Вообще-то на мусорку они попали не прямиком из самолета, а из съемной квартиры, где они долгое время пролежали в больших сумках, из тех, что используют для ручной клади.
До книг у хозяев как-то все руки не доходили. Все время уходило на обустройство, работу и изучение чужого языка. И поэтому единственными востребованными книгами были словари и самоучитель языка. С течением времени о них и вовсе забыли.
Дети, выучив чужой язык, общались теперь между собою только на иврите. Родители тоже старались не отставать от жизни и перешли с детьми на иврит. Получалось у них не слишком гладко, и они то и дело сбивались на русский. Потом появился компьютер, а с ним в дом пришел и интернет, который вместе с газетами, телевизором и фильмами на кассетах, а потом – и на дисках, заменял повседневный досуг.
Про книги вспомнили только в связи с переездом, который должен был состояться как раз в канун Нового года – в сентябре. И тогда снова возник вопрос, что делать с книгами.
«Говорил я им, нечего эти кирпичи тащить за тридевять земель» – с досадой подумал зять. Он смотрел на вещи трезво и еще тогда, перед отъездом, пытался убедить стариков оставить весь этот, как он выражался, «балласт» здесь. То есть там, в языковой среде этих книг.
Тогда за них еще что-то давали.
Времена, когда хорошая книга была дефицитом, была широко востребована и считалась хорошим подарком, прошли безвозвратно.
Их стали печатать большими тиражами, и они перестали быть дефицитом и ценным подарком.
На всякий случай он поинтересовался насчет цены в магазине русской книги, но там за них давали меньше, чем он бы потратил на путь до магазина.
Так книги оказались на мусорке.
Тут же была выставлена старая мебель – диваны, стулья и даже двуспальная кровать.
А вобще, чего здесь только не было. Тут и там валялась мужская и женская одежда – где в целофановых мешках, а где – просто кучей тряпья: брюки, джинсы, блузки, рубашки… И здесь же можно было увидеть старые электроприборы и домашнюю электронику: грили, телевизор, экран для компьютера. Все это уже старое и ненужное барахло соседствовало с только что распакованными ящиками из картона, в которых еще совсем недавно хранились новые телевизоры, компьютеры, холодильники и много всего другого, что является неоспоримым атрибутом повышения благосостояния населения.
Обычная картина, свидетельствующая о приближающихся праздниках. В канун Нового года, отмечаемого здесь в сентябре-октябре, люди начинают свое движение к новой жизни с вещей, выбрасывая старые и покупая новые.
Кто-то довольствуется новым диваном, кто-то телeвизором или компьютером. У кого-то хватает на новую машину, а кто-то даже вселяется в новую квартиру.
Но есть и такие, кому приходится довольствоваться старьем, причем чужим.
Старик, живший неподалеку и промышлявший тем, что продавал арабам старые вещи, начиная от электронники и заканчивая тряпьем, собрал всю одежду в огромные мешки и закинул в свою коляску. Туда же загрузил выброшенные кем-то электроприборы и не спеша покатил свою тележку дальше. Книги на русском остались лежать на земле. Старику они были не нужны.
Поздно вечером, когда все соседи уже сидели дома возле телевизоров или компьютеров, к свалке подошли несколько человек. Придирчиво, насколько позволяла темнота, осмотрели выставленную мебель, о чем-то переговариваясь. Видимо обсуждая, что стоит брать, а что нет. Язык разобрать было невозможно. Это мог быть русский, арабский, иврит и любой другой язык. Они подхватили и, как муравьи, потащили кровать. Спустя какое-то время они вернулись, подхватили еще что-то из мебели и снова поволокли. К утру на земле лежали только книги на русском. Все остальное исчезло, обретя новых хозяев.
Было раннее утро праздничного дня. Набожные евреи торопились в синагогу, и они равнодушно проходили мимо груды сваленных в кучу книг, неся кто в руках, кто в специальном чехле одну единственную книгу. Остальные им были не нужны. Потом они возвращались из синагоги, уже не спеша и снова совершенно равнодушно шли мимо груды лежавших на земле книг.
Вечером, когда праздник закончился, улицы оживились, заполнившись народом. Но до валявшихся книг по-прежнему никому не было дела. И лишь местная детвора пыталась соорудить из них костер. Это удалось им лишь отчасти – огонь стал распространятся на пластиковые бачки, и взрослые, раздраженные вонью горящего пластика и нечистот, велели детям затушить костер. Полуобгоревшие книги лежали на земле возле мусорных баков до утра.
