригорку, по склону которого, можно сказать, сплошь росла уже высокая, хотя и ещё зелёного цвета, то ли рожь, то ли пшеница (что именно, не помню). По узкой тропинке, шедшей меж этого хлебного поля, мы поднялись наверх, на вершину пригорка. Здесь расположилась деревня. Деревня имела название – «Козино». Однако все-все называли её почему-то по-другому, видимо, манерничая, – «Казинó», – с ударением на последний слог. Конечно, узнал я настоящее название деревни – не тогда, в 1956-ом году, а позднее, много-много позднее. Деревня была не большая: домов 35–40, не более.
Остановившись здесь и осмотревшись, мы все, как по команде, повернулись назад.
– Хорошо как! – сказала Терновская старшая. Потом добавила: – Юра, ваша деревня – вон та? (Кивком головы она указала направление взгляда своего). Посмотрев, куда указывала Терновская старшая, Юрий коротко ответил:
– Да.
– А вон та, что левее и дальше, как называется? – снова спросила старшая из нас, вновь кивком головы указывая на предмет вопроса своего.
Юрий, взглянув в указанную сторону, тут же ответил:
– Шарфино, это деревня Шарфино.
– А вон там – что за труба? – продолжала расспрашивать Терновская старшая, опять кивком головы указывая на то, что её интересовало.
– Это кирпичный завод, – ответил Юрий и прибавил, – а при нём – посёлок Шелковка.
Какое-то время мы все помолчали, наблюдая с вершины пригорка сельскую панораму. Ленинградское шоссе, по горизонтали разделявшее панораму на две части, просматривалось отсюда, с пригорка, протяжённостью – километра в полтора.
– Юр, а ваш дом в деревне виден отсюда? – задала вопрос на этот раз Терновская младшая.
– Ещё как виден-то! Вон четыре подряд больших дерева на деревне. Это липы. Они перед нашим домом стоят, – говоря это, Юрий, вытянув руку вперёд, указал пальцем в направлении этих деревьев.
– А у нас за спиной деревня Казинó, – очевидно, напоминая цель прогулки нашей, заметила через паузу Юля.
– Да, пойдёмте, – сказала Терновская старшая.
Ступив на просёлочную дорогу, которая проходила здесь, на пригорке, мимо деревни Козино, мы пошли в сторону опушки леса, до которой было примерно метров 100. Подойдя к опушке и сойдя с просёлочной дороги, которая, замечу, повернула в саму деревню, мы далее ступили в лес. Ну, а потом, пройдя метров 100 также по лесной тропинке, уходившей вниз, «под гору», мы вышли к лесному, очень красивому пруду, название которому тогда было «Правинский». (В последствие, я расскажу о втором названии пруда, которое впервые услышал примерно в конце 70-ых годов; расскажу и о происхождении обоих названий пруда).
Выйдя к нему, пруду, мы пошли вдоль одного из его берегов. Пруд был продолговатой формы: метров 250 в длину и метров 50–60 в ширину. Пруд был не полностью окружён деревьями; примерно одна пятая часть берегов его была безлесная. Как оказалось, к этой безлесной части пруда мы и двигались. Спустя несколько минут мы были на месте. Пока мы шли вдоль пруда, я заметил, что купающихся и отдыхающих было довольно мало. На том месте, на какое мы пришли, таковых тоже было мало. Впрочем, ничего удивительного в том не было. Пруд находился при деревне Козино. Деревня, повторю, была тогда небольшая. Другие, ближайшие к пруду деревни: Богачёво, Николино, Шарфино, Лыково, Пузырёво, а также село Пригоркино да поселок Шелковка, – находились на расстоянии от одного до четырёх километров от пруда. Двигаться пешим ходом к пруду, а потом обратно в достаточно жаркий летний день, – для многих являлось, видимо, «подвигом». Двигаться же как-то иначе: на легковых автомобилях или целыми компаниями на велосипедах, – было для тех, бедных в материальном понимании, лет – не реально.
Место, на которое мы пришли, находилось почти что в самом начале пруда Правинский, потому что вообще в эту часть пруда втекал ручей, питавший своими водами пруд.
Место это было также красивое. Первым украшением его было поле. Что на нём тогда росло, не помню. Поле просматривалось и на противоположном берегу пруда. Между двумя этими полями, в не очень длинной ложбине, росли кустарниковые деревья. Здесь, кстати, протекал упомянутый ручей. Вторым украшением места – было множество кувшинок, росших в этой, передней части пруда.
Среди особых подробностей – из нашего отдыха – пребывания тогда на пруду Правинский – я запомнил такой эпизод. На прощание, перед тем как начинать собираться назад, Юрий и Михаил быстро сплавали за кувшинками. Потом положили их на берег, на траву. Ну и, спустя некоторое время, наша компания двинулась обратно. Кувшинки, или же по-другому – водяные лилии, в виде букетов понесли Терновские (мать с дочерью) и Юля.
Очень весело и отрадно было смотреть на эти красивые, насквозь-насквозь мокрые водяные цветы, подарок пруда Правинский.
Возвращаясь назад той же дорогой и поравнявшись с тем местом, где в торфяном карьере увязла корова, мы не увидели тут никого. Видны были только следы какой-то большой возни, – как на обочине дороги, так и на берегу этого торфяного карьера. Отсюда мысленно я сделал тогда вывод, что корову, конечно же, вытащили, освободили, так сказать, из плена торфяного карьера. Больше мне вроде нечего вспомнить из той нашей прогулки.
13.
Прошло ещё некоторое время. Как-то приехав, видимо, в будний день, в Богачёво одна, мама сказала мне:
– Собирайся, едем в Москву. Будешь проходить врачей – к школе.
Я очень обрадовался, но не тому, что надо «проходить врачей», а тому, что их надо «проходить» – к школе.
– Сейчас прям собираться? – взволнованно и радостно спросил я.
– Да, давай, – немного подумав, сказала мама.
Я быстро и с удовольствием собрался. И мы с мамой вскоре уехали в Москву. В Москве, проходя врачей в детской поликлинике по месту жительства, у меня обнаружили плоскостопие и, как я уже говорил выше, неполноценное зрение одного глаза, в частности правого; сказать точнее, диагноз глазного врача был такой: «дальнозоркость». И докторами мне было прописано носить очки и супинаторы. Что такое носить очки – я хорошо себе представлял.
Обидное слово «очкарик», которым обязательно наделят меня мои сверстники, – только это было препоной для спокойного ношения очков. Поэтому я согласился носить очки только тогда, когда пойду 1-го сентября в школу. Помнится, мама не стала настойчиво возражать против этого. Зато супинаторы убедила меня носить, не откладывая этого дела, как говорится, в долгий ящик. По этому случаю – хорошо помню такой эпизод. Я вновь в деревне Богачёво – после прохождения врачей. Опять в деревню приезжает мама. Дальше дело происходит в зимней комнате дома прабабушки. В этой комнате мы с мамой вдвоём.
– Вот привезла, меряй давай! – Протягивает мне она новенькие, коричневого цвета ботинки.
Думая, что мама купила школьные ботинки, я присаживаюсь на краешек стула (стул мне всё же велик, высок) и быстро снимаю с ног свои лёгкие сандалии.
