Таким образом, восставшие, превратившись в грозную вооруженную силу, которая в течение нескольких лет перемалывала войска римских наместников, были, в сущности, почти одиноки в своей борьбе: у местного населения, за исключением работников сельских «коммун», созданных Афинионом, она в лучшем случае вызывала сочувствие, но не более того.
Численность повстанческой армии никогда не превышала 40—50 тысяч человек, и она была недостаточно хорошо вооружена и обучена. На длительное противостояние Риму беглым рабам нечего было рассчитывать. В этом восстании было больше отчаяния, чем надежды, и все же участники его в большинстве своем не считали себя обреченными.
Своеобразие положения заключалось в том, что самому Риму угрожала по-настоящему смертельная опасность со стороны кимвров и тевтонов, мощного союза этих двух германских племен, а также присоединившихся к ним некоторых галльских племен.
Если бы кимвры вторглись в Италию сразу же после своей победы над римлянами при Араузионе осенью 105 г. до н. э., катастрофа была бы неминуемой: вся страна подверглась бы жестокому опустошению. С этим согласны все историки, как древние, так и современные. Но прав был немецкий историк Оскар Йегер, автор «Всеобщей истории», отмечавший, что кимвры ничего не смыслили в войне. По какой-то непонятной причине они дали Риму весьма длительную передышку, оставив его в покое на целых два с половиной года. Это позволило римлянам создать прекрасно вооруженную профессиональную армию и привлечь для войны с германцами крупные силы союзников.
Простые граждане Рима, сознавая нависшую над страной опасность, вопреки закону и жесткому противодействию надменной и своекорыстной знати из года в год избирали консулом опытного полководца Гая Мария (он был человеком незнатного происхождения), чтобы сохранить за ним главное командование римской армией до полной победы над врагом. Римская знать была крайне недовольна популярностью «выскочки» Мария, но ей приходилось мириться с этим ввиду реальной угрозы вторжения германских полчищ в Италию.
Несомненно, восставшие рабы в Сицилии все свои надежды должны были связывать с поражением римлян в их войне с кимврами и тевтонами. Не будет слишком смелым предположение, что сами они вполне сознательно действовали как бы в союзе с северными варварами, отвлекая на себя значительные силы римлян. В течение трех лет сицилийские повстанцы одержали ряд побед над войсками римских наместников: сначала потерпел поражение претор 104 г. до н. э. Публий Лициний Нерва, затем неудача постигла претора 103 г. до н. э. Луция Лициния Лукулла и в 102 г. до н. э. наступил черед претора Гая Сервилия, о котором Диодор писал, что он «не совершил ничего достойного упоминания». Афинион же «без всякого противодействия со стороны Сервилия, с одной стороны, осаждал города, а с другой – смело опустошал всю страну и овладел многим». Вожди кимвров и тевтонов не могли не знать о том, что происходило в Сицилии. Возможно даже, что Афинион вступил с ними в прямые переговоры, побудив германцев к походу на Рим, и, со своей стороны, пообещал им напасть на римлян непосредственно в Италии, переправив туда свое войско из Сицилии через Мессинский пролив.
Так или иначе, но именно в это время тевтоны и кимвры перешли в решительное наступление против римлян, разделившись в своем движении на две части: тевтоны двинулись через земли центральной Галлии, намереваясь пройти в Италию вдоль побережья Средиземного моря по южным отрогам Морских Альп, а кимвры пошли северным путем, чтобы вторгнуться в Транспаданскую Галлию, перейдя через Тридентинские (Восточные) Альпы.
Можно допустить, что в это же самое время Афинион сделал попытку перенести военные действия в Южную Италию с целью вызвать там массовые восстания рабов, чтобы угрожать Риму с юга. Источники ничего не сообщают о его намерении переправиться через Сикульский (Мессинский) пролив. Но в связи с этим возникает вопрос: почему в 102 г. до н. э. римский сенат наделил претора Марка Антония чрезвычайными полномочиями для войны с пиратами, что потребовало немалых средств, дополнительного набора солдат и снаряжения большого флота? Была ли у римлян столь настоятельной необходимость борьбы с пиратством в такой напряженный момент, когда тевтоны большими силами штурмовали укрепленный лагерь Мария в устье Родана, а кимвры перешли через Тридентинские Альпы и, отбросив войско консула Катула, по сути, уже начали вторжение в Италию? В минувшем году условия для похода римлян против пиратов были куда более благоприятными: ведь кимвры и тевтоны в то время находились далеко от границ Италии, и непосредственной угрозы для нее с их стороны не было.
