Она замолчала, чиркнула спичкой, закурила.
– А при чем тут международные обозреватели? – осторожно спросил я.
– А при том, – оскалилась Анюта, – что плюхнусь перед телевизором, а на экране обязательно лощеная какая-нибудь сволочь, специальный корреспондент, десять месяцев в году живет за границей, по роже видно. И говорит, этак ироничненько: «Незадачливые политики из Вашингтона…» Мне говорит, понимаешь?
У нее глаза сверкнули. Я на секунду испугался. Но потом засмеялся. Забавный у нее получился социальный этюд.
Анюта вздохнула:
– И вот так будет всегда. Что толку ненавидеть?
Я кивнул. Я тоже думал, что так будет всегда.
Поэтому тогда не торопился жить. А жаль. Теперь жаль.
другая сторона луны НАСТЯ И КОСТЯ
– Ты хотел коротко? Вот тебе коротко: не дам, – сказала Настя.
Костя поднялся, опираясь руками о стол. Вышел в широкий коридор, уставленный книжными стеллажами от пола до потолка.
– Вернись! – крикнула Настя.
Он вернулся.
– Сядь, – сказала она. – Сколько тебе надо?
– Сколько не жалко, – сказал Костя.
– Мне для тебя ничего не жалко, – она погладила его руку.
– Тогда продай дачу и отдай мне деньги. Эта квартира стоит гораздо дороже дачи. Ты мне еще должна останешься. Но я добрый.
– Но ты добрый, – сказала Настя. – Тридцать тысяч хватит?
– Да, – сказал он. – Спасибо.
Она встала, вышла в другую комнату. Вернулась. Положила деньги на стол. Он пересчитал, сунул в нагрудный карман клетчатой рубашки. Застегнул под горло молнию синей кофты.
– У тебя что-то случилось? – спросила Настя.
– Да нет, – сказал он. – Просто не хватает. Танька на третьем месяце, токсикоз, работать не может.
– Опять! – вскрикнула Настя. – Ты с ума сошел. Куда вам еще одного?
– Завидуешь?
– Дурак! – она громко заплакала.
Он встал, обошел стол, подошел к ней. Обнял за плечи, поцеловал в затылок. Она продолжала плакать. Он забормотал: «Прости, прости, прости, я же люблю тебя, ты же знаешь…»
– Знаю, – сказала она. – И я тебя тоже. Но скажи: зачем ты это сделал? Посмотри на себя и на нее. Она едва техникум окончила, у нее мамаша семечки грызет. Это какая-то месть. Предательство! Ты предал своих родителей, своего деда, всю семью, нашу фамилию. Зачем ты мстишь, кому?
– Всё? – он потрепал ее по голове. – Спасибо за оказанную матпомощь.
– Скажи! – закричала она и больно вцепилась в его руку.
– Нет, это ты мне скажи! – зашептал он в ответ. – Почему у тебя была отдельная комната, а я жил в проходной? Почему у тебя было два шкафа барахла, а у меня джинсов нормальных не было? Почему отец все отдал тебе: квартиру, книги, дачу? Не смей меня учить, паразитка!
– Котенька, братик мой любимый, еще не поздно, – снова заплакала она. – Разведись, отсуди детей, я буду им лучше всякой матери…
Он выдрал руку и пошел к двери.
Слава богу, он не встретился с ее мужем.
Потому что ее муж Владик Адлерберг (да, да, из тех самых Адлербергов!), очень талантливый и почти знаменитый, – пришел домой пьяный до безобразия. Приплясывая и на ходу сдирая с себя одежду, стряхивая с ног брюки и трусы, приговаривая «а вот мы сейчас сполоснемся и будем как новенькие» – он вбежал в ванную.
Настя собрала его одежду, раскиданную по коридору. Потянула носом.
Муж лежал в сухой ванне, закрыв глаза. Он сильно обделался.
Она подождала немного. Потом оттянула его веко, чтобы проверить зрачок. Он помотал головой и захихикал. Она взяла гибкий душ, включила воду и стала его мыть.
признание – царица доказательств Я ЗНАЮ СИЛУ СЛОВ
Рано утром Алеша Максимов проснулся. Открыл глаза. Было почти светло. Он вздрогнул, потому что не понял, где он находится. Но тут же всё вспомнил и скосил глаза налево.
Тася спала, выпростав руку поверх одеяла, вытянув правую ногу, а левую согнув в колене.
Он тихонько встал, голышом вышел в коридор, нашел сортир. Обошел квартиру – то есть еще одну комнату и кухню. В кухне на стене были часы. Половина шестого. На табурете лежал его свитер, а на полу – Тасина юбка. Потому что они начали целоваться и раздеваться прямо здесь, когда допили чай, встали, чтобы идти в комнату, но вдруг случайно столкнулись, стиснулись между дверью и холодильником.
«Надо же, – сказал Алеша Максимов сам себе. – А вот так вот!»
