Но тут же послышался из спальни детский плач, и она побежала к девочке. Вернулась с ней на руках и улыбчиво посмотрела на отца. «Ну, вот и закончился наш с обезьянкой антракт, забодай циркач осу, пора выходить на арену», – отставив в сторонку кружку с недопитым чаем, подумал он и тревожно-притихшим голосом произнёс:
– Я понял тебя, доча, не продолжай… Как ни больно даже моему подшаманенному «мотору», но завтра же и начну строить новую жизнь макака. С переселением его на старое место, пускай с родичами своими лесными вновь ручкается…
Ник услышал это, присел на пенёк в клетке и обхватил руками голову с быстро краснеющим от обиды лицом. Закачал ею по сторонам, словно облитый кипятком нервного стресса человек, и мысленно решил: «Нет, шефушка мой, лучшей я в пригородный лес слиняю, но в цирковой хлев… Здесь даже жратву дают в зависимости от твоей родословной и должностного статуса. Ни за что не поеду!»
– Успокойся, папочка. Ты меня не так по-о-онял… Просто Ник оказался хорошим парнем, и я, напротив, предлагаю оставить его у нас. Только надо поменяться с тобой комнатами, добротнее утеплить балкон, и пусть он там себе живёт под твоим приглядом.
Макак не поверил услышанному и даже просунул ухо в решётчатую ячейку. Но когда до него донёсся одобрительный ответ Кюфаряна, выпрямился во весь обезьяний рост и чуть от радости не прослезился. Опять, как и две недели назад, запрыгал по ставшим для него ещё роднее декоративным деревьям и полкам клетки. Наполняя её и постепенно всю квартиру какой-то новой трелью и щебетом понятного сейчас только ему одному земного счастья. И даже впервые за годы проживания здесь захлопал в ладоши, как будто выступает в роли благодарного зрителя и артиста одновременно.
А его не менее окрылённый такой душевностью хозяин опять придвинул к себе кружку с недопитым чаем и задумчиво потёр пятернёй лысину. Переглянулся с дочкой, держащей в руках тоже по-своему счастливую малышку, и с похвальной улыбкой заметил:
– Чо ж, у нас прямо как в цирке, не хватает только бурных аплодисментов.
И они, поддерживая почти детские возгласы прибежавшего к ним из прихожки макака, весело захлопали в ладоши. Вовлекая в этот семейно-радостный процесс даже малышку, которая с мамкиной помощью тоже одобрительно задвигала своими розовыми и пухлыми ручонками. Ручонками на фоне их ещё неосязаемого будущего в обществе этой отзывчивой на человеческую боль обезьянки.
На свадьбу городских молодожёнов, которые согласились провести её в дядином доме, собралась почти вся сельская округа. Потому под вечер в большинстве соседских домов не засветился ни один огонёк, а в подворьях слышалось лишь разноголосие оставшейся без хозяев живности. И та, видать, с пониманием отнеслась к столь важной отлучке своих кормильцев, вела себя спокойнее обычного. Зато нарастал накал праздничной суеты под натянутым на весь двор палаточным брезентом. Оживлённый говор гостей, занимающих места за большим П-образным столом, забил даже неожиданно возникшую шумность за стенкой сарая.
– Молодята просют подать им тушёной утятины, – скомандовала жена невестиного дяди. – Халюстирин для неё какой-то уже вредный в обычном-то мясце… как бы не брюхатиться начала или ещё чё.
– Ну да, ты ж у нас спец в этом деле тёртый, аж пятерых, ровно кошка, намяукала, – тихо хихикнул Архипыч.
Привычно лизнул палец, прошёлся его увлажнённой подушечкой по уголкам своих голубых глаз и нехотя скрылся за скрипучей дверью хозблока. Разбуженная внезапно включённым светом стая домашних уток настороженно зашевелилась. А едва перед ними появился неуклюжий хозяин с небольшим топориком в руке, как сладко дремавшие обитатели вольера разголосились по сторонам. Мешкообразный здоровяк нарочито кашлянул для их пущего устрашения и переступил дощатую «границу» пернатых.
С тяжёлым придыханием припадая почти на корточки, ухватил-таки самую нешуструю, как и сам, утку и потащил нервно крякающую к стоящему рядом пеньку. едва его «плахи» коснулась пушистая шейка, как раздался приглушённый удар давно не точенного топорика. «Могло быть, малой она будет», – подумал Архипыч и подался на всякий случай ещё за одной, более увесистой добычей. Хватаясь и проскальзывая потными руками по оперению бегающих от него крякуш, смог поймать за ногу лишь не очень-то и встревоженного такой охотой селезня-богатыря.