А утром начался обычный рабочий день. Уборка города началась рано – город был буквально завален мусором. Рабочие торопливо закинули останки книг в мусоровоз. Туда же высыпали и весь остальной мусор и двинулись дальше – впереди у них было много работы. Так закончилась история книг, рожденных в России и закончивших свою жизнь на Святой Земле.
Я резко затормозил, но было уже поздно, и столкновение стало неизбежным. Я-то отделался лишь легкими ушибами, а пассажиры той, другой машины – легкими испугами.
Я сразу же узнал его, хотя с нашей последней встречи, прошло уже лет пятнадцать. Трудно было узнать в этом скромном, державшимся с таким достоинством молодом человеке развязного, наглого юнца, каким он был тогда. Сейчас он был вежлив, вел себя скромно и смотрел доброжелательно, несмотря на драматичность ситуации. Ведь в наших палестинах такие столкновения нередко перерастают в объяснения на повышенных тонах с выразительным жестикулированием. Он же вышел из машины, и доброжелательно мне улыбнулся.
Наверняка он не вспомнил меня. Зато я хорошо запомнил его и таких же как он – развязных, высокомерных юнцов, уверенных в своей полной безнаказанности и в своем праве унижать других.
Отвратительные сцены, будто вспышки молнии, вспыхнули в моей памяти. Я вспомнил, как он и его товарищи кидали куски торта в чем-то непонравившуюся им немолодую учительницу, раскатывая вокруг нее на велосипедах, и как потом один из них переехал ей ногу, и они в восторге смеялись, глядя как она корчится от боли… И как плевали в спину пожилой «русской» на автобусной остановке, коротая время до прихода автобуса… И слезы отчаяния той несчастной девушки на суде…
Вставив обойму и дослав патрон в патронник, я вышел из машины ему навстречу и всадил в него всю обойму на глазах у его жены и детей.
Я будто поставил жирную точку в этой долгой истории, которая началась много лет назад, когда я, будучи еще студентом университета, пришел работать в эту школу.
Школа эта считалась элитной. Здесь учились в основном дети из дорогих пригородов, родители которых имели высокий социальный статус и материально отнюдь не бедствовали. Но были здесь и дети из так называемых неблагополучных семей. Их было немного, но они были.
Директором школы была еще не старая дама, которая обладала изысканными манерами, говорила всегда негромко и грамотно. Это сочетание создавало приятное впечатление о ней, которое дополнялось ее мягкой и доброжелательной улыбкой. Ее манеры, да еще и в сочетании с мягкой, доброжелательной улыбкой, не могли не очаровывать.
Правда до меня доходили слухи, что дама эта не всегда такая обаятельная и временами даст фору бывалым торговкам с городского рынка. Вскоре я сам в этом убедился. Впрочем, как и во многом другом, когда обнаружилось, что за маской доброй, мягкой женщины скрывалась изощренная интриганка и злобная, циничная хамка.
Она выплескивала свои злобу и хамство на жертв своих интриг, но лишь окончательно загнав их в угол. А для этого у нее была целая изощренная система. Она слишком многое позволяла ученикам, делая вид, что закрывает глаза на их шалости, а нередко – и гораздо более серьезные проступки.
В нужный же момент, когда необходимо было кого-то приструнить, она раскрывала свой блокнот или делала вид, что смотрит в ноутбук, и совершенно без запинки, последовательно перечисляла все прегрешения незадачливого ученика. «Мы слишком на многое закрываем глаза в случае с тобой», – угрожающе шипела она, обращаясь к зарвавшемуся подростку, – «Но ты не думай, что все так легко будет сходить тебе с рук», – многозначительно добавляла она. И далее следовал целый список прегрешений ученика, среди которых часто оказывались и весьма серьезные, выходившие далеко за рамки административных.
Отношения директора с учениками, напоминали связь между бывалым опером и осведомителем из блатных. Позволяя им все в отношении рядовых учителей и сверстников, она, в случае необходимости, точно наносила удар в самое больное место. То, что казалось давно забытым, вдруг оказывалось тщательно задокументированным и бережно хранимым.
Нередко после такой беседы, здоровый детина под два метра ростом размазывал слезы по щекам как ребенок и на какое-то время становился в стенах школы кротким как ягненок.
Все, что предъявляла ему вдруг и сразу заботливая попечительница, было для зарвавшегося подростка как гром среди ясного неба, и он чувствовал себя как затравленный зверек.
