Обнаружив эту тенденцию, Элона поинтересовалась у матери:
– Она что, не моется вообще, что ли?
– Не знаю, вроде в баню ходит.
– А ванна чем не подходит?
– И слава богу, что в баню. Брезгую я, – призналась Селеверова в том, что тщательно скрывала последние несколько лет.
– Так раньше же она дома мылась!
– Раньше и ты в горшок писала и с мальчиками не целовалась!
– Я-а-а-а?! – возмутилась Лёка.
– Ты!
– Ни с кем я не целовалась! – запротестовала Элона.
– Не надо! Видела я. Главное, сестра рядом сидит, книжку читает, а она взасос целуется на скамейке. Тебе вообще сколько лет, пигалица?
– Пятнадцать, – буркнула Лёка и поклялась сделать сестре какую-нибудь гадость. – Ничего ты не видела. Анжелка, поди, настучала!
– Здесь знаешь сколько таких стукачей? Полдвора!
Элона потупилась.
– Смотри, отец узнает – башку оторвет!
– Не узнает, – вдруг строптиво набычилась девочка.
– Узнает, – пообещала ей мать и добавила: – Кто-нибудь да скажет.
– Кто-о-о? – не поверила Лёка и отправилась выяснять отношения с сестрой. – Ты матери стукнула?
Анжелика в недоумении посмотрела на разгневанную Элону:
– Про что?
– Про то! Про Куприянова… Кроме тебя, там никого не было.
– Кроме меня… – наконец-то поняла Лика, о чем идет речь. – Там кого только не было.
Элона недобро прищурилась и пошла на сестру, выпятив едва наметившуюся грудь вперед:
– Завидуешь?
– Я-а-а? – делано расхохоталась Анжелика. – Че-е-ему?
– Всему! – как отрезала Лёка. – А я не виновата в том, что они ко мне липнут. Не к тебе, а ко мне.
– Я тоже не виновата, – пыталась отшутиться Анжела.
– И в том, что симпатичнее тебя, тоже не виновата…
Старшая сестра насупилась.
– И вообще, я тебе себя не выбирала!
– Я себе тебя тоже не выбирала! – огрызнулась Анжелика.
– Тогда не стучи…
– Это не я.
– А кто-о-о?
– Откуда я знаю?
– Кстати, – усмехнулась Элона. – Давно тебя хотела спросить: за что ты меня так ненавидишь?
– Я тебя не ненавижу, – пыталась отнекиваться Лика.
– Ненавидишь-ненавидишь, – посмеивалась младшая. – Я же вижу!
Анжелика степенно сняла очки, отчего глаза ее сразу увеличились вдвое, повертела оправу в руках, аккуратно сложила дужки, прищурилась и, поднявшись с кровати, медленно двинулась на сестру, прокладывая дорогу клинообразной грудью:
– Да что ты вокруг себя вообще видишь? Весь мир вокруг тебя крутится: такая нервная, такая болезненная, такая впечатлительная! Самая лучшая, самая любимая! Да ты тупая! Одни тряпки на уме. Думаешь, целоваться научилась и все? Достаточно? Всю жизнь будешь целоваться?! Давай! Обцелуйся вся! Мамина дочка!
– Я же говорила! – торжествующе произнесла Элона.
– Чего ты говорила?
– Что ненавидишь!
– Да, ненавижу! Ненавижу! – в запале начала выкрикивать Анжелика. – Ненавижу!
В комнату вбежала обеспокоенная Дуся.
– Что случилось? – бросилась она к Лике. – Анжелочка!
– Пошла вон! – не осталась в долгу Анжелика, утратив над собой всякий контроль.
– Я-а-а? – растерялась Ваховская.
– Ты! Ты! И эту свою забирай! Обе пошли вон! Ненавижу!
– Пойдем, Дуся, – оскорбленно проговорила Элона и церемонно взяла Евдокию под руку. – Пусть проорется. Глядишь, похудеет.
– Нельзя так, Лёка, – огорченно прошептала Ваховская, но перечить любимице не стала – вышла, как и велели.
– Скажи, идиотка?
– Нельзя так… – снова повторила Дуся и высвободила руку.
– Да что ты заладила: «нельзя так», «нельзя так». Чего нельзя-то?
– Унижать нельзя, обзывать…
– Да кто ее унижал? – возмутилась Элона. – Это я, что ли, на всю квартиру орала: «Ненавижу! Ненавижу!»?
– Ты, может, и не орала, – стала объяснять Евдокия. – Но масла в огонь подлила, что, я тебя не знаю?
– А чего она матери стучит?
– Чего это она настучала? Сроду не стучала – тебя покрывала, а тут – на тебе, пожалуйста.
Элона, ожидавшая от Дуси абсолютной солидарности, несколько опешила, но позиций решила не сдавать и подозрительно поинтересовалась:
– А может, это ты?
– Чего я? – не поняла Ваховская.
– Матери нажаловалась…
– А ты у матери-то у самой спрашивала?
– Она не говорит…
– Потому что говорить нечего, – отрезала Евдокия и скрылась в своей комнате, прервав разговор на самом интересном месте.
