– Катя, – предлагал мне вариант кавказец, побагровев лицом от очередной рюмки.
– Нет, – говорил я.
– Маша, Надя, Вера, Оля?
– Нет, блин, все не то… Я же учился с ней… Потом она в менты пошла…
Потом вспомнил. Сам, без подсказки. Лена. Милиционер Лена в черной шубке. И эта, беленькая, с девичьей тоской по своему автомату… Одна дала мне желтый сладкий мёд. Вторая – лапшу и тушенку.
Поезд прибыл в шесть утра. Я ждал, пока все выйдут из купе. Прощался со всеми. Кивнул мужику, буркнувшему:
– Пока.
Пожал толстую и сильную руку кавказца. Улыбнулся белокурой пограничнице, за которой в купе пришел с перрона веселый парень в скрипучей от мороза кожаной куртке.
Кинул в спортивную сумку Сэй-Сенагон. Оделся. Вышел. Город встретил меня ледяным черным воздухом и мягким светом фонарей разных оттенков: холодно-голубые, ртутно-белые, медово-желтые, суетливые лучи фар на привокзальной площади, вишневые леденцы стоп-сигналов. Из-под фонарей, из ледяной черноты, повиснув над автомобильной суетой, на меня смотрело одиночество. Пустое. Родное. Бесконечное.
– Меня никто не ждет, – подумал я и представил, как вернусь в комнату, где нет людей, нет вещей, нет даже запаха.
У меня мелькнула мысль занять у кого-нибудь денег и тут же поехать обратно, через Москву, в Киев, к Ольге. Тем более, обещал… Эта мысль вспыхнула очень ярко и высветила совсем другую. У Ольги есть муж, и двое детей от него – мальчик Саша и неизвестная красивая девочка… А я – приключение, которым нечаянно поранилось сердце. Перемежающаяся лихорадка из развлекательных суб-тропиков. Секс на столе с видом на московский универститет. Если я приеду, она испугается до полусмерти. И выберет мужа. Муж, все-таки…
Это все пронеслось в моей голове, пока я шел от вокзала. Передо мной вдруг кто-то встал, мешая пройти. Я поднял глаза. Меня заполняла ватная усталость от всех этих приключений.
– Я же выгнал тебя, – сказал я, – Ты сказала, что на панель пойдешь.
– Я пыталась, – ответила она виновато глядя в обледенелый асфальт, – Но я уже не могу. Это из-за тебя. Я сильно изменилась с тобой. И не могу…
– Я же в пустоту возвращался! – сказал я, – Ты хоть понимаешь, что я сейчас чувствую? В никуда! В пустую комнату! Я все эти десять дней думал, что совсем один!
– Ты не один, – сказала она.
Мы пошли на остановку и сели в полупустую маршрутку, на самые задние сиденья. Я смотрел на улицы и думал, какой красивый этот город. Гораздо меньше и красивее Москвы. Это я думал, чтобы не плакать. Потому что сидел и плакал. И надо было думать о чем-нибудь постороннем, чтобы перестать.
– Ты, хоть, потрахался? – спросила она.
– Да, – сказал я, – Еще как…
– Красивая девушка была? – спросила она, – Как звали?
– Ольга… – сказал я.
– Козел. – сказала она. – Чо ревешь-то?
И отвернулась.
Мы купили недалеко от дома большую бутылку сухого молдавского вина и яблок. И еще тортик. Отметить расставание. Она сказала, что на днях переедет к подружке.
Сидя на полу посреди комнаты, ели торт. Пили вино, кусали сладкие яблоки. Было вкусно. В окне чернело одиночество.
– Ты меня хочешь? – спросила она.
– Да, – сказал я.
Действительно, очень хотел. Сам удивился, что так хочу.
Так она и не переехала к подружке.
А где-то через год, когда мы жили совсем в другом месте, тоже зимой, я пошел за молоком. Мы любили молоко. Мы покупали молоко у одной женщины из частного сектора, на краю города, недалеко от нас. И когда я выходил из ограды ее домика, с полной трехлитровой банкой в сумке, я увидел, что прямо у калитки растет рябина. Ветки ее обледенели. А каждая ягода в шарике прозрачного льда, как в стекле. Говорят, рябина становится сладкой от мороза, подумал я. Сорвал несколько ягод и стал жевать. Сначала ничего не чувствовал зубам и языком, кроме холода. А потом мой рот начал заполняться ледяной пронзительной горечью.
– А все оказалось совсем не так, – подумал я.
Захотел выплюнуть, но почему-то не выплюнул, а продолжал жевать, втягивая в себя убийственную горечь мерзлых ягод. От их сока немело горло. Я сорвал себе целую гроздь. И ел. Я чувствовал, что было бы совсем неправильно жить и не знать этой ледяной горечи.
Когда-нибудь я приеду в теплый, даже зимой, теплый Киев. Сойду с поезда. Среди миллионов чужих людей, говорящих на смешном языке, найду Ольгу. Она испугается до полусмерти, будто я пришел разрушить ее жизнь.
А я скажу ей ртом, полным рябинового сока, из всей моей ледяной нежности, из черного вьюжного одиночества, из смертельной северной тишины – ей, пахнущей нагретым крымским прибоем:
– Прощай. Мы больше никогда не увидимся.
