Мама говорила недолго и мало. Больше слушала. Такого Аделаида не могла припомнить. Мама не умела слушать. Она всегда говорила много, громко, всех перебивала, вставляла свои замечания, потом, не попрощавшись, могла повесить трубку.
«Наверное, что-то случилось! – Испугалась Аделаида, прислушиваясь к разговору. – И что-то, скорее всего, нехорошее».
Одевайся! – Мама нажала на рычаг и обернулась к Аделаиде. – И ты, Василий, одевайся, – скомандовала она отцу. – Сёмочку разбудите. Мы сейчас поедем в Большой Город. У деды инсульт, его парализовало.
Аделаида впервые услышала такое некрасивое слово.
«Что такое „парализовало“? – терялась она в догадках. – Но раз мы едем ночью – значит, какая-то болезнь. Мама вечно говорит что-то заумное, специально, чтоб было непонятно, что ли? „Парализовало“ – высокая температура, что ли?» Аделаида после того, как ей вырезали гланды, почти не болела. Так, по мелочам, поднимется температура и через день спадёт. Правда, приходилось всё ещё терпеть клизмы и «перепотевание» с чаем из малинового варенья, но всё равно, это уже были сущие пустяки. «Деда точно с температурой, – решила она, – и его от малинового варенья как-то парализовало. А может, от клизмы? От неё тоже может что-то случиться с человеком! Или от того и другого вместе? Ничего! – Подумала она. – Чего я столько думаю? Приеду, сама у него спрошу, где у него это парализовало?».
Такси ехало очень медленно. Спящий на папиных руках Сёма дёргался и что-то бормотал. Мама всё время молчала. И это тоже было странным, потому, что мама обычно всю дорогу что-то рассказывает, ко всем пристаёт со своими советами. Вот так едешь, хочешь что-то посмотреть, или помолчать и о чём-то подумать, так нет! Мама обязательно должна что-то рассказывать, или хотя бы о чём-то спрашивать. Или, если уже всё рассказала, то делает замечания отцу:
– Поверни ребёнка на другой бок! Ты не видишь, левый у него уже затёк! Дай ему воды. Он давно не пил и пить хочет. Поправь ему туфельку…
Аделаида напряжённо всматривалась в ночную пустоту, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, появится высокая гора, а на ней телевизионная вышка.
Про вышку ей тоже говорил деда:
– Вон, смотри! Видишь много красных огней на горе? Это фуникулёр! Туда поднимаются по канатной дороге. Помнишь, на Земеля такое здание со стеклянными перегородками? Вот оттуда и поднимаются кабинки. Мы-то с тобой всегда ездим на машине, а у кого машины нет? Кабинки поднимаются высоко-высоко. Плывёшь над всей землёй, над деревьями, домами, даже вниз смотреть страшно! А в прошлый раз мы на вагонетках поехали, помнишь? Правда, помнишь? Ты же маленькая была совсем! А невысокое, широкое здание видишь? Вон, недалеко от вышки? Это знаменитый ресторан! Туда по вечерам приезжают поужинать люди. Красиво одетые женщины, мужчины в костюмах и галстуках. Они кушают, смотрят сверху на ночной город. И в ресторане играют музыканты, и поют певцы. Кавалеры приглашают дам на танцы… Сверху смотреть на Большой Город очень красиво. Посмотри, посмотри вниз, разве это не волшебный город?
Всё видно как на ладони! И быстрая Река течёт, и всадник на коне около старинного собора, и домики, которые висят прямо над обрывом реки, и освещённые самым замечательным – оранжевым светом улицы. Только всё такое маленькое! Как макет. Как крошечный немецкий паровозик, бегающий под нашей ёлкой, да? Он хоть и макет, совсем маленький, но почти настоящий!
Знаешь, однажды у нас в Большом Городе произошло настоящее чудо! Приехала из-за границы самая знаменитая в мире певица Иоланта. Она тоже гречанка, как и ты. Она за один день выучила песню – гимн нашему городу и в этом ресторане её в сопровождении оркестра и спела. Какой у неё голос! Она такая красивая, изящная! Я таких женщин даже в журналах не видел! Высокая причёска, платье без рукавов! Все газеты только про неё и писали тогда. Может, когда вырастешь, ты будешь похожа на Иоланту? Высокая, стройная!..
Конечно, буду! – Аделаида аж засопела от восторга! Правильно деда сказал! Это она сейчас «Жирнячка» и «Хозо-бочка» и «Свинья-депутат», и… и… ещё много чего! Зато когда вырастет, конечно, будет похожа на Иоланту! Ну, как Гадкий Утёнок! С ним ведь тоже никто играть не хотел! Да! «Птичница била его ногой»! А потом? А потом все к нему лезли, хотели, чтоб он хоть взглянул на них! Хотели с ним познакомиться! Конечно, это всё пройдёт! Она станет такая же красивая, знаменитая и очень счастливая, как эта самая гречанка – певица Иоланта! Обязательно станет как Иоланта! Всё это закончится, она станет как другие люди, когда вырастет. Не будет бояться ни с кем знакомиться, не будет стесняться улыбнуться и с кем-то заговорить первой. И появится у неё много друзей, потому что красота приносит счастье! – и она прижалась к тёплой руке деда. – Всё именно так и будет! И никто не будет узнавать в Новой Иоланте Жирнячку Аделаиду! Все будут восхищаться её красотой, про неё тоже напишут все газеты, и в неё обязательно влюбятся все мужчины! Но она отвергнет всех и только будет ждать своего принца! И у принца будет такое же белое тонкое лицо, как у деды, и такие же чёрные-чёрные волнистые волосы!
