– Что ты делаешь? – поинтересовался Олег Иванович, обнаружив, что жена брезгливо рассматривает оборотную сторону тарелок, пытаясь соскрести с них несуществующий жир.
– Посмотри, – протянула тарелку Селеверова.
– Ну…
– Все загадила, – пожаловалась Римка супругу и с грохотом стала выгружать из шкафа посуду.
– Что вы делаете, Римма? – растерялась Евдокия, пять минут тому назад вымывшая и вытершая несколько столовых приборов.
– Ничо, – отмахнулась от нее Селеверова и засыпала тарелки содой.
Примерно то же самое Римка предпринимала после всякого похода Дуси в уборную. Услышав шум смывного бачка, Селеверова хватала чистящий порошок «Санитарный» и неслась на всех парусах, дабы обеззаразить унитаз от нашествия вредных микробов.
– Что вы делаете, Римма? – по первости с недоумением интересовалась Ваховская, пока не поняла, в чем дело.
Но отказаться от туалета так же, как два года тому назад отказалась от ванны в пользу общественной бани у Пожарной каланчи, она не могла. Поэтому Дуся терпела до последнего, пока не прижмет с такой силой, что недолго и до конфуза.
Брезгливость Селеверовой приобрела гипертрофированные формы и отчасти передалась домашним. В особенности Анжелике, повторявшей за матерью все манипуляции, призванные намекнуть Евдокии, что надо быть аккуратнее. И только почти не бывавший дома Олег Иванович долго не мог понять причины вечного Римкиного раздражения и Дусиной подавленности. Но зато когда до Хозяина дошел весь смысл происходящего, он сгреб жену за ворот халата, волоком потащил в спальню, швырнул на кровать и потребовал объяснений.
– Ты что? – сдвинул брови немногословный Селеверов. – С ума сошла? Она тебе что сделала?
– Мне? – как бывало в барачной молодости, с вызовом полюбопытствовала Римка.
– Тебе!
– Мне-то… Хорошо тебе говорить, – завела свою песню Селеверова. – Тебя целыми днями дома нет, а она у меня все время перед глазами в засаленном фартуке и…
– И что? – перебил жену Олег Иванович.
– И то. Если бы не я, вы бы со своей Дусей уже грязью заросли. В туалет пойдет – накапает. Перешагнула – пошла. Даже не заметила. В раковину свои волосы седые смывает и не убирает. Посуду всю засрала – перед людьми стыдно…
– А перед людьми тебе не стыдно десять лет дома сидеть, хреном грушу околачивать и на старухе верхом ездить?
– Какая же она старуха? – язвительно уточнила Римка. – Самый сок. Шестьдесят.
– Я посмотрю, какая ты в шестьдесят будешь.
– Я-то? – осклабилась Селеверова. – Такой точно не буду.
– Ка-а-акой? – взревел Олег Иванович.
– Та-а-акой! – заорала Римка.
– Ка-а-кой? Ну! Говори…
– Зассыха! – выкрикнула Селеверова и вскочила с кровати.
– Т-ты… т-ты… – начал заикаться Олег.
– Ну… Кто я? – наскакивала на него жена.
– Сука ты барачная, – буднично, без надрыва сообщил Селеверов и хлопнул дверью.
– Сука, говоришь, барачная, – повторила Римка и подошла к зеркалу. – Ну-у-у, это мы еще посмотрим, – пригрозила она собственному отражению и расправила смятое покрывало. – Посмотрим…
К началу выпускных экзаменов в семье наступило временное зыбкое перемирие. Зыбкое настолько, что становилось страшно перед неумолимо надвигавшимся будущим, по отношению к которому Римка прошипела свое «посмотрим» и затаилась, словно перед атакой.
Евдокия же так далеко не заглядывала и провожала девочек на очередной экзамен как на Голгофу, путь на которую пыталась подсластить обязательной шоколадкой под названием «Кофе со сливками».
– Чего тебе? – шепотом интересовалась Анжелика у Дуси, тревожно заглядывавшей в комнату ранним утром.
– Не спишь? Учишь?
– Повторяю, – отчитывалась гиперответственная Лика, вступившая в борьбу за медаль.
– Нельзя так, – журила ее Евдокия шепотом, чтобы не разбудить безмятежно дрыхнувшую Элону.
– Спи иди, – отмахивалась Анжелика от беспокойной Ваховской и терла глаза.
– Посижу? – просилась Дуся и, не дождавшись ответа, устраивалась рядом.
– Поспрашивай меня, – требовала Лика и вручала Евдокии тетрадку с билетами.
– Да разве ж я что пойму? – огорчалась Дуся, пытаясь рассмотреть исписанные убористым почерком тетрадные листы.
– А чего тут понимать-то? – сердилась Анжелика. – Открывай на любой странице и спрашивай.
– Не буду, – упрямилась Ваховская и требовала, чтобы Лика легла отдыхать. – Сколько ж можно?
Не выдерживая Дусиного напора, будущая медалистка сдавалась и просила завести будильник на шесть, чтобы перед экзаменом повторить.
– Не буду, – противилась Евдокия. – Четыре уже. Два часа осталось. Давай на семь.
