Ее зоркий взгляд остановился на остатках заманчиво выделявшегося куриного крылышка наверху.
– Вот странные все-таки эти люди, самое вкусное обязательно выбросят, – довольная собой стрекотнула птица.
Карканье старой вороны сверху заставил насторожиться. В это раннее утро не хотелось видеть других обитателей этого места.
Этот странный человек, часто появляющийся утром, всегда с недоверием и опаской смотрел и даже подглядывал за ней, избегая прямых взглядов.
Она его сторонилась скорее из чувства собственного достоинства, ей очень не нравилось его желание подглядывать. Она всегда опережала его взгляд и перескакивала на другое, неудобное для наблюдения место. В глубине своих мыслей она презирала его, но привыкла терпеть это присутствие. Встреча же глазами было уж слишком неприятна.
Она инстинктивно старалась уходить из поля любого зрения пригибаясь и подпрыгивая боком.
– Ведь…какой самонадеянный, а по жизни, видно, полное… ничтожество, – часто застревало у нее в уме.
Она взяла в клюв заманчивую косточку и отлетела на стоящую невдалеке лавочку. Тщательно оклевав вкусное мясо и подолбив косточку, она оставила ее. После вкусного завтрака она вновь вспорхнула вверх.
Взлетев на крышу дома, она важно прошлась по ней, смело несколько раз садилась на балконный откос, беспокойно поглядывая вверх и через стекло, заглядывая в дом, всем своим видом показывая, кто здесь хозяин.
Птица вовсе не подозревала о том, что кто-то именно сейчас в этот ранний час наблюдает за ней.
Роман Григорьевич смотрел из комнаты на красивую горделивую птицу, ему почему-то было приятна собственная незримость, и в то же время тревога собственной слабости щемила душу. Он любовался этим экзотическим созданием, остро ощущая красоту ее восприятия мира.
– К-тш, к-тш, Чрш-чрш, – о чем-то вещала птица.
В ответ – глухое и короткое «крш».
Видимо, где-то недалеко находился ее приятель.
Утро манило своей девственностью и прохладой. Роман Григорьевич вышел в сад и прошел вдоль дома к беседке. Перед тем как построить эту беседку, еще в молодости, Роману пришлось изрядно попотеть, вырубая корни и непроходимые заросли буйно разросшихся в этом месте крапивы и высоких кустов черноплодной рябины. В этих густых ветвях он нашел скрывавшееся от глаз прочно свитое из мелких сучьев искусно скрепленное глиной, травой и даже в некоторых местах тонкой проволокой сорочье гнездо. Была уже середина лета, гнездо опустело, покинутое птенцами и родителями. Оно оказалось очень прочным, и при разрушении обнаружились куски глины, травы, шерсти, необычных сухих корешков. Перед ним была загадочная гнездо-крепость. Разрушая ее, он чувствовал, совершает насилие.
На самом дне гнезда Роман обнаружил женский браслет. Он сразу вспомнил, как искал вместе со своей подругой это злосчастный браслет.
«Ничего особенного. Стоило жалеть!» – подумал Иван, когда внимательно рассмотрел его.
В памяти осталось раздражение давно покинувшей его подруги: она очень переживала о его пропаже. Она даже поссорилась с Романом из-за этого браслета, полагая, что он спрятал его намеренно, чтобы задержать ее здесь.
После этого случая он начал обращать внимание на мелочность ее поведения, беспричинные капризы и раздражительность.
С этого времени он вдвойне проникся уважением к своей соседке-сороке.
Заметив незадачливого соседа, сорока села на верхушку высокой березы соседнего участка. Хвост, словно дирижерская палочка, выдавал ее беспокойство быть на виду. Но любопытство к окружающему побеждало тревогу. Казалось, она видела все вокруг на обозреваемом ею участке. Роман Григорьевич остановил на ней взгляд, и птица мгновенно спланировала на соседний участок.
Через неделю Роман Григорьевич вернулся в Москву. Но буквально на следующий день снова захотелось на природу, в «родные Пенаты». В этот раз он решил поехать на машине.
Он пошел в гараж и издалека увидел знакомую фигуру приятеля. Тот его уже приветствовал, выйдя из бокса.
– Куда пропал, Григорьич… Я уж затосковал… Поговорить не с кем.
– Был на родительской даче, у брата… Ты знаешь, Игнатьич… красота на природе, – вырвалось у Романа Григорьевича.
– Не скажи… Не люблю эти дачи…свою не завел, а у тещи… постоянно что-то надо делать… нет покоя.
