Ознакомительная версия.
– Хорошо, что ты ещё не успел совершить непоправимую ошибку, – говорил, между тем, Лешка, по-своему истолковав мое молчание. – Неизвестно, что этот Коля собирался на тебе испробовать. Может, все разговоры о противоядии всего лишь приманка, а на деле прыснул бы в тебя какой-нибудь дрянью, полностью меняющей внешность. Или ещё чего, похуже… Он и сегодня запросто мог тебя чем-нибудь обкурить Много ты об этих эликсирах знаешь? Посадил возле открытой колбы, и дыши себе на здоровье, проникайся его идеями.
– Между прочим, – процедил я, – злодей Коля до сих пор свои обещания выполнял без обмана.
– Вот за это бы и сдать его в компетентные органы, – усмехнулся Леха. – Уж очень все завлекательно. Был бы настоящим ученым, пробовал бы свои составы на себе, как его отец. А он норовит другого подставить. Шкуру свою бережет ради великого дела, что ли? Покажет безобидный фокус и в кусты. Давайте, подходите, кому интересно, пробуйте, что там у меня дальше. Ты уверен, что он не псих, страдающий манией величия? Может, он балдеет от того, что на него смотрят, как на бога? Табурет, говоришь, ожил? Да сейчас такие галлюциногены есть, что ещё не то тебе покажут. На все согласишься, лишь бы снова увидеть. Вот с чем надо разбираться – для каких целей он это делает? Вдруг криминал? Тогда пресекать! Иначе, ты откажешься, так он другого такого же найдет.
– Какого такого же? – вспыхнул я. – Хочешь сказать, я доверчивый простачок, да?
– Пока похож, – попытался отшутиться Леха, ещё не понимая моего настроения.
Видно, он счел себя достаточно убедительным и совсем уже успокоился на мой счет. Выпил ещё одну стопку и теперь, с наслаждением, жевал пиццу.
– А не ты ли не так давно топтался под моей дверью, сгорая со стыда, что приперся отрывать человека от работы ради пошлой выпивки? – спросил я, еле сдерживая рвущиеся наружу эмоции.
Раньше меня можно было обзывать и «мерзавцем», и «козлом», и вообще, кем угодно. Но не теперь! Не сейчас, когда я почти коснулся чего-то неизмеримо высокого! В такую минуту даже «доверчивый простачок» звучит несмываемым оскорблением!
Леха поперхнулся, побагровел лицом и уставился на меня, как на привидение.
– Так ты что, все ещё гордишься этим, что ли?
– Чем ЭТИМ?
– Да броней своей дурацкой на двери! Радуешься, что никто не сможет к тебе войти?
– Почему же никто? Кому надо я всегда руку подам.
– А если сил не будет? Если не сможешь подать?
Леха вдруг встал и, глядя мне в глаза, тихо прибавил:
– А если некому будет подать? Об этом ты подумал?
«Подумал, не волнуйся, – мысленно ответил я. – И тебе лучше не знать, кого при этом имел в виду».
Но, видимо, что-то такое отразилось на лице, потому что Лешкин взгляд разом потух, он повернулся и пошел к двери.
«Ну и катись!» – гневно подумал я.
И тут осекся.
Вспомнил слова Гольданцева про «другую щеку».
Нельзя, ох, нельзя! Уж если решил становиться новым человеком, то от гневливости следует избавляться.
– Постой! – закричал я, бросаясь следом за Лехой.
Он уже отпирал дверь и нехотя повернулся.
– Чего тебе?
Я встал перед ним, смиренно сложил руки и наклонил голову.
– Алексей, прости меня. Не следовало говорить с тобой в таком тоне. Мы не поняли друг друга, но пройдет время, ты все осознаешь и поймешь…
– Шут гороховый, – бросил Леха через плечо, вышел и захлопнул за собой дверь.
«Ну вот и славно, – подумал я, умиляясь сам себе. – Теперь я хороший, а ты плохой. И совесть моя чиста!».
Заснул я быстро, ощущая себя христианским праведником, которого не сожрали львы. Но утреннее пробуждение принесло с собой страшную головную боль и душевное смятение.
Началось все с вида сервировочного столика, который я, после Лешкиного ухода, брезгливо откатил на кухню, не разбирая. Почему-то сегодня уверенности в своей правоте совсем не было. Я попытался вспомнить разговор с Гольданцевым, чтобы вернуть хоть немного вчерашнего воодушевления, но все то, что вчера вызывало радостную надежду, сегодня неизменно тянуло за собой из памяти Лешкины предостережения.
Может, Гольданцев меня и вправду чем-нибудь обкурил? Да нет, я бы заметил. И никакой открытой колбы рядом не стояло, даже пузырька никакого не было. Хотя… В пылу разговора Гольданцев несколько раз щелкал автоматической ручкой. Не той, которой писал, а другой, которую он принес вместе с первой, но ни разу ей не воспользовался. Что если, как в шпионском фильме, он начинил эту ручку эликсиром какого-нибудь внушения и безнаказанно прыскал им в мою сторону?