– На шесть! – требовала Анжела, видя, что Ваховская выставила стрелку будильника часом позже.
– На шесть, на шесть, – соглашалась Дуся и оставляла все как есть.
– Зачем так рано? – возмущалась Элона при воплях будильника и поворачивалась на другой бок.
– Затем, что у тебя экзамен, – врывалась в комнату взъерошенная Римка.
– А Ли-и-ика где? – стонала младшая Селеверова, понимая, что подъем неизбежен.
– На кухне, завтракает.
– Че-е-ем?
– Чем бог послал, – отмахивалась Римка и стаскивала с дочери одеяло. – Вставай!
– Сейча-а-ас, – обещала Элона и сворачивалась калачиком.
– Ну сколько можно! – возмущалась мать и пыталась стянуть Лёку с постели.
Это получалось легко: невесомая Элона послушно сваливалась и, встав на колени, беззвучно ругалась, проклиная идиотскую школу, комсомолку-сестру и жизненные невзгоды сроком на один летний месяц.
– А все для чего? – пафосно вопрошала Лёка. – Для того, чтобы всю жизнь гробиться за три рубля! Вот как Дуся, например.
– Твоя Дуся, – кривилась Римка, – три рубля сроду не получала. У нее денег куры не клюют. Мне в сберкассе девчонки сказали. Каждый месяц приносит.
– Да ладно… – недоверчиво смотрела на мать Элона.
– Вот тебе и ладно, – вспыхивала Селеверова и в сердцах хлопала дверью.
Пока младшая сестра совершала утреннее омовение, строгая Анжелика восседала на кухне, являя собой печальное зрелище стопроцентной будущей медалистки.
– Ты чего, голову не моешь, что ли? – поинтересовалась ослепительно прекрасная и свежая после душа Элона, присаживаясь рядом за стол.
– Нет, – подтвердила Лика, проведя рукой по сальным волосам, забранным в конский хвост. – Примета плохая.
– Так ты и не умывайся, – язвительно посоветовала Элона. – Чем страшнее, тем умнее.
– Опять? – вскинулась Дуся на свою любимицу, поражаясь выносливости и целеустремленности старшей сестры. – Мешает она тебе?
– «В человеке все должно быть прекрасно», – процитировала Лёка и уставилась на сосредоточенную Анжелику. – И не только мысли, между прочим.
– Ешь давай, Василиса Прекрасная, – засмеялась Ваховская и поставила под нос юному философу тарелку.
– Это что за гадость? – поморщилась Элона и вопросительно посмотрела на Евдокию.
– Это не гадость. Это омлет.
– Ненавижу омлет.
– С каких это пор? На прошлой неделе любила, а сейчас вдруг возненавидела.
– Вот так вот, – капризно надула губы Лёка.
– Да пусть не ест, – наконец-то подала голос Анжелика, вынырнув из потока формул, роящихся в ее голове.
– Как же так? – расстроилась Евдокия. – Экзамен же… Силы нужны.
– Это у меня экзамен, – усмехнулась Лика, – а у нее среднестатистические выпускные испытания на звание средней ученицы средней школы.
– Ко-о-онечно, – не осталась в долгу Элона.
Но только она собралась произнести речь о том, что умственные способности не являются гарантией жизненного успеха, как появилась Римка.
– Маму-у-уля! – пропела младшая Селеверова. – Доброе утро.
– Ты чего? Виделись же!
– Не считается, – заулыбалась Элона и повисла на матери.
– Го-о-о-споди, худющая какая! – растрогалась от лицезрения утреннего счастья Дуся и смахнула слезу. – В чем душа держится, что не улетает.
– Ну точно не в голове, – дополнила Лика и начала собираться.
– Ни пуха, ни пера! – пожелала дочерям Селеверова и пообещала: – Буду вас ругать.
– Спаси Христос, – перекрестила воспитанниц Дуся и засунула каждой в карман фартука «живые помощи». Девочки не сопротивлялись.
– Сдурела? – наскочила на Ваховскую Римка. – Ты им еще икону с собой дай.
– И дала бы, – отсекла нападки Селеверовой Дуся. – Ничего в этом зазорного нет. А раз не приветствуется, пусть «живые помощи» с собой носят. Не помешает. Девяностый псалом есть девяностый псалом. Мне женщина в церкви сказала: «во всех испытаниях…» Идите уже! С богом.
– Быстрей бы уже! – сетовала Селеверова, закрыв за дочерями дверь, и включала телевизор, с экрана которого диктор вещал о пользе солнечных ванн и здорового образа жизни, предлагая домохозяйкам заняться аэробикой.
Римка раздевалась и, оставшись в трусах и лифчике, старательно задирала вверх ноги, постоянно сбиваясь со счета, который вела красавица инструктор. В последние полгода единственным ее развлечением стала новомодная телепрограмма «Доброе утро». В отличие от мужа-коммуниста Селеверова радостно приветствовала наметившиеся в общественной жизни изменения и часами слушала велеречивые монологи молодого генсека Горбачева, обещавшего тотальные перемены и демократизацию в стране.