– А я вот как раз один… Кругом покой, как на картине у Левитана.
– Мне не понять… Не стал вовремя собственником… и посему восприятие без восторгов…
Роман Григорьевич поделился своими свежими впечатлениями и как вновь потянуло обратно.
– Понимаю… Это другое дело… Созерцание – это высшая философия.
Роман Григорьевич рассказал ему о встрече с молодым парнишкой, воевавшем в Донецке.
Федор Игнатич задумался.
– Ребята эти – настоящие мужики… И если чего добьются, то и нас, россиян, научат многому, – не спеша произносил он каждое слово.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что провозгласили они республику народную… А у нас-то она далеко не такая… Так что вопросов много…
Роман Григорьевич внимательно посмотрел на приятеля, а тот продолжал:
– Вопросы есть, только не к ребятам из Донецка и Луганска… И освобождение Крыма – вовсе не победа политики России…
– А чья же победа? – удивился Роман Григорьевич.
– Все эти завоевания прошли не без участия партии «Русское единство», которая, к твоему сведению, у нас запрещена.
– И что?
– А то, что в мире побеждают люди, которые борются и знают, за что готовы отдать… даже свою жизнь… И так было всегда…
– Ты, Игнатич, просто «гигант мысли… отец русской демократии».
– Не смейся… Мы ругаем американцев, они нас… А все это – дипломатическая шелуха… Политику делают сильные целеустремленные люди, как бы их смешно не обзывали «террористы» или «сепаратисты». – Федор Игнатьич вздохнул: – Придумать можно все, что хочешь, а результат за ними, – заключил он.
После этого разговора Роман Григорьевич с тяжелым сердцем сел в машину, и всю дорогу был погружен в раздумья.
«Живешь как не у себя в стране… Идем мы куда-то… Но пока не ясно, верным ли путем…»
Размышления Романа Григорьевича близки многим русским, среди которых Федор Игнатьевич и множество других с самобытным философским мышлением. Пожалуй, этим мы отличаемся от других национальностей, благодаря широте и необъятности самой России.
А ведь кто-то завоевывал эти просторы земли. Видно, неслабые и вольные были люди. А сегодня мы потихоньку сдаем эти завоевания территорий и все-таки продолжаем даже неплохо жить. Как видно, пока за счет предшествующих поколений.
Страшная ошибка власти – непонимание своей ответственности, которая за счет позитивного отношения к жизни и кротости людей создала временное благосостояние и кажущееся спокойствие.
Современным государством должен руководить ученый или художник, широкий кругозор которого поможет шире смотреть на живущих в нем людей и страну, ее нужды и чаяния.
Владеющий властью или большими средствами должен быть чистым душой, иначе все будет направлено против человека.
А пока государственные деятели опираются на людей, объятых жаждой наживы и власти, или мелких обывателей с корыстными интересами.
Основной тезис «правоты» власти – на этом зиждется экономика. На самом деле всему виной здесь распределение собственности. Еще в прошлом веке было ясно: экономика капитализма – этот тупик, который невозможен без войн, возрастающих противоречий, снижения уровня нравственности, возрастания эгоизма и вражды. Двадцатый век начался надеждой на возрождение, а закончился повторением прошлого.
Россия попыталась уйти от капитализма, но наша непобежденная алчность и зависть отбросила ее назад.
Государство можно рассматривать как Сад Эдема, который Господь заповедовал «возделывать и хранить».
Почти у каждого народа мифологически присутствует легенда о «Древе жизни», которое неотъемлемо связано с понятием добра и зла, познание которых, как говорил Господь, неведомо человеку изгнанного именно из-за этого из Эдема.
А существует ли проблема зла?
В религии зла не существует: есть тайна зла. Практически до конца зло не покорилась никому. Оно – как песок, что просыпается между пальцев или вода, что уходит из рук. Оно всегда не то, чем кажется: оно даже прикидывается и добром. Подделка порой так искусна, что надо быть святым, чтобы не попасться. По свидетельству искушенных монахов, дьявол может принимать образ любого святого, даже самого Христа. Единственно кого он не смеет трогать – это Матерь Божию.
И вот бедный человеческий разум приходит, в конце концов, к выводу, возможно, ложному, но логическому: если зло окружено такой непроницаемой тайной, значит это неспроста. Что-то от нас скрывают, прикрываясь неким очарование зла.
«Я тот, кого любят и не знают», – говорит падший Ангел у Виньи.