Но зачем?!
Разве то, что он говорил не звучало убедительно и безо всякого внушения? Я не мог не поверить ему после того, как увидел действие эликсира на деле…
А может Гольданцев боялся, что я не захочу ему помогать?
Да, Господи, разве я уже не помог?! Принес ему тетрадку, согласился опрыскать свою дверь и сам, безо всякой авторучки, согласился его, наконец, выслушать! Неужели требовалось что-то ещё?
Но подозрения в своем вчерашнем неестественном и явно неадекватном поведении упорно не желали развеиваться.
«Безмозглый кретин! – обругал я в итоге сам себя. – Рассорился с Лехой, наобещал с три короба помощи человеку, который, как был мне неприятен, так и остался, и все ради абсолютного безоблачного счастья, существование которого в принципе невозможно! Уж сколько раз было говорено, что все познается в сравнении, и собственное счастье невозможно прочувствовать до конца если до этого не испытал несчастья… Хм. Не испытал несчастья? Вообще-то, в этом, без сомнения, что-то есть. На это кто угодно поведется, потому что никому не охота быть несчастным, пусть даже и временно…»
Нет, все!
Я решительно отогнал от себя проклятые мысли, встал и, уперев руки в бока, осмотрелся. Необходимо чем-нибудь заняться, тогда и думать времени не останется. Хотел начать новый роман – вот и начинай. Это вчера, под воздействием неизвестно какой эйфории, я решил его отложить, но сегодня все опять переменилось… А Гольданцев.., да черт с ним! Сам звонить ему не буду. Может, поймет. Впрочем, если он позвонит, то всегда можно отболтаться. Не заставит же он меня силой участвовать в своих опытах?! И в квартиру ко мне, ха-ха, не ворвется…
Стоп! А что если прав Сипухин? Что если Гольданцев имеет возможность обходить эликсир «совести»?… Вот не было печали…
Я тяжело вздохнул.
Гадай, не гадай, правды все равно не узнать. Остается только лечь на волны времени, которые куда-нибудь да вынесут… О, красиво сказал. Не иначе вдохновение снизошло, или аспирин, наконец, подействовал, и в голове прояснилось. Пора писать.
Я прошел к компьютеру, включил его и достал старые записи по задуманной книге.
Эх, жаль вчерашнего дня, пропал попусту. Как безмятежно порхало вокруг меня вдохновение, когда я оправился перекусить в кафе и встретил там Сипухина! Вот тогда бы, наутро, и сесть за роман. Так нет, поперся к Гольданцеву с тетрадкой… Впрочем, был ещё шанс. Можно было отдать тетрадку, развернуться и … О, Господи, какой же я дурак. История вообще, как и история отдельно взятой жизни, сослагательного наклонения не имеет. Если бы, да кабы хороши «до», но никак не «после». И гадать сейчас, насколько чудесно мне писалось бы, не будь того или этого, просто глупо.
Я с тоской посмотрел на чистый компьютерный лист с мигающим курсором, потом снова перевел взгляд на записи. Нет, все-таки сюжет какой-то.., недодуманный что ли? Позавчера он казался значительным и понятным, но сегодня энтузиазма поубавилось. Разве можно писать с таким настроением?! А тем более начинать что-то новое. Может, мне лучше закончить Лекомцева, да и сдать его во имя успокоения души издателя? Там, по крайней мере, все ясно и привычно. Пошел, сделал, кому надо морду набил. А чтобы интереснее писалось, прикончу его в конце и умою руки. Вот и всё!
Да, так, пожалуй, и стоит поступить.
Я быстро открыл папку с незаконченной писаниной про Лекомцева, занес пальцы над клавиатурой, и тут…
Тут в дверь ПОЗВОНИЛИ!
Честно сказать, я даже сразу не сообразил, что именно произошло. Только чертыхнулся и привычно пошел открывать. Но уже в прихожей словно ледяным душем обдало: кто-то СМОГ позвонить!
Не стану скрывать, испугался страшно! И к дверному глазку крался на цыпочках, бесшумно, чувствуя колотящееся сердце где-то в горле. Выглянул, проглотив с перепугу все задержанное дыхание, и, с того же самого перепугу, не сразу сообразил, кого вижу.
На лестничной площадке стоял Гольданцев.
Почему-то он держал во рту указательный палец так, как это обычно делают, чтобы остановить кровь. И при этом смотрел прямо в глазок, причем смотрел очень и очень сурово.
– Открывайте уже, – пробубнил Гольданцев, не вынимая пальца изо рта. – Я слышу, что вы дома.
Делать было нечего, пришлось открыть, испытывая при этом крайне неприятные чувства.
Ознакомительная версия.