Рядом с рестораном – телевизионная вышка, – деда опять показывал куда-то вверх, – посмотри, Аделаида! Вышку видишь? Вся в огнях!
Конечно, Аделаида видела, но когда столько раз повторил «вышка, вышка», что ей казалось – она смотрит не туда, и что на горе есть ещё что-то невидимое, или на кончике металлической конструкции должна висеть мышка. Она так напряжённо вглядывалась, что начинала совершенно отчётливо видеть эту, сидящую на острие мышку с подобранным под себя хвостом…
…В такси страшно воняет бензином. Водитель разговорился и, смачно жестикулируя, очень громко на национальном языке рассказывает отцу, как он подрался в таксопарке и его за это лишили премии, зато «побил шестерых» так, что они до сих пор в больнице и никто не знает – умрут они от нанесённых им травм, или их всё-таки спасут. Он орёт так, что спящий на руках отца Сёма ворочается с боку на бок как вертушка. Но мама и папа молчат и ничего не говорят водителю. Если б не сегодня, то в другой бы день мама обязательно сделала водителю замечание, Аделаида больше не может! Её страшно тошнит от запаха бензина, от того, что хочется спать, но больше всего от толстого, как труба голоса таксиста. Она тоже молчит. Ей кажется, что если она откроет рот, то просто не выдержит и вырвет.
Вон она – гора, на ней вышка, вся в красных лампочках; площадь Ленина, с Айболитом и жирафом в витрине Детского мира; залитый светом проспект и водопад на стекле продуктового магазина со шпинатом и бочками мёда, подвешенный вверх пост регулировщика около школы… Поворот налево и вверх по брусчатке… Мимо яркого, всего в огнях Дома Правительства, с его вечнозелёными кустами на каскадных газонах, мимо въезда в огромный гараж, вверх, вверх, направо и ещё немножко вверх и направо. Там улица, то ли Судебная, то ли Атарбекова. Аделаида так и не поняла, как она называется. Но это не играет никакой роли, потому, что там её дедуля, её раздетые пластмассовые пупсики, ожидающие новой одежды, её книжка про щенка, который запутался в бинтах, её сказочник из «Спидолы», её пластмассовый Буратино на люстре и свежий запах земляничного мыла на кухне, когда не сгорает стерилизатор.
Высоченные чугунные ворота открыты. Дворник-курд сидит во дворе. Вспыхивающий огонёк папиросы скудно освещает его усы и мокрые, незнакомые глаза.
Аделаида спускается вниз на две ступеньки и останавливается у знакомой коричневой двери. Она почему-то, не решаясь толкнуть её, в полнейшем замешательстве оборачивается и вопросительно смотрит на маму и папу. Сёма продолжает спать на папиных руках.
Постучать, или просто толкнуть дверь? – спрашивает она.
Родители о чём-то вполголоса говорят с дворником-курдом.
Аделаида, – вдруг зовёт её мама, – иди сюда! Давай, иди, вместе с папай поднимайтесь на третий этаж к тёте Гулико. Она вас ждёт, а я пойду к деду.
Как?! – Аделаида захлебывается от негодования. – А как же я?! Я что, его сегодня не увижу?! Я же ехала, ехала… Мне надо спросить, что у него болит!
Поднимайся, поднимайся! Поможешь отцу раздеть Сёмочку. А деду сделали укол, и он сейчас всё равно спит. Его нельзя будить. Завтра встретитесь! – Голос мамы какой-то холодный, отрешённый. В нём даже нет строгости. Она не кричала, и не командовала, как обычно. Даже два раза повторила: «Поднимайтесь, поднимайтесь!» и не назвала Аделаиду дурой.
У тёти Гули все давно спали. Но она действительно их ждала. Она напоила Аделаиду тёплым молоком и отвела в комнату девочек, где её уже ждала застланная кровать.
Сон не шёл никак. Ну, никак! Она лежала с открытыми глазами и представляла себе, как мама сейчас сидит внизу у дедули, разговаривает с ним о его болезни. Они шутят, дразнят друг друга. Бабуля, наверное, поставила чайник и нарезает колбасу… Папа молчит. Он всегда молчит, когда разговаривают о болезнях, потому, что не понимает, как люди могут болеть. Он ненавидит больных. Говорит о них насмешливо и презрительно. Аделаиде даже иногда кажется, что папа думает, что люди не на самом деле болеют, а притворяются, потому что «бэздэлники» и «нэ хатат работат».