Сегодня он сам себе нравился. С ним это бывало очень редко. А она ему нравилась уже давно. Полгода, наверное. Он хотел себе вот такую жену. То есть именно ее, Тасю. Он, когда в первый раз ее увидел, захотел сразу сделать предложение, как в старину: букет цветов и будьте моей женой. Но это было бы глупо.
Поэтому он полгода ждал неизвестно чего.
А потом, робея и краснея, пригласил ее в театр. А после театра в кафе. Там был жутко переслащенный кофе. Он сказал: «Вот я бы выпил простого чаю». И, замирая от храбрости, прибавил: «У тебя дома найдется простой нормальный чай?»
Она сказала: «Да».
Он вернулся в спальню. Она лежала на спине. Он подошел к кровати. Она приоткрыла глаза и сказала:
– Где ты ходишь? Иди сюда скорее…
Он кинулся на нее, обнял, она со смехом вырвалась:
– Подожди, а то я сейчас описаюсь.
Потом они долго лежали и болтали. На потолке была лампа в виде стеклянного полушария на цепочках. Там были дохлые мухи. Алеше захотелось взять стремянку, залезть наверх, снять эту стекляшку. А чтобы Тася стояла внизу. И пошла бы вытряхивать мух. Он сказал:
– Тася, я хочу, чтобы мы все время были вместе.
Она раскинула руки и улыбнулась:
– А не боишься?
– А чего бояться? – спросил он.
– У меня первый муж умер. Второй муж погиб в авиакатастрофе. А еще один человек, ты его знал, кстати… насмерть разбился на машине.
Алеша немножко подумал, потом спросил:
– Это Вельчинский?
– Да, – сказала она.
– Ну и что? – сказал он.
– Я все время вдовею, – сказала она и засмеялась.
– Ерунда какая! – сказал Алеша. – Перестань.
Они обнялись. У него вдруг закололо сердце. Но он не подал виду. Через полминуты всё прошло. Они встали, позавтракали. Решили, что он придет в восемь, а она после работы забежит в мастерскую сделать вторые ключи.
Вечером, уже засыпая, он вспомнил, что забыл пойти к Тасе.
социальный герой ВЫРАЖЕНИЕ РУК
У него были красивые руки. И сам он был хорош – мужественное, грубоватое, но умное лицо. Иногда жестокое, иногда задумчивое. Фигура тоже – рослый, широкоплечий. Таких актеров часто приглашают на роль социального героя – рабочего вожака, или карателя, перешедшего на сторону восставших, или преступника, в судьбе которого скрываются бездны несправедливости и горя, – ну, понятно, в общем.
Его снимали именно в таких ролях. Обычно это бывают герои второго плана, но зрители их запоминают.
Но главное, конечно, руки. Большие, сильные, выразительные – они вели за собой лицо и голос. Они перевоплощались, в них была судьба. Режиссеры снимали их крупным планом. Как он потирает руки с холода, или ворошит угольки в костре, или закуривает, или закрывает кулаками лицо – образ был готов.
Он готовился к роли своим особым методом. Если играл лидера забастовщиков – шел работать на старый завод, где ветхие корпуса и низкие заработки. Если крестьянского сына – уезжал на полгода в деревню, снимал комнату у какой-нибудь бабушки, а в уплату копал огород и чинил крышу. Если охранника в тюрьме – нанимался в СИЗО.
Достоверность получалась сама. Всякий раз другое лицо, другой голос, другие повадки, другие руки.
Конечно, семьи у него не было. Никакая женщина не могла вынести таких отлучек.
Однажды он собирался играть таежного охотника. Уехал в Сибирь. И перебил себе правую кисть волчьим капканом. Конечно, руку прооперировали, все срослось, хотя побаливало. Ну и что, он же не скрипач, в конце концов.
Но руки стали как не свои. Они больше не играли, не говорили. Ничего не выражали. Он так же закуривал, так же грел их над огнем, так же закрывал лицо кулаками – так, да не так.
Его перестали снимать.
У него была квартира и хорошая сумма в банке: не имея семьи, он почти не тратил свои гонорары. Надо было осмотреться, подумать.
Однажды на киностудии он встретил актрису из провинции, совсем девочку. Тонкая, тихая, с сияющими глазами. Как одинокая свеча в бедной деревенской церкви: ему сразу пришел на ум этот образ.
У нее тоже была неудача. Утвердили на роль, она уволилась из театра в своем городе, а тут все сорвалось.
Они стали жить вместе. Потом поженились. Потом она родила ребенка. Не от него. Но зато забрала себе его деньги и отсудила квартиру.
Такие, брат, дела.
Вот что рассказал мне пожилой, плохо пахнущий мужик, пока я сидел на лавочке, на троллейбусной остановке около студии «Мосфильм».
– Такие дела, – кивнул я.
– Полсотни-то дашь? – спросил он.
– Дам, – сказал я.
Он взял бумажку, вежливо стараясь не касаться моих пальцев своей крупной, красивой, грязной рукой.
– А сотню?
– Сотню не дам, – сказал я. – Да, а какие это фильмы были? Где ты играл?
