Из чего нужно будет формировать новую армию? Неужели из этих уголовников? Деревня истощена. Нового набора она не перенесет. Эти уже развращены агитацией и бездельем. Где та сила, которая сделает из преступника послушного долгу гражданина? Вопрос без решения. Убери меня с этой земли, Господи! Ничего я делать не могу. Не выходит. Совершена ошибка. Нужно было отрекаться, а не ехать в Гельсингфорс. Гражданин тогда был бы убит, но сохранился бы отец, глава многочисленного семейства. Скверно. Но отречься еще не поздно.
На балкон тем временем вышел невысокий человек калмыцкого вида и призвал к чему-то, выбросив вперед правую руку. В первых рядах, те, кто стояли ближе, яростно захлопали. Последние же ряды площади сразу подняли намалеванный лозунг: «Ленин – немецкий шпион!» И где-то сбоку загорелось еще одно невнятное полотнище: «Инвалиды требуют протезы!».
Калмык заискрился от этого хаоса. Обманувшись, что его слышат, он сжал кулаки и неистово погрозил кому-то в толпе. Государю показалось, что грозят именно ему. Он стесненно кашлянул в бороду и оглянулся по сторонам, смущаясь, что другие поняли – побить хотят его одного.
Но тут его ждала новость. Вокруг Николая Александровича оказалось безлюдное пространство. Точнее, народ вдруг отошел к каким-то фокусникам, которые, изображая китайцев, стали тянуть изо рта бумажные ленты.
Это было неприлично, неблагодарно и смешно. Поддельные китайцы, бродяги, изображавшие артистов, перевесили пламенного революционера, и тот на балконе уже осознал свое поражение. За спиной государя захлопали и восторженно закричали – то набеленный пудрой китаец начал жонглировать резиновыми мячами. Хлопавших было трое – двое мужчин и одна женщина, все в широких несвежих шароварах. Рядом с ними стояла медная кружка, в которую они собирали пожертвования.
Пользуясь оттоком зрителей, Николай Александрович протиснулся в первые ряды, почти под самый балкон, и задрал голову вверх.
– …Перерастание буржуазно-демократической в революцию социалистическую! – услышал он голос огорченного калмыка, который слегка картавил, выдавая порочную интеллигентность.
Снова выбросил вперед правую руку и ушел, выполнив свое дело, с балкона. По-моему, я его где-то видел. Причем недавно. Дежавю. Интеллигент. Профессор. Может быть, хороший юрист. Кому нужны юристы? Нам – нет. Нам нужны простые русские люди. Возможно, неграмотные. Знают церковные праздники – и хорошо. Более не надо. А юрист владеет римским правом. Суется туда, куда его не просят. Вредный тип гражданина. Но приходится с ним мириться. Они растут в России, как на дрожжах. И может быть, скоро наступит такое время, когда все в России будут юристами. Последнее наступит время. Безнадежное. Хорошо еще, что юрист не кровожаден. Для него важен лишь титул, колонтитул и буква закона. А нам колонтитул не нужен. Нам живая вера нужна. В Россию и государя императора.
– Кто это был, товарищ? – спросил Николай у матроса, тельняшка которого была порвана на груди, и сквозь нее смотрела татуировка – крест в виде якоря и с надписью «Держи конец!».
– Кому и треска – товарищ, – ответил матрос.
– Это самый главный из них? – поинтересовался царь.
– Теперь каждый – главный, – сказал матрос.
– А где с ним можно переговорить по личному вопросу?
Матрос пожал плечами.
– Учила треска пескаря говорить… Ты кто?
– С фронта. Участник наступления в Барановичах.
– Пехота?
– Артиллерия, – неохотно соврал государь.
– Агитировал или был противу всех?
– Нет, я сам – жертва агитации.
Матрос недоверчиво посмотрел на него.
– Держи конец, – посоветовал он.
– В каком смысле?
– Есть такие, которые держат конец, и есть те, которые его кидают, – туманно объяснил революционер. – А есть люди, которые вообще без конца. А зачем мне нужно в Смольный? Не легче ли будет вызвать его к себе? А если не придет? К себе… Это какая-то рутина. Старое время, которому уже нет места. Пусть кабинет министров позовет его на разговор. А я неожиданно появлюсь во всей своей славе. Нелепица. В горестном поражении я появлюсь. А если прийти к нему с каким-то частным делом? Не как государственное лицо, а как сугубо штатское. Обычный горожанин. По личному вопросу. Он все же власть. Точнее, подобие. Но опасно. Могут убить или арестовать. Но зато это достойный выход из моего позора. Героическая смерть от руки коварного юриста. А как же семья?
– Вот вы, вы!.. – закричал ему кто-то истерическим женским голосом. – Вы бы, что ли, сюда вмешались!..