Детальные подробности войны Антония с пиратами неизвестны. От Тита Ливия осталось сообщение о том, что Антоний успешно преследовал их до самой Киликии. Правда, сохранились и менее лестные оценки результатов его экспедиции. В одном из источников говорится, что борьба Антония с морским разбоем успеха не имела и что даже дочь его была похищена пиратами, которые потом вернули ее за большой выкуп.
Кто знает, может быть, римляне получили сведения, что кимвры и тевтоны выступили в поход, заранее договорившись с Афинионом о совместных действиях? Возможно, сенат, наделивший Антония особыми полномочиями по борьбе с морским разбоем, обеспокоен был не столько угрожающими размерами пиратства, сколько опасениями, что пираты могут оказать помощь восставшим сицилийским рабам в переправе через Сикульский пролив, и это вынудило Рим хотя бы на время оттеснить пиратов от сицилийских берегов, а сам пролив держать под постоянным контролем.
Известно, что спустя тридцать лет Спартак договаривался с пиратами, чтобы они на своих кораблях переправили его войска в Сицилию. Пираты были вполне заинтересованы в том, чтобы Рим как можно дольше оставался в напряжении из-за грозного движения рабов. Они понимали, что, только покончив с восставшими, римляне смогут направить всю свою мощь на искоренение пиратства, поэтому охотно согласились помочь Спартаку. Но пираты не учли того обстоятельства, что сами они были тесно связаны с наместником Сицилии Гаем Корнелием Верресом «взаимовыгодным сотрудничеством», о чем недвусмысленно свидетельствует Цицерон. Когда Веррес потребовал, чтобы киликийцы ушли из пролива, те предпочли не ссориться со столь полезным для себя «партнером» и выполнили его требование. Переправа спартаковцев на плотах не удалась из-за бурной погоды и сильного течения. К тому же на противоположном берегу находился Веррес со своими вооруженными отрядами, готовыми помешать высадке восставших на сицилийский берег. Так что узкая полоса Мессинского пролива оказалась для Спартака и его воинов непреодолимым препятствием.
Несомненно, у Афиниона должны были быть примерно такие же проблемы при переправе из Сицилии в Италию, и он, не имея кораблей, также мог обратиться за помощью к пиратам. Однако в Риме предположили такую возможность. Сенат поручил Антонию борьбу с пиратами, и тому удалось на некоторое время обезопасить от них берега Италии и Сицилии.
Кому-то из читателей, возможно, покажутся слишком преувеличенными описанные в романе беззастенчивые взяточничество и казнокрадство римских преторов. Например, Лициний Нерва ради наживы вступает в прямой сговор с пиратами, которые при его содействии перехватывают, грабят и топят в море римские грузовые суда. Однако тот факт, что Нерва не побоялся за взятку нарушить даже постановление сената об освобождении рабов, выходцев из государств, союзных с Римом, позволил мне сделать его прообразом претора Сицилии Гая Корнелия Верреса, самого одиозного из всех провинциальных римских наместников. Веррес по возвращении из Сицилии в Рим был привлечен к суду за вымогательство. Его обвинитель Цицерон, помимо многих фактов совершенных им воровства и взяточничества, собрал доказательства того, что Веррес при содействии пиратов проворачивал мошеннические операции с сицилийским зерном и присвоил себе огромную сумму казенных денег. За казнокрадство был осужден и с позором изгнан из Италии Луций Лициний Лукулл, один из преторов Сицилии, воевавших с восставшими рабами.
В заключение следует сказать, что римские и греческие историки всегда рассматривали восставших рабов как преступников, возмутившихся против своих законных владельцев. Лишь изредка у них проскальзывает робкое признание права рабов оказывать сопротивление угнетению.
Плутарх явно симпатизирует Спартаку и его товарищам, совершающим дерзкий побег из гладиаторской школы. По его словам, гладиаторы, поднявшие восстание, попали в школу «не за какие-нибудь преступления, но исключительно вследствие несправедливости хозяина, насильно заставившего их учиться ремеслу гладиаторов».