Обниму ее, сжав до самого сердца. И пойду.
Кемерово, 2006
– Давай ему морду набьем. – шептались за моей спиной. – Какого… он тут сидит!
– А что, хорошо бы…
– Давай. Вот сейчас он выйдет. И мы за ним…
«Вот, сволочи!» – подумал я, – «Специально, ведь, громко шепчут. Чтобы я слышал».
Я огляделся. Кругом, в полумраке, видны были только напряженные внимательные лица, синхронно двигающие глазами. Стоял сильный одеколонный дух, перебиваемый особым запахом новой одежды. Впереди, на полузакрытой спинами и головами маленькой сцене танцевался танец.
Танцевала Надька, с огромным плюшевым цыпленком в руках. Весело танцевала. Все смотрели. Особенно пацаны. Еще бы! Практически, самая красивая девчонка в школе. Практически, потому что у каждого свой вкус. И кому-то она не казалась симпатичной. Но я был согласен – самая.
Дело происходило в помещении, называемом в нашей школе малопонятным словом «рекреация». Просто большое квадратное помещение, проткнутое насквозь коридором, обшитое деревом и с двумя деревянными колоннами посередине. Когда-то здесь даже проводились уроки физкультуры. Стены разрисованы картинками из жизни иных планет: серьезные космонавты, дикие джунгли, выжженные пустыни и свет далеких звезд. Одну стену занимал космический корабль. На его корпусе выцарапаны традиционные утверждения из трех букв.
Под потолком висят красные и зеленые шарики, которые я же и надувал несколько часов назад. Народ, состоящий, в основном, из школьников старших классов, сидит на поставленных рядами стульчиках и смотрит представление. Представление называется «Мисс Школа».
За окнами черная полярная ночь. Вечер.
В финал тогда вышли две «мисс». Леночка Буряк из одиннадцатого «А», то есть моя одноклассница, и Надя Левченко из одиннадцатого «Б». В жюри сидели учительница истории, директриса, учительница литературы и одна особенная учительница по фамилии Соколова. Все – пожилые тетки. Именно они должны были выбрать самую обаятельную и привлекательную.
Претендентки были совершенно друг на дружку не похожи. Лена – с широченными бедрами, и бюстом, больше чем у любой училки в школе, упитанная, со сложной кудрявой прической, в дорогом красивом платье, коричневом с золотом. Она всегда поджимала пухленькие губки, щурила глаза и славилась необоснованными претензиями на все подряд. Родители ее были заняты в сфере торговли.
Надя была худа, стройна и мускулиста, как молодая породистая лошадь. Поражала всех половозрелых мальчиков красотой чистого голубоглазого лица и длинными ровными ногами с гладкой блестящей кожей. Фигуру имела точеную, с высокой грудью, тонкой талией и круглыми бедрами. Слыла особой несерьезной, любящей посмеяться и погулять в компании. Одета была просто – в голубой топик и мини-юбку. Мама ее работала мелким начальством в системе образования.
Говорили претендентки с одинаковым хохляцким акцентом, выговаривая «шо» вместо «што» и смягчая звук «г».
Конкурс состоял из ряда заранее подготовленных номеров, в которых главную роль исполняли соискательницы титула «Мисс». От каждого класса выдвигалась одна девочка. Как правило, не самая красивая, но самая активная. Так от нас выдвинулась Лена Буряк. Содержание номеров высасывалось из пальца, и поэтому иногда блистало какой-то потусторонней оригинальностью. Например, наша первая сценка, в которой мы должны были представить свою участницу, выглядела следующим образом.
Мы вышли на сцену втроем: я, Лена и Кеша Андреев, по кличке Кошмар. Я держал в руках напрочь расстроенную гитару, а Кеша – листок с текстом, который не успел даже просмотреть. Лена встала между нами в позе, преисполненной претензии на благородство, я вдохновенно поднял гитару к груди, стоя вполоборота к публике и к Лене, а Кеша горбился над текстом. Не поднимая головы от листка, он бубнил гнусавым голосом что-то неразборчивое о том, что Лена лучше всех готовит, запинался и путал слова. Я время от времени бил по струнам. Они звучали, как жестянка по асфальту, а я пытался мелодично тянуть: «О-о, прекрасная Елена, о-о, прекрасная Елена». Публика хохотала до слез.
– Такие придурки!!! – восхищались старшеклассники.
Учителям тоже понравилось.
Благодаря этому номеру Лена сразу опередила конкуренток с их глупыми сценками из недавнего «кавээна». Но к финалу стало ясно, что победит Левченко. Не отличаясь умом и артистизмом, она просто светилась легкостью и стройностью на фоне тучной Кабучки – как называли Лену. Учителя симпатизировали Лене и завышали ей баллы за конкурсы. Но публика требовала справедливости. И жюри потихоньку сдавалось. Поначалу уверенная в своей победе, Ленка злилась, щурила глаза и шипела. Становилась дерганной и крикливой. Она сидела на стуле, выпрямив спину и задрав подбородок, выражая тем самым презрение – ее окружали похотливые молодые самцы.