– С ума вы все посходили? – растерялась Элона и вышла на лоджию. – Дурдом какой-то!
Постояв там пять минут, барышня заскучала. Чтобы отвлечься, свесилась вниз, но никого не увидела – у подъезда пустели лавочки. За ними, по обе стороны, располагался импровизированный палисадник, взлелеянный сердитой соседкой с первого этажа. Иногда к ней присоединялась и Дуся, высаживавшая в резиновые шины-клумбы ту или иную экзотику со своего садового участка: розовые гладиолусы, двуцветные восковые, а потому внешне безжизненные георгины, остролистые астры. Вдоль кустарной загородки из красного кирпича стеной росли неряшливые флоксы. Их душистый запах доносился до Лёки, вызывая легкое томление, не покидавшее девушку со вчерашнего вечера, когда вымахавший за лето Куприянов старательно целовал ее на соседней скамейке, по его настойчивому уверению скрытой от посторонних глаз. Анжелика сидела рядом как бесплатное дополнение к сестре и делала вид, что ничего особенного не происходит.
Вспомнив вчерашнее, Элона старательно втянула нежный запах и остолбенела: «Так это ж не Анжелка! Это соседка с первого этажа! Она и настучала матери, потому что все видела».
Лёка расстроилась и от злости плюнула вниз на тщательно охраняемый цветник. Плевок не остался незамеченным. Соседка тут же высунулась из окна с целью определить, не собирается ли кто-то сверху варварски поливать цветы по собственному желанию, не посоветовавшись с ней.
Увидев соседскую девочку, она насторожилась и на всякий случай спросила:
– Ты чего там делаешь?
– Ничего, – делано равнодушно сообщила младшая Селеверова.
– Смотри у меня! – для проформы пригрозила соседка. – Все матери скажу…
«Точно, она!» – утвердилась в своих подозрениях Лёка и, как только голова соседки исчезла в окне, накопила полный рот слюны и с наслаждением плюнула еще раз.
– Да что же это такое! – возмутилась ревнительница цветочного спокойствия и снова задрала голову. Наверху никого не было.
– Анжелочка… – скреблась в комнату к сестре Элона, терпеливо пытаясь дождаться ответа.
Лика молчала.
– Анжелочка, – повторила младшая Селеверова и тоненькими пальчиками с перламутровыми ноготками затарабанила в дверь. – Пусти, пожалуйста.
Не тут-то было. Из соседней двери выглянула Дуся и шепотом пробасила:
– Так входи. Все равно не откроет…
Элона приоткрыла дверь в комнату и обнаружила сестру, которая лежала на кровати лицом к стене.
– Анже-э-э-эл… – Лёка присела рядом. – Ну прости меня… Пожалуйста.
Анжелика молчала.
– Я знаю, что это не ты… – виновато призналась Элона и дотронулась до ее плеча. – Прости, пожалуйста.
Лика повернулась лицом к обидчице и, сверкнув воспаленными глазами, прогундосила:
– Я же тебе говорила.
– Говорила, – покаянно согласилась Элона.
– Что не я…
– Не ты…
– А ты на меня всех собак повесила!
– Я не специально…
– Ты всегда не специально…
– Правда, не хотела.
– Ага, знаю я, как ты не хотела.
– Ну правда… – в очередной раз покаялась Элона. А потом, не выдержав, добавила: – Ты, между прочим, тоже на меня орала. И на Дусю.
– А ты бы не заорала? – глухо поинтересовалась Анжелика.
– Да я б тебя убила! – радостно сообщила ей сестра, чувствуя, что дело идет к примирению.
– Нельзя так говорить! – встряла Дуся, подслушивавшая под дверью, чем вызвала у своих любимиц приступ безудержного веселья.
– А подслушивать нехорошо! – заверещали обе Селеверовы и запрыгали на кровати.
– Я и не подслушивала, – с готовностью наврала Евдокия. – Просто мимо проходила. Слышу, Лёка тебя убить грозится. Ну, думаю, всё. Страшный суд настал. Пришлось заглянуть, от греха подальше…
– Хватит врать, Дуся! – переглянувшись, засмеялись девочки. – А то мы тебя не знаем!
– А то знаете?! – вступила в словесную игру Ваховская, радуясь, что все так хорошо закончилось.
– Знаем, – дружно ответили Селеверовы и начали хохотать.
– То-то же! – погрозила им пальцем Дуся и исчезла за дверью, положившись на «милость Божию».
* * *
Старшая школа (девятый-десятый класс) пролетела еще быстрее, чем предыдущие восемь. Чем взрослее становились Анжелика и Элона, тем капризнее вела себя Римка, упрекая дочерей в равнодушии, мужа – в пьянстве, Дусю – в нечистоплотности и глупости.
Нет, конечно, в глаза грязнулей она ее не называла, но чуткая Евдокия читала этот упрек в любом Риммином действии. Предоставленная сама себе в течение всего дня, Селеверова только и делала, что ходила за Дусей по пятам и, вздыхая, наводила чистоту.