Государь вздрогнул. Перед ним стояла худая миниатюрная женщина, волосы которой были выкрашены в иссиня-черный цвет. Щеки были намазаны белилами, глаза подведены, выщипанные брови нарисованы… Зачем их было выщипывать? Чтобы потом нарисовать?.. Она была бы похожа на проститутку, если бы не дорогие кольца, украшавшие тонкие руки. Кто с такой пойдет и куда? Разве что в самое пекло!
– Вот вы… Знаете, что расположилось на этаже моего бывшего дома?
Николай Александрович сглотнул. Сомнений не было – это была Матильда . Его Маля, но только усох-шая и безумная, будто отраженная в кривом зеркале.
– На первом этаже моего несчастного дома расположился броневой автомобильный дивизион! А знаете, кто у них главный? Какой-то бандит Агабабов!
– Наверное, товарищ Агабабов, – поправил ее государь, справившись с волнением. – Но вы можете жить на втором этаже… Это даже лучше!
– На втором этаже заседает ЦК большевиков. Я самому Александру Федоровичу писала… И никакого ответа. И Мордухаю-Болтовскому отправляла прошение… И в комитет РСДРП у Калинкина моста ходила!
– Зачем Мордухаю?.. Что может сделать Мордухай?.. – поморщился Николай Александрович, поймав себя на мысли, что имена нынешней администрации ему крайне неприятны.
Керенский ничего не может. Даже помочь несчастной Мале. Значит, гнать его, Керенского! Кто может его выгнать? Ленин. Через него и нужно действовать.
– Я пошла к большевикам и сказала: я – известная артистка с международной славой! Мне полагается жить во дворце. Съезжайте, говорю, с моей жилплощади! А они мне: съедем, когда уберется броневой автомобильный дивизион. Хорошо. Пошла в дивизион и спрашиваю: «Когда вы съедете?» А бандит Агабабов мне отвечает: «Когда уедет ЦК большевиков!..»
Кшесинская не узнала во мне меня. Как грустно! Но почему-то именно ко мне и обращается…
– Даже у собаки есть конура! – продолжала кричать Матильда. – Даже у лис есть норы, а у всемирно известной балерины ничего нет!.. Я вынуждена скитаться по друзьям и есть объедки с их стола!..
– …Ваше величество! Насилу нашли!.. – позади него стоял знакомый шпик с влажным лицом размороженного сала.
– Тише! – государь приложил палец к губам.
– Я вызвал автомотор. Он стоит на углу. Или вы хотите еще здесь остаться?
– Нет. Я уже все понял, – сказал Николай Александрович.
Действительно, на углу стоял «роллс-ройс» с откидным верхом, пригнанный из Зимнего дворца. Перед государем открыли дверцу, спустив на мостовую коврик.
Матрос, с которым он разговаривал, и Матильда Кшесинская увидали, как дезертир садится на заднее сидение роскошного автомотора. Артиллерии всегда большая честь, – подумал матрос. – А моряки? Они не плавают, а ходят. И не купаются, а тонут. Держи конец и отдай швартовые. Семь футов под килем. Ленточки на ветру. Скучно.
Где я его видела раньше? – подумала Матильда Феликсовна. – Дворянин, это заметно по выправке. А глаза печальные, как у побитой собаки. Матка Боска! За что караешь, Господи?.. За что гнобишь?
Ей было нехорошо. Миниатюрная Дюймовочка, экстравагантная полячка, в салоне которой паслась настоящая деревенская коза, превращалась постепенно в бездомную нищенку. И это при трех любовниках из августейшей фамилии… На ее рояле совсем недавно играли Брамса. Дым дорогих кубинских сигар был похож на фимиам. Коза Беата ходила между черных штанин от фраков и гадила тут же в салоне. Ее помет был похож на аккуратные шарики из глины и сена. Кто-кто из гостей наступал на них и падал, поскользнувшись. Но смешливой маленькой Мале, избалованному славой ангелу, уведшей своего первого мужчину из чужой семьи в возрасте четырнадцати лет, прощали всё. На ее грехах лежал отблеск царской порфиры. Только недавно, забредя в свой бывший дом в поисках правды, она услышала, как один матрос сказал другому: «Какая худенькая!.. Ее бы сразу и удавить!..»
…Вечером государь решил позвонить в Смольный институт. С дворцом Кшесинской связи не было вообще.
– Девушка, дайте мне Смольный, пожалуйста.
В трубке раздались шорохи и помехи.
– Смольный слушает, – раздался в трубке усталый голос.
– Могу ли я поговорить с кем-нибудь из членов военно-революционного комитета?
– По какому вопросу?
– По личному.
– Кто спрашивает?
– Романов. Самодержец Всероссийский.
В трубке наступила тягостная пауза. Потом раздался хриплый смех, и связь пропала.