– Ты шч-ч-чё, старче, уже разуть глаза не можешь?! – издал громкие шипящие звуки с примесью свиста тот. – Я ж тута оди-и-ин, в едином экземпляре на все три десятка девок… Вот останутся они без потомства, так тебе жонка тожеть башку снесёт.
– Ух, говорливый какой попался! – буркнул себе под крючковато прикрывающий верхнюю губу нос запыхавшийся «палач».
Сгрёб концы затрепетавших крыльев и лапы селезня в свою кувалдообразную руку и занёс над ним уже окровавленный уткой топорик. Но тут шумно упала жердь перегородки, и с её затемнённой стороны внезапно появился гнедой ослик. Подскочил с несвойственной для него прытью почти вплотную к замершему от неожиданности хозяину. Он уже хотел было завершить свою топорную работу, но тот оттолкнул его руку ушастой головой в сторону.
– Иа, иа, иа! – зачастил раскатистым тревожно-металлическим голосом четырёхкопытный. – И-и-и-и… зачем ты это делаешь, басмач бессерде-е-ечный?! Меня вот ради своей выгоды кастратиком зробил да ещё и обозвал этим словом, а его и вовсе хочешь окастрюлить для свадебного брюха?
Резко развернулся с этими криками к хозяину задом и уже приготовился лягнуть его своей молоденькой жилистой ногой. Но вмиг осёкся, невольно проявляя необъяснимую жалость к мужскому паху. «Не совсем же я осёл, чтобы сотворить с ним такое», – подумал он и взмахнул своим, схожим с коровьим, хвостом. Да так, что его концевая кисточка хлёстко разлеглась по щекам Архипыча.
– Ну, и-и-и… ишачок, ты ещё и дурачок! – чуть не заговорил голосом испугавшегося ослика тот и пнул его по вспотевшему от волнения крупу. – Нынче даже люди-то друг за дружку так уже не стоят, а ты тут защитником какой-то утки заделался…
Гнедой и ушастый, едва удерживаясь на ногах, попятился к своей перегородке. А перекосившийся в лице хозяин в сердцах даже подумал: «За что это его прародителю так доверял сам Христос?!» Растерянно опустил на пенёк топорик и шумно отбросил затаившего дыхание селезня в сторону тоже притаившихся сородичей. «Да хватим им, молодятам-то, и одной этой утяшки, неча разъедаться на брачную ночку-то», – мысленно заключил Архипыч и потащил открякавшую своё житьё на бабкину кухню.
Его же, обиженного хозяином Кастратика, попросту охватила стыдливая оторопь перед молчаливо смотрящими на него пернатыми. Да такая колкая и холодная, что он даже по-мальчишески спрятался за копну пахнущей жнивьем соломы. И стал, зорко всматриваясь в бьющую из шалаша полоску яркого света, впервые в своей ослиной жизни наблюдать за ходом свадебной церемонии.
Обратил внимание на чопорно одетых жениха и невесту с её длинным, до самой земли, шлейфом фаты. «Из него же, наверное, можно делать дажеть крепкую белую верёвку», – проявил первые признаки весёлости мулов мозг. А рядом с ними увидел едва протискивающего меж столом и деревянной лавкой свой массивный живот лысого мужика. Пригляделся и с ослиной улыбкой уловил в нём черты молодожёна, хрупкая избранница которого тоже словно задумалась над будущим обликом новоиспечённого муженька. ещё больше развеселился, когда на пороге убранного зеленью и цветами шалаша появился старик в кепочке и с двустволкой за плечом. Глядя на его глубоко впалые щёки, с жалостью предположил, что тот наверняка осваивает новую диету – переходит с мяса на лекарства или «рюмкотерапию». И даже зашевелил своими антенно вставшими ушами, чтобы точнее уловить необычайно интересный диалог с этим пришельцем.
– А ты-то как сюды попал, уходил же сторожить магазин? – от растерянности едва не макнулась грудью в торчащее рядом горкой оливье дородная жена.
– Да не боись, я ету работёнку взял с собою вот, шо называтса, на дом, – хихикнул тот и приставил свою берданку к примостившейся на краю скамейки ноге.
Но особенно потешило ослика появление с трудом втиснувшегося в серый костюм хозяина. «Принявший» втихаря после столь неудачного пребывания в роли «палача» полстакана продукта собственной выработки, он сейчас показался не просто повеселевшим. Быстро обвёл забегавшими глазами галдеющие людьми столы и с языковой смелостью точно запричитал самое неожиданное для всех. Предложил им не стесняться и закусывать, чем послал бог.
– Так надоть бы сначала налить чаво-нибудь… под закусь-то, – нарушил наступившую тишину нерешительный голос того же сторожа.
– А разве наш тамада об том не позаботился? – удивлённо стал вглядываться в пустые рюмочки ещё более «закосевший» распорядитель застолья. – Наказать его надо, наказа-а-ать.
